Беспорядочно душевнобольные.

       …Я смотрю на миледи. Мне мерещится, что в её водянистых глазках играет хворный крик неизвестной мне душевной болезни. Я никогда не болел душевным болезнями, мне всего-то было тоскливо. Но дама, похоже, и не знает, что она больна. Мне хотелось рассказать ей, какой же прекрасный у неё вкус к помоям, как она редко, но точно бьёт в цель своими острыми и грязными слова, а после, будто и не было словесной войны, берёт в свою маленькую, до ужаса уродливую ладонь бокал из стекла с нацветом, рассматривает, отвратно пьёт. Я отворачиваюсь, не гляжу. Мой сосуд кобальтого покрытия стоит непринуждённо на краю стола, и оттуда истошно воняет корицей. Пить не хочется. Дама рассказывает мне о том, как элегантно её муж воюет на фронте, как она сейчас, грязная и легкодоступная, распивает здесь напитки, чешет языком о том, о сём. Меня тошнит, смесь жидкого, крушащего разочарования подходит по пищеводу к глотке и проваливается куда-то обратно. Я бледнею. Меня беспокоит моя внутренняя фрустрация, как паразит, ест меня изнутри.        Миледи хихикает, просит времени и отходит. Больные душевными болезнями всегда так себя ведут. Для них нет причины, нет связи, есть дурость, разврат и удовлетворение своих похотливых бытовых целей. Мне жаль, что так много больных. Мне радостно, что остались здоровые люди. В лицо я их не знаю, я вижу их почерк, я читаю их тексты, я восхищаюсь их картинами и слушаю их серенады. Здоровым гениям, кажется, даже яркое платье и отвратительные пестрящие причёски не нужны, чтобы все знали о них.        Моя дама снова пришла, и на щеках её рождается и рдеет наслажденный румянец. Её высокая причёска, её платье, она сама — выглядит важно, она нужна своему мужу, нужна всем, но никому и не сдалась по сути, нет в ней смысла, пустышка, тяжелобольная дурочка, что повелась на самые простые уловки этого общества, пустышка со страхами быть не такой, как все, просто пустышка. Её вытесал коварный змей — человек «высокого общества», вытесал так же, как и яркий янтарь в кольце на её пальце. Свадебное ли кольцо или носит она его по юмору? Решила ли просто посмеяться над чувствами мужа?        Если бы я вслух спросил такое, то тяжелобольные господа «высокого общества» гнали бы меня взашей из этого клуба гнилой практики среднего класса. Я хожу сюда категорически ради того, чтобы размышлять о себе и структуре своего «Я». Когда я стал таким злым и избирательным? Ох, ах, не знаю. Наверное, с тех пор, как понял, что есть больные, а есть здоровые.        Моя дама кланяется мне и прощается. Целует в скулу. Оставляет тошный след своего грязного рта, коим она говорила гадости про своего возлюбленного и единственного. Сукина дочь даже не удосужилась спросить, женат ли я. Ушла, виляя своей пышной юбкой нежного платья, совершенно не подходящего её шелопутной душонке. Во мне снова цветком розы распускается упадок духа, обвивает все мои лёгкие колкими шипами. Мои органы лопаются от острых иголок уныния, и сам я чувствую себя спущенным детским мячом.        После ласковых речей противного швейцара, я выхожу из учреждения. Мне хочется вырвать свой язык и скрутить свои уши трубочкой, а потом выстрелить себе в голову, чтобы яростно шум моего мозга наконец затих. Жить здоровым среди душевнобольных — наказание, данное Богом мне за мою детскую глупость и леность. Теперь я мучаюсь, каждый раз поражаясь опять же по-детски тупоумным незнакомцам. Мне хочется научить их жизни, образумить, вылечить, но я молчу, трушу и иду дальше. Больные смотрят на меня и шепчутся: «Смотрите, он бредит! Он немощный!»; но только я знаю, кто больной, а кто здоров. Я мыслю правильно, и эта правильность вытесана мной долгими тренировками своего мозга и ума.        Дорога идёт подо мной, отражает водопад света из окон. Там, в неуместно пёстрых фасадах домов больные ложатся спать, опорочными руками задергивая шторки, умывая пятнистые лица и морща старые лбы. Слабоумный город закрывает слепые глаза, и по его щекам катятся безумные слёзы. Небо, серое, как глаза больной миледи, начинает мироточить мне прямо на голову. Я остываю, я замедляю шаг. Я весь мокрый и счастливый. Сучьи мысли лезут мне в голову, и кажется, я сам уже заболеваю людским миром, становясь человеком неразумный. Теряю логику. Теряю частичку себя среди себя.