Карты в руки, барабан на шею и вожжи не забудь взять

Ваня Тихонов всегда знал, что угадает своего соулмейта по правильному подарку. В конце концов, в мире, где каждый имеет до десяти соулсвязей, способов определения родственных душ существовало несметное множество, и загадывание подарка — не самый худший из них. Куда лучше всей этой чуши с первыми фразами, изменениями радужки, парными родинками или татуировками. Ладно, татуировки тоже казались крутыми, но Ваня хорошенько подумал над этой идеей еще в шестнадцать лет и понял, что татушки — не его тема. Тетка в телевизоре гневно кричала на телеведущего утренней программы и на всю страну обвиняла мужа, что он обманом занял место ее соулмейта. Знала бы эта тетка, как часто неоправданные соулом надежды становилось мотивом для убийства… Ваня щелкнул пультом, переключая канал. Соулсвязей могло быть много, и не все перетекали в крепкий семейный союз: с кем-то лучше оставаться любовниками, кто-то прикроет спину в случае беды, с кем-то, в конце концов, можно по выходным рубиться в танчики. Связь показывала людей, с которыми будет комфортно, но не являлась универсальным указателем. Это же логично: с возрастом все меняются, и постепенно интерес к одним людям угасает, а к другим — появляется. Даже представить страшно, что может быть всего одна родственная душа на всю жизнь. Итак, Ваня всегда знал, что найдет соулмейта по правильному подарку. Еще с детства знал, когда мама впервые рассказала ему о соулсвязях и механизме поиска. Загаданные подарки с годами менялись, от замысловатых становились простыми или вновь усложнялись, но что бы Ванька ни загадывал, то самое никогда не дарили. Близко — бывало, иногда даже так близко, что, казалось, стоит закрыть глаза на крохотное несоответствие и поверить, что нашел родственную душу. В школьном возрасте он верил, что быстро найдет соула, что, может, в следующее мгновение его будущая первая любовь вывернет из-за поворота школьной пристройки и протянет заветный альбом, игру, напульсник с шипами или интерактивную доску для шахмат. К институту пыл угас, и Ванька рассудил, что соула он, конечно, найдет, а пока не нашел — можно отрываться по полной… Постепенно жизнь закружилась, и Ванька был несказанно счастлив, что не нашел соула на зоне. А когда пришёл в ФЭС, понял: соул работает вместе с ним. Никто другой не вынес бы ни Ванькиного графика, ни его увлечения работой. Только кто-то столь же гениальный и долбанутый на голову. И если, по Ваниному скромному мнению, в гениальности с ним никто бы не сравнился, то долбанутых тут было на любой вкус. «Магический салон Варвара: найдем соулмейта со 100% совпадением» — обещала реклама в метро. Но стопроцентное совпадение было чем-то за гранью реального, и уж тем более не существовало способа определения родственной души с помощью магии или компьютерных программ. Ванька пытался написать такую, чтобы показывала совпадения, но не особенно преуспел. Зато теперь он знал, что Круглов и Рогозина, которых все в конторе считали родственными душами, подходили друг другу всего на сорок процентов. Ванька с Танюхой Белой совпадал и то лучше — аж на семьдесят процентов. Больше семидесяти программа вообще не показывала: то ли внутри конторы просто не было настоящих соулов (надо было бы Шустовых проверить, но Игорь наотрез отказался проходить тест), то ли оставшаяся тридцатка касалась слишком хрупкой материи, чтобы машина могла ее охватить. В общем, Ваня поначалу почти поверил, что Таня — его соулмейт. Даже без подарка поверил, потому что ну… Они ведь подходили друг другу почти идеально. Почти. После первого романтического свидания и первого поцелуя стало ясно, что им веселее дружить чем встречаться: Таня предпочитала других мужчин, тогда как Ваня… Одним словом, даже в этом вкусы оказались схожи. Те же семьдесят процентов программа показывала, когда Ванька проверял совпадения с еще некоторыми коллегами. Одно из этих имен заставляло кровь быстрее бежать по венам. И оно же заставляло стынуть. Если к Танюшке можно было подкатить и на практике проверить, насколько они подходят друг в другу и в каком качестве, то к майору Круглову Ваня не подкатил бы. Во снах бы видел, дрочил по вечерам и по утрам, замирал бы, встречая в коридоре — но не подкатил бы даже по пьяни. Разве что с лопатой в руках и с плотным пакетом, чтобы потом самостоятельно расчлениться, обсыпаться хлоркой и закопаться на большой глубине. Строго говоря, эти семьдесят процентов, которые программа подсовывала каждый раз, когда Ваня запускал проверку, были похожи на