A broken life

Сколько шагов нужно сделать до бездны? Один, два, три... Сколько метров нужно преодолеть, чтобы твоя жизнь превратилась в один сплошной кошмар? Четыре, пять, шесть... Шаг за шагом подбираясь к этой чёрной дыре, из которой нет выхода. Семь, восемь, девять... Ты не знаешь точно, когда сделаешь этот последний шаг, сорвёшься с пропасти и исчезнешь в своих горечи, страхе и боли. Десять. Вот это последнее мгновение перед полной кромешной темнотой, вот это последнее мгновение твоей нормальной, привычной жизни, последнее мгновение, когда ты ещё можешь хоть что-то чувствовать. Когда ты можешь ощущать не одну лишь пожирающую тебя изнутри пустоту, а счастье, когда ты ещё можешь смеяться, искренне, как ребёнок, радоваться всяким мелочам, любить и получать любовь в ответ. Можешь ли ты всё это почувствовать, видя, как наставляет на тебя дуло пистолета некогда родной тебе человек? Можешь ли ты всё это чувствовать, понимая, что все близкие начинают от тебя отворачиваться, начинают ненавидеть тебя? Можешь ли ты всё это чувствовать, понимая, что ты одна и нет никого, кто смог бы защитить тебя? Когда ты понимаешь, что весь мир ополчился против тебя, и тебе остаётся лишь бежать, бежать, бежать. Бежать не оглядываясь, задыхаясь, бежать до боли в лёгких, рёбрах. Падать, спотыкаясь, лежать, распластавшись на холодной сырой земле, плакать от бессилия и беспомощности, подниматься и снова нестись сломя голову, всё дальше убегая от своего прошлого, близких, дома, который, спустя столько лет, уже совсем перестал быть домом. И никого нет рядом, никто не нашепчет на ухо подбадривающие слова, которые бы заставляли двигаться дальше, бороться, никто не похлопает тебя по плечу, сказав, что всё придёт в норму. А придёт ли? Шесть лет прошло, Эмили! Шесть лет! Тебя не было целых шесть лет. Ты оставила всех своих родных шесть лет назад, ты исчезла из их жизней, испарилась, для них ты умерла. Они научились жить без тебя, они продолжили жить без тебя, просто раз в год приходя на твою могилу, кладя на плиту букет алых цветов, нашептывая что-то о том, что жизнь без тебя изменилась, и даже спустя такое огромное количество времени легче не стало и уже, наверное, никогда не станет. Всё это они говорили, как там было написано? любящей жене, матери и дочери. А сейчас она кто? Да, по сути, уже никто. Бесформенная масса, которая не по своей воле приняла форму человека. Она уже не агент ФБР, она не жена, не сестра, не дочь и уже, к сожалению, даже не мать. Можно ли называть себя матерью, если ребёнок, твой ребёнок, даже не воспринимает тебя как свою мать? Что единственное светлое, что осталось в её жизни, единственный лучик света также отвернулся от неё. И снова вопрос: кто же она теперь? Она беглянка, она преступница, она отшельник, она убийца, она некогда счастливый человек, который теперь слоняется по переулкам и пустырям, ища место, где можно будет спокойно провести ночь. Где её не достанет полиция, куда не доберётся ФБР, где она сможет вновь погрузиться в свою боль и свои воспоминания, разрывающие её часть за частью. Те воспоминания, которые у неё ещё есть. Счастливые, печальные, неважно. Она цепляется за них, боясь отпустить, боясь забыть, боясь, что они исчезнут так же, как исчезли последние шесть лет. Она не помнит, она ничего не помнит. Она не помнит где, не помнит когда, не помнит кто. Для неё этих лет не существует, их не было, она никогда не пропадала, её никто не похищал, она всё ещё живёт с Ником в их небольшом, но уютном доме, она возвращается туда каждый вечер после тяжёлого рабочего дня. Она возвращается домой, где её встречает любимый, дарит ему мимолётный, полный заботы и нежности, поцелуй, хватает его за руку, и они вместе, словно дети, бегут наверх, в комнату сына, чтобы уложить его спать. Она каждый вечер неслась домой, лишь бы поскорее взять на руки её малыша, сжав его в крепких материнских объятиях, поцеловать его в лоб и, улыбаясь ему самой яркой на свете улыбкой, напевая ему песню, уложить его спать, а потом, любуясь этим прекрасным ребёнком, качать его в кроватке, положив голову на крепкое родное плечо. И всё это так реально, и все прикосновения... они такие осязаемые, будто это происходит с ней именно сейчас, будто стоит ей открыть глаза, и она окажется не на мокром асфальте, прислонившись к накренившемуся старому столбу, укутанная в старую серую толстовку, в которой бы поместилась еще одна Эмили с Флинном на руках, а в их с Ником кровати, прижатая к широкой мужской груди, вдыхая родной запах одеколона, исходящий от рубашки мужа. Но каждый раз, просыпаясь, она чувствует холод, голод, пустоту и жуткую злость. Злость оттого, что буквально шесть лет жизни у неё украли. Украли шесть лет счастья рядом с родными, украли возможность