Что там? Проблеск луны?
Еще осталась в туманах,
Темных, как ночь.
Сёхаку
В последних днях восьмой луны в отдалённой провинции шел человек. На нем был темный плащ, при шаге распахивающийся, и приоткрывавший взору танто и катану, прикрепленные на пояс слева. На голове — плетеная шляпа, с лентами, что скрывали лицо, и колокольчиками, зловеще позвякивающими на ветру. Для ронина у него была слишком хорошая и чистая одежда, да и спина его была пряма, без потерянной тоски и горя изгнанников, которые подтачивали и самых стойких из них. Но за отсутствием клановых гербов чаще называли его именно так, лишь некоторые понимающе шептали «шиноби» и в уважительной опаске склоняли голову. За столько лет народ узнал нрав самураев и их катан, но шиноби, окутанные слухами и тайной, пугали больше. По обе стороны дороги расстилались рисовые поля с подсыхавшей водой, которые сменялись переменчивым покровом серебристого веерника. Этот год выдался сухим, но ни в какое сравнение не шел с засухой, что мучила декаду назад, а солнце уже не жгло и путь был даже приятней, чем если спешить на лошади или выглядывать из паланкина. До деревни путник добрался, когда настал уж час зажигать фонари под карнизами. Он постучался в дом с ветками криптометрии под крышей, надеясь пусть и не найти место на ночь, так хотя бы узнать где его найти. Но хозяева охотно согласились поместить его, уступая второй этаж, имея и мягкий футон для гостей, при общей скромности обители. Так же, удивительно, но здесь знали золотые монеты. — Места у нас от Токадойской дороги далекие, но заезжать изволят из окрестных мест, а иногда и из столицы, — разговорился за ужином хозяин, убедившись, что гость не самурай — расхрабрившись. — Многие тем и живут, когда урожай с налогами не совпадает. И такое место простым людям благо приносит… С тем он и замолчал, под суровым взглядом жены и молчаливой отрешенностью постояльца. За поздним часом дом отошел ко сну. На следующее утро, когда солнце поднялось уж как несколько часов, путник послал сына хозяев доставить письмо человеку по имени Кабуто, который должен был проживать где-то здесь. Мальчишка, узнав про работу, хитро улыбнулся, но так как ему заплатили, без лишних слов побежал исполнять повеление. Ответ долго ждать не пришлось: оказалось, что идти совсем рядом, в дом на самом берегу реки. В письме, однако, помимо этого ничего конкретного не было, лишь приглашение на встречу сегодняшним вечером. Скрашивая ожидание темного часа, мужчина точил оружие. Мальчик, на вырученные деньги купивший засахаренный имбирь и его с удовольствием жующий, то и дело посматривал в его сторону. — Что вас привело в наши края, господин? Господин молчал. — Раз уж вы меня туда послали, то известно зачем. А раз письмо посылали, то вы, стало быть, хотите самого… — Кацуро, не досаждай! — прикрикнула на него, не выдержав, мать. — Простите его, господин, балуем его, вот он и говорливый, как петух. — Мам! Женщина потащила сына помогать ей разделывать угря. — Сколько раз я тебя просила, не говорить с гостями об этом месте, вообще о нём не говорить, нет, весь в отца! — приговаривала она, тихо, но чуткий слух мужчины поневоле все ловил. — Смотри, письма посылать больше не позволю, не дорос ещё там бегать. Под бурчание и оправдания часы тянулись дольше обычного. Но всё же сумерки сгустились, и шиноби отправился на встречу. Путь пролегал по хорошо протоптанной тропе со следами колес повозок. Один раз он даже обогнал компанию, которая явно шла из деревни. Через пару минут, выглянув из-за крутого поворота, перед глазами предстал дом — на табличке, которую в красном свете фонарей можно было прочесть, значилось именно «Чайный дом Хеби». Но обобщенно-обезличено правильно было сказать бордель. «Вот тебе и мышиный угол со всеми удобствами, по словам Джирайи. Следовало ожидать». Внутри это стало ещё очевиднее. После скромных жилищ от ярко разрисованных стен рябило в глазах, сквозь полупрозрачные сёдзи было видно тени пирующих клиентов. В общем и целом складывалось впечатление богатого публичного дома где-нибудь в Ёшиваре, а не нелегального в далёкой префектуре. Но рассматривать убранство долго не случилось, к новоприбывшему обратилась женщина в летах — управляющая, которая церемонно поклонилась и