Треск.

Тяжелым грохотом дверь закрывается за вошедшей фигурой, лишая единственного выхода из полутьмы комнаты. Тело, неподвижно лежащее на полу, не реагирует, знает: выхода для него не было бы, даже будь она распахнута. Под холодным светом вспыхнувшего пламени обнажённая кожа даже не кажется покрытой запёкшейся бурой кровью, вместо этого давая ярче синеве расползтись от чернеющих кровоподтёков. Хэ Сюань знал каждый из них, знал, как искажается аккуратное лицо, когда надавить на любой, может даже сильнее чем нужно, на грани с тем, чтобы прорвать когтями кожу: тело небожителя крепкое, сильное, почти как его, так что может вынести многое. Только вот сам он небожителем уже никогда не станет. Его семья не будет ничем больше, кроме как прахом в драгоценных вазах и смутными воспоминаниями под черепом. Его возлюбленная сгинула настолько давно, что от неё не осталось даже имени. Сюин? Сюли? В памяти остался лишь оттиск злобы на сердце. Как славно, что Хэ Сюань знает и то, куда давить, чтобы сломалось не только тело. Острый нос сапога опускается на живот, не встречая сопротивления нескольких рёбер: уже сломанные, они утопают лишь глубже, вгрызаясь мелкими осколками в истерзанные органы, но в ненавистных ему глазах нет и отблеска былого гнева, те безразлично закрываются от боли. Раньше он реагировал иначе. Тогда было интереснее: по груди разливалось что-то, что можно назвать сродни счастью. Всё выходит абсолютно случайно: не так, как демон планировал, комком гнева напрягая мышцы в руках, которые держут источник бед за горло, едва не ломая шею. — Ты жалок. — в оскале хрипят ему. — Сломленное ничтожество. — смеются в лицо. — Пожрать столько демонов, чтобы быть сожранным собственной ненавистью. — уже задыхаются, но не от дрогнувших на кадыке пальцев, а от заливистого хохота. Хэ Сюань, бесстрастно смотря на горделивое лицо, невольно вспоминает другое, похожее. Смех Ши Цинсюаня похож на прикосновение ветра, меняющегося от эмоций на сердце его обладателя: размеренно ли мягкий в штиль, нервно вырывающийся ли при страхе ураганом. Ши Уду же смеётся ожесточённо, с упорством победителя и безумством проигравшего. Он уже всё потерял, так чего же ему страшиться? Единственной его заботой теперь было лишь поскорее расстаться с жизнью. Схожесть черт давит тоской, но его выражение порождает пламя: элегантный вид глубоко испорчен мерзостью, что таится внутри. Его собственное тело горит в мрачном удовлетворении, когда тяжелая ладонь опускается, разбивая продолжающие ухмыляться губы. Насилие над ним бессмысленно, пусть и желанно. Выражение меняется, кривится в гневе, когда Хэ Сюань отходит к распятому в цепях телу. — Не смей! — Не сметь чего? Бледные пальцы демонстративно в извращённой ласке касаются спутанных волос. Чувство странное, ведь раньше они всегда изящным шелком будто невзначай лезли ему в лицо, в руки, в голову, как и их обладатель. Сейчас бывший Повелитель Ветров будто сжимается будто в желании занять меньше места, а вместо аромата легкомысленной сирени, от него разит тошнотворным страхом. Так и должно быть. Почему нет? — Когда-то давно Божок-Пустослов забрал у меня женщину. Когда-то твой брат говорил, что в женском платье ты можешь встретить мужчину с дурными намерениями, и это было предсказанием. Думаю, это справедливое возмещение. — слова безразличны, бесцветны, но всё равно отдаются болью в груди небожителя. Их жертва поднимает глаза, не веря, боясь встретить подтверждение. — Мин-сюн... — пальцы, в ленивой нерасторопности снимавшие верхние одеяния, замирают. Ши Цинсюань обмирает тоже, понимая, какую допустил ошибку, но физически не может выдавить из горла настоящее имя. Это было всё так неправильно, будто в искривлённом зеркале уличных артистов, будто пришиваемая чужая уродливая конечность взаместо его собственной. Но ведь такова на самом деле его Судьба. — Мин-сюна уже нет. — когда-то белоснежные ткани с шелестом падают на пол, пропитываясь затхлостью, открывая фарфоровые плечи, на которых уже расцвели синяками лотосы. Смертный Повелитель Ветров не сопротивляется, страшась и пошевелиться, чтобы не навести вспышку гнева. А Повелитель Вод не боится. — Если тебе нужна женщина, оставь его, он бесполезен. К чему тебе робеющая неумёха? Я куда более опытен в этом деле! — Хэ Сюань смотрит, как к его ногам склоняются в жесте, близком к поклону наложницы, но неправильном, почти издевательском, пока в глазах скрыт захлёбывающийся собственным позором гнев. Лишенный рук, кажется, он полз на коленях к демону от самого алтаря. Превосходно. Ладонь грубо вплетается в всклоченные