наблюдать за тем, как растёт её мальчик, видеть его успехи. Чёрт! У неё даже украли возможность гордиться им. Каждый раз, закрывая глаза, она пытается вспомнить. Вспомнить лицо, голос, хоть что-нибудь. Но всё, что она помнит, это острую боль в местах, на которых остались жуткие шрамы, каждый день напоминающие ей о том, во что превратилась её жизнь. И кошмары, каждую ночь её преследует один и тот же кошмар. Не один из тех, что ей пришлось пережить в один день из этих долгих шести лет. Нет, он совершенно другой. Более жуткий, более болезненный. Ночь, когда Ник узнал о её смерти. Каждую ночь она слышит оглушающий стук в дверь, видит Ника, бегущего открывать, думающего, что она, Эмили, пришла домой, в этот день немного припозднившись, но видит Адама, его скорбное, хмурое, какого-то неестественного цвета, серого, что ли, лицо. Проходя в дом, он осторожно просит Ника присесть, но после нескольких отрицательных кивков головой всё равно чуть ли не силой усаживает его самостоятельно. Он сообщает ему о том, что они поймали Харлоу, а Ник, в который раз, чуть ли не срываясь на крик, надломленным голосом спрашивает, где его жена. А спустя несколько мгновений будто заканчивается весь воздух в комнате, Эмили буквально видит, как грудная клетка мужа перестаёт подниматься и опускаться, взор затуманился, он застыл, он не двигается, он словно статуя, так нелепо поставленная посреди гостиной. Он был неподвижен, но слова Адама продолжали отламывать от него часть за частью. Мир внутри него рушился каждую секунду, все воспоминания начали меркнуть, а голос внутри, надрывавшийся, кричащий от боли, так давил по барабанным перепонкам, что хотелось, словно ребёнок, закрыть уши, глупо веря, что таким образом ты защитишь себя от всех страданий, глупо надеясь, что до тебя не дойдёт ни один звук. И этот крик... он был такой истошный, громкий, полный боли и горечи, совсем реальный. А может, это кричал сам мужчина... Он ещё раз взглянул на Адама, надеясь, что сейчас он рассмеётся, а из-за дивана выпрыгнет Эмили с криком «Попался!», но этого не произошло, и уже никогда не произойдёт. Ничего не слыша, плохо что видя за пеленой слез, Ник, рыча, гневно крича Адаму что-то вроде «Убирайся!», вытолкал его за дверь дома, громко хлопнул дверью и на онемевших ногах поплёлся обратно в гостиную и, не дойдя до дивана, рухнул на колени, ладонями вцепившись в края стеклянного столика, пытаясь хоть как-то дать себе понять, что он ещё жив, он чувствует некоторую боль в пальцах, значит он ещё, как ни странно, живой. Боже, скажите, что это чья-то злая шутка! Пожалуйста, скажите это! Так больно... Так больно дышать, двигаться, существовать. Сердце рухнуло куда-то в область пяток, разбиваясь на миллионы маленьких осколков. Он буквально ощущал, как от него отделяется душа, стремясь к любимой. Боже, Эмили, как я справлюсь без тебя? Почему ты оставила меня Эми, почему?! Где мне теперь тебя искать, Эми, где?.. Куда мне теперь идти? К кому мне идти? Я не справлюсь Эмили, я не справлюсь... Сколько он так просидел? Десять минут, тридцать, час? Он не знает. Он ничего не знает, он ничего не чувствует, он ничего не ощущает. А в голове, словно заевшая пластинка, проносится голос Адама. Мне очень жаль, Ник... Мне очень жаль, Ник... Хватит! Пожалуйста, хватит... Он кричит. Кричит, кричит до боли в горле, хочется вцепиться в него ногтями, растерзать его, только бы оно перестало саднить. Нужно остановиться, но это не в его силах. Он продолжает истошно кричать, давая своей боли немного свободы. От очередного истошного воя спасают приглушённые звуки детского плача, которые исходят будто из его головы. Флинн, милый... Он не помнит, как взбирается по лестнице, влетает в комнату сына, хватая его тёплое тельце своими ледяными руками, прижимает к себе, пытаясь успокоить. Он кричит, продолжает громко кричать отцу в шею. Ник чувствует его горячее дыхание, не понимая, что делать. Это невозможно вынести. Кто-нибудь, пожалуйста, прекратите это, это не вынести... Он пытается укачать мальчика, продолжая беззвучно рыдать. Мы теперь одни, милый... Мамы больше нет... Мама больше не вернётся... А посреди этого кошмара стоит Эмили, пытаясь докричаться до мужа. Она кричит до хрипоты в голосе, она кричит, не жалея голосовых связок, кричит так неистово и истошно. Ник, я здесь! Я здесь, милый! Я рядом с тобой! Просто обернись, пожалуйста! Посмотри назад! Пожалуйста, Ник, пожалуйста... Она пытается дотронуться до него, положить руку на плечо, заставить его повернуться к ней, но её маленькая ладонь проходит сквозь его плечо, так и не прикоснувшись к нему. Её здесь нет, никогда не было, этого момента никогда не существовало, и он её не слышит, не видит, она просто видение, призрак, она никто. Даже здесь... Каждый раз она