поприветствовала гостя, попросив передать клинок на хранение. Увидев письмо, она велела позвать «Кабуто-сана», а сама проводила мужчину в свободную комнату здесь же, на первом этаже, предназначенного для предварительного, относительно целомудренного этапа развлечения посетителей. Оставалось надеяться, что Кабуто это всё же не юдзё, а, как и предполагалось изначально, доверенное лицо Орочимару. Хотя, кто сказал, что эти вещи несовместимы? Сёдзи отъехало в сторону и явило весьма просто одетого мужчину в очках с круглой оправой, которого и с ними особо не приметишь хоть в толпе, хоть в одиночку. — Прошу прощения за ожидание, Итачи-сан, — он улыбнулся, вежливо и естественно, но в этой улыбке не было ничего приятного и дружелюбного. — Добро пожаловать в «Хеби», мы рады, что Вы наш гость. — Доброй ночи, Кабуто-сан. Благодарю за приглашение и прием, но мы оба понимаем, почему я здесь, — хоть и соблюдая вежливость в формулировке, устраивать кружения вокруг главного, как хэйянские аристократы таким людям не имело смысла, а письмо в тайном кармане тянулось к земле, будто камень. — Разумеется, — понимающе кивнул мужчина, не переставая улыбаться, но с иным изломом бровей, что должно было создать вид «человека виноватого, но раскаивающегося». — Сожалею, но обстоятельства таковы, что Орочимару-сама отбыл в дальние владения, а сюда вернуться сможет лишь через месяц. Дыхание Итачи осталось ровным, ни один мускул на лице не дрогнул, но в роговицах заалело. — Наличие вежливости предписывает не присылать приглашений, будучи в отъезде. Или чтобы поведать то, что уместится в двух строчках на бумаге. — Пути Орочимару-сама мне неведомы, — Кабуто потер дужку очков. — Что же до меня… Я лишь хотел загладить вину и уменьшить вашу горечь. Убедить подождать этот месяц здесь. А как это сделать, если не пригласив вас сюда, дав воочию увидеть то, ради чего сюда стекаются со всей страны? — Учитывая, что это единственный публичный дом на всю округу, такова ли ценность? — заявление собеседника было слишком уж амбициозным и сомнительным. — Это не столько публичный дом, сколько личная коллекция. Прошу, взгляните, — он достал стопку карточек из плотной бумаги, где были написаны имена, возраст, внешние данные и навыки работников заведения. — Уверен, тут найдется кто-то и на ваш тонкий вкус. Итачи продолжал только потому, что слушать сладкие, но скрипящие на зубах увещевания Кабуто было бы хуже. Ну и потому, что в веселых кварталах он был очень давно. — Подготовьте комнату наверху, — не желая растягивать и так затянутую в узел возню, он взял первую попавшуюся карточку, этого не скрывая, не зная даже, кого выбрал. Если попадется кто-то совсем неподходящий, можно будет попробовать пообщаться и что-то выяснить об этих змеях. Однако с юношей (что-то подсказывало, что девушек тут в принципе было не много) витиеватого разговора не вышло бы. Когда все было кончено, Итачи отворил сёдзи, ведущие на улицу, освежая комнату. Сзади шуршал тканями платья работник, пытаясь наладить выбившиеся из прически пряди. Из ночного полумрака донеслась мелодия, наигрываемая на сямисэне. Медленная, отчего-то кажущаяся печальной, не смотря на сильные удары по струнам, гоняемая ветром. Во внутреннем дворе, под ивой, сидел музыкант – будто призрак новой, скрытой по молодости луны. Луч света из открывшегося проема упал на траву перед ним, заставив поднять голову и посмотреть на посетителя, который сидел против света и казался темным силуэтом. Впрочем, сам юноша был освещен лишь слабым отблеском звезд, хотя и белизна одежды, и светлый тон лица словно сами подсвечивали его фигуру, скрывая лишь детали. На миг казалось, что взгляды их пересеклись. Но затем он отвернулся, и продолжил играть, не замечая ничего вокруг. Спокойствия в музыке уже не было, она стала яркой, текла как горная река по весне, единым сильным потоком. Однако Итачи скорее представлялся полет беснующейся птицы, с криками и хлопаньем крыльев. И так же мелодия оборвалась. — Опять он чужих клиентов отбивает, — отчасти веселясь, промолвили сзади. — Это, господин, наша «ойран», — привычно добавляет, отвечая на невысказанный вопрос. Возможно, работник умел соблюдать вежливость и проявлять почтительность, но этих добродетелей не демонстрировал. Но