пряди волос, которые мажут кровью. Хозяин Чёрных Вод долго вглядывается, пренебрежительно вертя лицо со всех сторон, разве только не раскрывает рот, рассматривая зубы, подобно привередливому клиенту в доме удовольствий. Родственная схожесть манит. — Сойдешь. — заключает он после паузы. Ши Цинсюань вскидывается в цепях, пытаясь отпихнуть подлезших ближе безумцев, что отступают под жестом чужой ладони: — Брат! Не надо терпеть такое унижение ради... — Замолчи! Закрой глаза и не смей смотреть! — рычащий голос запинывается и добавляет неожиданно глухо, с тяжёлым осознанием вспоминая, что помимо зрения есть и слух. — Напой что-нибудь. Как раньше. Повелитель Ветров поджимает губы, но не только закрывает глаза, но и отворачивает голову, будто этого было мало. Поэтому не видит меняющегося выражения, с которым его брат становится в чуждую для Бога раболетную позу, когда его хозяйским жестом подзывают, в ожидании, к престолу в другой части комнат. Он не видит, как подрагивают гордые губы в нервно застывшем оскале, как за пропитанными кровью одеяниями по пыли тянется след. Ши Цинсюань не слышит полных презрения слов: — Демонстрируй, чего стоишь. Вместо этого, плотно жмурясь, не обращая внимания на капающую с щёк влагу, он на потеху неотрывно разглядывающим чудикам зачинает, хоть осипший голос его то и дело подводит, но его не останавливают. Во дворе растёт молодой подсолнух, Капли утренних рос на нем высушит солнце. Он вовсе не слышит глухой пощёчины, эхом разнёсшейся по пустым стенам. Игнорирует мокрые влажные звуки и давящееся дыхание, похожее на то, что было в отвратительной в своей пошлости постановке. Мир, шатаясь, завертелся во тьме у него перед глазами: это было не с ним, но он всё равно мечтал о смерти. Так часто страшатся — настигнет их осень, Завянут цветы, пожухнут листья. Тёмная ци неожиданно давит на лёгкие, когда по помещению разносится тихий шипящий смех. Звук удара почти привычен, не отпечатывается в голове настолько, как весёлые в своей злости слова: — Рот Водяного Самодура бесполезен, как и всегда. Надеюсь хоть иначе от тебя толк будет. — Жалкий ублюдок. — небожитель не сдерживается, скалится также весело в ответ, сплёвывая кровь на пол, почти под тёмные сапоги. Если бы не слишком быстрая реакция Князя Демонов, то Повелитель Вод бы с сомкнутыми зубами лишил того всякого желания как и женщин, так и мужчин. Сила последующего удара, от которого дрожь проходится по стенам, отпугивает безумцев, разбегающихся по удалённым углам. Глухое шипение Ши Уду – ближе, со стороны алтаря, но его быстро заглушает звук разрываемой ткани и рыка в быстро проигранной борьбе. Ши Цинсюаню становится сложно дышать. Сотни рек текут на восток, в море, Когда же вернутся они на запад? Кто в безделии, покуда силён и молод, Будет в старости горько жалеть. Небожитель, выдержавший две небесные кары без нареканий, не выдерживает, когда его грубо, делая как можно больнее, берут на алтаре, вдавливая щекой в сдирающий кожу камень, показывая место – срывается на отрывистый хрип от звериной пытки. С каждым движением его внутренности будто разрезают и перемешивают лезвием, касающиеся божественного тела пальцы – давят до хруста костей и не останавливаются дальше, ломая бумажной куклой, пока омерзение с толчками растекается по телу. Демонстрировать слабость нельзя: не при брате, не при ухмыляющейся над ним твари, не при столпившихся, нависших рядом безумных нелюдей, пачкающих его мутной слюной и гноем. Со временем должно стать легче, терпимее: кровь, пачкающая бёдра, становится смазкой, а нервы, сводимые судорогой, немеют. Хоть его сейчас и имеют подобно бордельной девке, но отчего-то знает, что достоинство потеряет, если хоть полустоном выставит свою боль напоказ. Поэтому Ши Уду отвечает презрительно изогнутыми губами, а когда его тянут, чтобы рассмотреть потемневшими от гнева глазами лучше – сплёвывает в склонённое лицо, наконец начиная ощущать удовольствие. Оно не уходит даже тогда, когда его голова под сильным ударом впечатывается на несколько десятков сантиметров в постамент, а глаза заливает кровью, заливаясь смехом: — Твоя женщина мертва. Давись тем, что дают. Ши Цинсюань видит опасный блеск в озверевшем взгляде, не открыв собственные. Продолжать петь он не может – горло душит паника. Отчего-то острые пальцы проникают в крепко стиснутый рот. Волна боли, скапливающая в глотке, заставляет тело выгнуться дугой, пока откуда-то взявшаяся во рту кровь мешает сделать вдох. Когда Ши Уду в следующий раз открывает глаза, то видит обезображенный мокрый орган в чужой ладони. Его язык.