просыпается в холодном поту, ощущая мокрые дорожки слёз на своих щеках, проводит по ним холодными ладонями, вспоминая, как ими же пыталась дотронуться до любимого... Неужели она больше никогда не сможет прикоснуться к нему так, как раньше? Неужели всё закончилось вот так, её мнимым убийством, её исчезновением? Неужели больше никогда ничего не будет как раньше? Неужели?.. Сможет ли она вернуться к прежней жизни, жить дальше, так, словно ничего не было? Продолжить с того момента, на котором она остановилась? Нет. Вот так просто. Нет, этого не будет. Это причиняет невыносимую боль, но это единственное правильное решение. Все родные ей люди научились жить без неё, приспособились к жизни без её существования. Она больше никому не нужна. Она одна. Одна, против целого мира. Она начнёт жить заново. Она научится жить по-другому. Она попробует не возвращаться к тому, что было раньше, попробует отойти от старых привычек, начнёт все с чистого листа. Если вообще выйдет из всей этой истории живой. У нее есть только три пути. Либо она начинает строить свою жизнь заново, либо к концу этого кошмара она будет мертва, по-настоящему мертва, застрелит её кто-то из копов, агентов, гражданских, это неважно, ей начинает казаться, будто весь мир начал охоту на неё, либо же она будет доживать отведённые ей года в сырой камере, за которую она сама посадила немало преступников. Забавно, никогда она не думала, что когда-нибудь окажется по другую сторону решётки. Думала ли Эмили Бёрн когда-либо, что её жизнь, такая привычная жизнь изменится так сильно, до такой неузнаваемости? Что её главными проблемами будут не вопрос того, кто посидит с маленьким Флинном вечером или кто уложит малыша спать, она или Ник, а как бы найти место для ночлега, где её не найдут некогда её коллеги и друзья, где она сможет передохнуть и обдумать план дальнейших действий. Думала ли Эмили Бёрн, что вот так просто лишится всех своих родных, что больше никто не сможет прикрыть её спину, не сможет поддержать во время падений и взлётов? Ник, Джек, её друзья из ФБР — никто из них не верит ей, не может ей помочь, не может её поддержать, все они против нее. Иногда она думает, что лучше бы её не находили, что лучше бы она так и осталась в той стеклянной тюрьме, что лучше бы она умерла. Она и так была мертва для всех её близких, что бы изменилось, если бы она действительно умерла? Её бы никогда и не нашли, она бы лежала на дне резервуара, разлагаясь день за днем. Пусть. Лучше уж так, чем быть преступницей в бегах, за которой гонится вся страна. Лучше быть мёртвой, чем человеком, который даже не может вернуться домой, уложить сына спать и заснуть вместе с ним, сжимая его в тёплых объятиях. Лучше умереть, чем видеть, как тебя начинают ненавидеть все те, кто был тебе дорог. Её возвращение не принесло ни капли счастья и облегчения. Нет. Ни радости, ничего. Так что же подарила Эмили своей семье, вернувшись спустя такое огромное количество лет? Боль, подавленность, разочарование. Разочарование в ней, она вернулась и не сделала ничего, кроме как принесла тонну боли всем своим родным. Она исчезла, оставив на сердце каждого, кто её любил, несколько ножевых ранений, за шесть лет эти раны срослись, зажили, оставив на память неприятные рубцы, иногда дававшие о себе знать неприятным зудом, а после её возвращения вновь начали кровоточить, причиняя своим владельцам нестерпимую боль. Так что это было бы верным вариантом, лучше бы она вообще никогда не возвращалась, сгнив в том резервуаре с водой. Так сколько же шагов нужно сделать до бездны? Ты не знаешь, и никогда не узнаешь. Можно ли назвать точное количество? Ты можешь сорваться в любой момент. Ты сколько угодно можешь ходить по краю, уверяя себя, что не упадёшь, обещая себе, что не упадёшь. Но можно ли утверждать это со стопроцентной вероятностью? Все так говорят, кричат на каждом углу, что бросят пить, курить, принимать, но они обманывают себя. Они продолжают идти к этой пропасти, не срезая, идя напрямую, не сбавляя шаг, веря, что у них есть ещё море времени и возможностей, но ни у кого нет. Так и ломаются жизни. Так и сломалась Эмили Бёрн. Всю свою жизнь ходив по краю, она сорвалась. И теперь, спустя столько лет счастливой семейной жизни, она падает. Падает, падает, летит к самому дну, иногда разглядывая в кромешной темноте отголоски своего прошлого, воспоминания из жизни, когда все были счастливы, но не боится разбиться. Она не знает, что ждет её там, в самом низу, но её не страшит это. В любом конце пути, даже самом тёмном, всегда появляется тот самый свет? Кто знает. Но Эмили знает точно, что в её конце её ждет только тьма. Тьма, окутанная тайной шести лет её жизни, которую она, к огромному сожалению, так и не сможет выяснить. Один, два, три...