так было проще и самому Итачи. Сколько же с ним не говорили, как с обычным человеком? — Говорящее прозвище. — И подходящее. Все девять достоинств, кроме хорошего нрава, а кому так и боле по душе. Всё же жена на одну ночь не до самой смерти. — Больно нахваливаешь. — Подсобить ему хорошим клиентом в моей выгоде, — острозубо улыбнулся, кажется, Суйрэн. — Считаешь, уговорил? — По вам видно. Итачи в мыслях хмыкнул, а сам отослал юношу заниматься своими делами, но оставив комнату за посетителем, когда ночной музыкант начал новую песнь. Это был словно сон, повторяющийся с давних лет, воспринимающийся как друг, хотя по пробуждении забытый. Вот только сны наяву хрупки как крылья бабочек или лепестки иных цветков: дотронешься — потускнеют, помнутся или осыпятся. Сидя облокотившись о деревянную балку, давно допив саке, гость понял, что собеседник был в чём-то прав. Да и предложение Кабуто можно принять. Всё одно, эта провинция лучшее место чтобы затаиться, за Орочимару гоняться самому бессмысленно, но и встретиться нужно. А «ойран» играет действительно превосходно. Ушёл он лишь после того, как стихла последняя нота.***
«Я определённо сопьюсь», — подумал Итачи, когда чарку наполнили из третьего, только початого токкури. Разливавший, имеющий легкую руку, опять задел рукавом клиента, вовсе не случайно и тонко, а нарочито протягивая ткань по ткани. — Прошу прощения, господин, — губы в красной помаде, призрачно отливающие зеленым изогнулись в уголках. Мужчина вместо ответа взял кувшин саке и налил «собеседнику». Они чокнулись. Не выпили — пригубили. «По собственному желанию и в трезвой памяти» — Что ты первым играл вчера? — в фарфоровой чашке на поверхности напитка проглядывало неясное отражение. Ласточки на голубом небе кимоно зашевелили крыльями от движения. — «Чидори но кёку». Желаете, что бы я вам сыграл? — В другой раз. В комнате они были одни, остальная свита осталась на нижнем этаже. Предполагалось, что она будет мешаться. — Тысяча птиц? Интересное название. — Не я его выбрал, но и не я её написал. Вы впервые за вечер так оживились. Интересуетесь музыкой? — Не слишком. Всё ещё сохраняя расстояние, но уже неприличное, юдзё подался вперед, опираясь на руки. Глаза цвета ягод тута с легкими красными тенями на веках бликовали на свету. — Тогда, получается, что вы не заинтересованы мной вовсе? У любого другого сперло бы дыхание и забилось сердце. И физически Итачи явственно ощущал подкрадывающееся возбуждение. Но слова про «не заинтересованность» попали очень близко от яблочка. Он не обманывался, не возлагал пустых надежд и либо довольствовался тем, что есть, либо отказывался и находил лучшее. Ожидать искренности от проституток было глупо и ненужно, даже если ложь была для шиноби очевидной. Это не вставало проблемой, это пропускалось. Обычно. Каким-то образом, вчерашняя игра казалась искренней. Нет, что-то искренне пробудила в самом Итачи, наслаждение моментом и жизнью, забыв о смерти, в обход предписанных правил. И он почувствовал… интерес. И предчувствие. Которое спасало его на поле боя. Которое заставило остаться. Но как в большом городе, свет луны блекл. В том не было вины юноши и, возможно, для кого-то этот свет будет путеводным маяком. А ему хватит и искры на этот вечер. Пусть считают его охочим до красивой плоти — не воспримут всерьёз и откроются для удара. Металлические подвески звякнули, когда их хозяин дернулся, чувствуя поцелуи на шее и развязывающие сложный узел оби руки. Он откинул голову назад и издал гортанный стон, хотя их кожа ещё не соприкоснулась. Итачи потянулся было к раскрытым губам, чтобы получить передышку тишиной, но остановился. — Не нравится? — произнес юноша абсолютно равнодушным тоном, будто не изображал захлёбывающегося в океане страсти. — Должно быть, сложно почувствовать сквозь ткань, — они были всё ещё близко друг к другу, и неожиданный смешок Итачи прозвучал отчётливо. — Угадывать настроение и желания клиентов — моя работа. Но я не всегда стремлюсь её выполнить хорошо. А в вашем случае и подавно. Скорей сводить всё к близости без внутреннего наслаждения? Признаться, по рассказу Суйрэна я думал вы просто человек прямолинейного склада. Мужчина сел и несостоявшийся соблазнитель не замедлил подняться следом. — Не