***

— Мин... — беспрестанные всхлипывания давят на нервы — Хэ Сюань, умоляю Вас, перестаньте! Прошу Вас, я сделаю всё, что потребуется, изберу любой путь, отдам всё, пусть это закончится! Пусть это закончится, пусть это закончится!! От мягкой мелодичности голоса бывшего Повелителя Ветров мало что остаётся: в нём уже поселилась истеричность отчаяния, он давно осип от нескончаемых стенаний. Тело Повелителя Вод оставлено неподалёку: демонический князь переборщил в попытках сломать игрушку. Но едва ли сумел надломить. — Отдать всё? У тебя уже ничего не осталось, руки да ноги. — Хотя бы их! Всё, что угодно ради брата! Тишина ложится с тяжестью гор. — Хорошо.

***

Нечеловеческие крики не стихают и через пару чесов, сначала перетекая в надрывные неостанавливающиеся рыдания, а потом – в охрипший прерывистый вой. Разбавляли адскую какофонию влажные звуки разрываемой плоти, сытого чавканья, грохота цепей. «Убейте его. Убейте. Убейте» — из горла пытается вырваться это, но может выйти бессвязное мычание. В очередной раз Ши Уду пытается рвануть вперёд, в очередной раз обруч ошейника впивается жалом в кожу, распарывая израненное горло сильнее, отчего на грудине вновь растекается мокрое тепло. — Прошло менее четырёх часов. Четыре украденные жизни стоят столько? Тело Ши Цинсюаня обессиленно дёргает, когда очередной лоскут окрашенной в алое кожи натягивают, разрывают тупые зубы; языки с жадностью лижут мясо, губы – обсасывают кости. На месте аккуратных, почти девичьих кистей, предплечий, икр, которые всё чаще являлись болезненными видениями в затуманенный хмелем разум Повелителя Вод – белым агатом сияют кости, кое-где ещё обтянутые ошмётками сухожилий. Хэ Сюань слишком часто видел эти ноги, заставляющие останавливать на себе взгляд. Теперь они походили на те, что он нашёл в лесу за дворцом, когда истерзанное тело было растащено мелкими хищниками. Крик рвётся из горла, но застывает ещё в лёгких – Цинсюань выревел всю боль еще более часа назад и теперь мог лишь смиренно дрожать в агонии натягивающихся и отходящих под зубами нервов. Он должен был погибнуть, но чужая энергия всё ещё держит его в сознании, а демоническое проклятие прижигает сосуды, не давая истечь кровью. Хэ Сюань небрежно оправляет кольцо, будто оно заботило его в разы больше. Он уже сделал скол в непробиваемой броне Повелителя Вод. Осталось только надавить. Девушка, чьё изъязвленное тело не скрывали та жалкая рвань из одежды, с почтением принимает подброшенный ей кинжал, покрытый ржавчиной, но её улыбка кривится в настолько дикой улыбке, будто тот ценным. Болезненно серая кожа резко контрастирует с вплетённым в остатки выдранных волос красным цветком. — Кажется, она хочет тебе что-то дать. За определённую цену. «Цена» ощущается смрадным дыханием на его лице, когда покрытое тошнотворными выделениями туша опускается на колени небожителя. К сладкому запаху разложения примешивается цветочный, манящий, а тело абсолютно неправильно отзывается на него. Чужой разбитый стон от заново впившихся челюстей в мягкое мясо, глушит неровное дыхание над ухом. Ши Уду вновь пытается вырваться бешенным зверем, угрожая при каждом рывке свернуть себе шею, силясь оттолкнуть, отползти, вывернуться от отирающейся о его бёдра женщины. Та неожиданно слишком сильна для человека. Растянувшиеся губы с жаждой слизывают божественную кровь с шеи. Со стороны разносится оглушающий хруст: кость отделяется от тела со скрипом голоса. Ши Уду не хочет видеть жестокую картину, но смотрит туда. Его тело горит. — Эта женщина давно просит о ребёнке. Если ты позаботишься о её мольбе, то дадут исполниться и твоим. Происходящее не могло укладываться в голове, двоилось вместе с размытым от стоящей в глазах влаги миром. Мокрое тепло опускается сверху, сжимает его, выдавливая из отравленный предательский стон. Пока его тело скручивало в омерзительном желании, разум начал крошиться от нового захлебывающегося вскрика, с которым чужое бедро упитанным мясом отсоединяется от таза, передаётся среди толпы. Дева двигается на нём быстрее. Хэ Сюан слышит треск. Бесконечность спустя, когда всё кончено, у его ног лежит кинжал. Безумная толпа уже отступила от живых останков, десятки взоров вперены в него. Сбоку слышен истеричный девичий смех, сгибаемой от радости женской фигуры. Цепи, сдерживающие его, опали. Повелитель Вод тянется, не с первого раза захватывая зубами рукоятку лезвия. Вкус земли и грязи он чувствует даже без языка. Перед ним расступаются, когда он, шаг за шагом, путаясь в остатках нижних одеяний, подходит к алтарю. Ноги, пачкающиеся в родной крови, оступаются. — Брат. — хрипло шепчут ему, когда Ши Уду бездумно наваливается сверху — Брат, не надо. — тянутся к нему, вырывая из замирающего сердца воспоминание объятий, после того, как он проходит вторую кару. Небожитель будто бездумно прижимается глазами к бледному плечу, пока зажатое зубами лезвие приставлено к горлу. — Я не хочу... — фраза проглатывается, на губах пузырится кровь: клинок затуплен, режет плохо, от этого мужчина лишь напирает сильнее, прижимаясь к ещё тёплому телу, чтобы поскорее лишить того страданий, пытаясь не слышать слов. Металлический запах нестерпимо близко, остаётся на нём, когда горячая жидкость окрашивает лицо в алый, стекает по нему вместе со слезами из судорожно зажмуренных глаз. Он остаётся в таком положении и после того, как слабое дыхание перестаёт касаться его виска. Рыдание скручивает лёгкие: он не сможет повернуть нож так, чтобы уйти следом.