думаешь, что он мне понравился больше тебя? — Но вы же пришли ко мне, — уже без намека на томительную и скромную соблазнительность, обволакивавшую прежде. — Пока что, — всё случилось неожиданно и быстро, так что сильно разворошить одежду клиента у юноши не вышло, оставалось поправить съехавший пояс и запахнуть поплотнее воротник. — Теперь хотите поговорить? — с непонятной интонацией спросил юдзё. — Опять набиваешься? — Итачи скривил уголок губ в разочаровании. Напускном, но другому знать об этом не следовало. — Хорошо, раз так… Вы же не ронин. Шиноби? Этот вопрос заставил насторожиться. — Возьмите меня в ученики, — юноша всё ещё сидел и смотрел на шиноби слегка исподлобья, но открыто и прямо, как не смеют люди его профессии смотреть на клиентов. — Я нукенин, — обычно за этим следовала логичная реакция испуга или хотя бы опасения, но собеседник продолжал пристально глядеть, выжидая не нападения, а однозначного ответа на просьбу. — Знаю. Но я хочу изучить дзюцу шиноби, а не самураев. Хотя бы основы, за то время, что вы будете в этих краях. Я… прошу вас, — с легкой заминкой, но не срываясь на мольбу, он слегка склонил голову в поклоне. — Даже если я соглашусь, что получу? — Сможете приходить ко мне в любое время и оставаться, сколько захотите. Откажетесь — не пустят, — Итачи впервые за вечер веселился. Шутки тайкомоти и рядом не стояли. — Тут много других работников. — Я заплачу сам, — юноша нахмурился, не владея лицом. Так в него по-настоящему хотелось вглядываться. И шиноби хотелось заглянуть глубже. — У меня достаточно денег. Юдзё редко что могут предложить кроме себя. Раскрывать карты перед незнакомцем в надежде на удовлетворение просьбы должно быть унизительно. Но хотя в чертах молодого лица явно читалось раздражение, смущенным или отчаявшимся он не выглядел. Предыдущие предложения он говорил легко, будто давно решив, что цель стоит возложения этих жертв на её алтарь. Сейчас же проситель склонил голову, как если бы хотел закрыться волосами, собранными в сложную причёску. Раздумывая. И вскоре решив. — Все остальные будут действовать по указу Орочимару и передавать Кабуто сведения о вас, — явно, это было последнее орудие. К несчастью для него, Итачи знал о таких методах и был готов ещё до прибытия в эти края. — Если не будете ходить сюда — подключат жителей деревни. — Считаешь себя достойным этого пути? — Достоин или нет — не важно. Значение имеет лишь, выдержу ли. И я обязан смочь. Ответ у нукенина уже был. И от условий не зависел. Но… — Простого «не слежения» мало. Мне нужна информация. И твои предыдущие предложения тоже принимаются. Как учителю, Итачи было приятно знать, что у его ученика есть склонность к убийственному взгляду, помогающему в сражениях, да и не надо будет тратить время тренировки, чтоб заставить бить в полную силу. Работник стремительно встал на ноги и, обойдя клиента-учителя, резко отворил сёдзи, заставив притаившихся за дверью камуро взвизгнуть. — Принесите свиток для договора и печати. В нём, естественно, юдзё подписался тем именем, которое ему дали здесь. Клиент же своим настоящим. Юноша недоверчиво наблюдал, как кисть выводит тушью на бумаге явно именное кандзи. — Я уже обрадовался, что не придётся называть тебя Карасу-сенсей, но не далёко ушло… Ласка или тигровая акула? — оба значения подходят, чувствовалась от этого человека опасность и что-то ещё, темное, как его глаза. В них ли оно и таилось? И даже если оно подходит ему сейчас, кто мог дать такое имя ребёнку? — Без понятия, Торицуки. Отвечая на оба вопроса. – От обличения нелепо проскользнувшего мимо преграды разума вопроса наконец-то названный по имени даже как-то стушевался. – Тренировки начнём завтра, с утра. — В час Змеи? — утро в борделях даже в деревнях начиналось поздно. — Зайца. Надень не сковывающую движения одежду, которую не жалко. Ученик пока осознавал, что «завтра» совсем скоро станет «сегодня» и ложиться спать после окончания смены без толку. А Итачи не мог уйти, оставив его насупленным, по душе больше пришлась иная эмоция. — Признаю, напоить и довести до близости, чтобы затем добиться сговорчивости не плохая тактика. Но действует не на всех. — Я запомню. Да, удивительно, но этому юноше раздражение и гнев только придавали очарования.