***

Хэ Сюань держит мужчину за подбородок, рассматривая со всех сторон, пока что-то смутное, что можно назвать разочарованием, впивается под кожу. Поблекшие стеклянные глаза, смотрящие куда-то сквозь, подходили бы больше кукле, чем прославленному небожителю. Палец проникает в послушно раскрываемый рот, давя на корень языка, раздражая рану – но привыкшее к боли тело уже не реагирует, хоть и дышит. Сейчас Ши Уду куда больше напоминал мертвеца, чем сидящий перед ним. Возможно, что злые слова из сжатой глотки, сказанные ему ранее, и тут оказались пророческими. Чувства неприятно копошатся за грудиной склизким холодом, но демонический князь решает их заглушить мягким теплом. Полувозбуждённый член беспрепятственно проникает в глотку, и на этот раз, как и в другие до этого, на нём не пытаются сжаться хищные зубы, а лицо не сводит от отвращения и злобы. Демон не испытывает удовольствия, скорее просто наслаждается видом, наталкивающим на воспоминания. Они греют. Хэ Сюань потратил большую часть жизни, чтобы неслышно подкрасться к своему врагу, следуя за ним попятам, в злой ласке скалывая с него доспех, чтобы наконец впиться в мягкую плоть. Но под бронёй ничего не оставалось: внутри было пусто, ведь не было ведомо, что та уже давно срослась с его обладателем. Сейчас, стоящий на коленях, принимающий его небожитель являл собой поистине жалкое зрелище, лишь портя уже обезображенный образ. Пальцы удобнее перехватывают основание ножа. На этот раз он прекрасно заточен. Горло сжимается на нём в судороге и демон на пару секунд прикрывает всё же прикрывает глаза: лезвие обрисовывает шею, вспарывает кожу, отделяет позвонки друг от друга с мягким нажимом, и Повелитель Вод падает у его ног. Тело, так и быть, он вышлет на захоронение Ши Цинсюаню, что вымаливал милость для брата настолько упорно, что в итоге получил собственную. А голова его главного врага пускай остаётся на алтаре в окружении четырёх ваз напоминанием. Они были отомщены.