баг. В маршрутке на полную катушку вопило радио и пассажиры со страдальческими сонными мордами уныло внимали какому-то академику, обрушившемуся на нравы современной молодежи. Соулсвязи нередко связывали людей одного пола, но на сексуальные контакты между ними многие смотрели с осуждением. И двадцати лет не прошло, как уголовную статью отменили, но за это время те, кто помоложе, с головой окунулись в изучение новых границ, а те, кто постарше, объявили эти отношения позором и признаком вырождения человечества. Некоторые соулы так и вовсе образовывали семьи из нескольких человек — Ванька пару раз встречал таких среди свидетелей или потерпевших. И, как ни странно, этих осуждали еще сильнее, чем геев. Ваня не видел проблем ни в однополых связях, ни в групповых, более того, он с готовностью кинулся бы что в одни, что в другие. Но ему пока не везло. От нудного академика Ванька спрятался за наушниками, врубил новый альбом Дьявольских пчел и еще раз повторил про себя, как мантру: «Пчелы, первый тираж второго альбома, помятый уголок, автограф Шмеля на внутренней стороне обложки». Запрос не был простым хотя бы потому что тираж разошелся раньше, чем песни появились на радио, но Ванька уже полгода не мог придумать ничего другого. Возле школы, в квартале от работы, открылась новая кондитерская, и Ванька заглянул внутрь, чтобы взять несколько беляшей или чебуреков и подкупить Танюху любимыми конфетами… С прилавка смотрели разноцветные пончики, калитки, ватрушки, кулебяки с тремя видами рыбы, покрытые сахаром розочки и трубочки со сгущёнкой. Майский влетел в двери уже тогда, когда Ваня складывал пирожки в пакет. Хлопнул по плечу, так что рука едва не отвалилась, гаркнул во всю богатырскую глотку какую-то дурацкую шутку и со стоном почесал грудь. — Вши? — Татуху набил на днях. На стратегически важном месте. Серега потянулся, почесался еще, прежде чем снизошел до объяснений: — Бицухой я часто свечу, там бить бессмысленно. Прикинь, любая может подглядеть узор и набить на руке точно такое же, а мне потом попробуй докажи, что я не верблюд. Ну, не соул ее! Не тупи, Тихонов. А грудью он, значит, не светит? В раздевалке без майки он как заведенный крутился, так что всей конторой со всех сторон рассмотрели. Ему надо на внутренней стороне ягодиц бить — и то не стопроцентный результат. — У меня над копчиком летучая мышь, на бедре пожирает свой хвост китайский дракон, и вот теперь на груди пикирующий коршун. Да не смотри так: я все узоры сам придумал, направление перьев там, угол наклона — каждую линию сам рисовал! Второй такой не найдешь. Ваня кивнул. Серега успел расплатиться за свой заказ и теперь ждал Ваню, а Ваньке в глаза бросились козули. Красивый набор цветочков и бабочек напоминал очень давнее, почти забытое… детство? Бабушка готовила козули только к Новому году, и, кроме цветочков и бабочек, у нее были елочки и олени. Ваньке с сестрой доверяли покрывать пряники белой глазурью — бабушка красила не так, как на магазинных фигурках: она покрывала сначала основным слоем глазури, потом другим раскрашивала, третьим рисовала декоративные точки — глазурь иногда стекала по бокам, до того щедро были намазаны пряники. Ваня давно таких не видел. С витрины смотрели правильные цветочки и бабочки. Густо накрашенные, с узором из точек, как будто теми советскими формами сделанные. Ваня, не задумываясь, купил упаковку, и взял бы и две, и три, и больше — но в продаже была всего одна. Серега подкинул практически до дверей родной конторы и всю дорогу трещал про свои татушки, особенно про новую — птичку с когтями и клювом. — Мышь ей набей, чтобы было на кого пикировать, — посоветовал Ванька. — Да там родинка под коршуном, — отмахнулся Серега. С Майским Ваня совпадал всего на тридцать процентов.

***

Если Ваня рассчитывал незаметно проскользнуть на рабочее место, найти Танюху и подарить конфеты, чтобы убедить поменяться сменами, то планам не суждено было сбыться. Сначала не получилось проскользнуть незаметно. В раздевалке полуголого Котова заслоняли широкие спины Шустова и Лисицына и узкая спина Белозерова. Что потеряли — стало понятно из разговоров. Котов набил какую-то уникальную татуировку. Кажется, птичку. На груди, что ли, или на животе… Птичка вроде бы забавно охотилась на какую-то родинку. Ваня непременно бы выяснил подробности, но резко стало не до того… …Из отпуска вернулся Круглов. В переговорной он отдаривался подарками от неотдыхавших коллег. Женщинам достались кому цветы, кому шампанское — три бутылки на весь женский коллектив, кому открытки или всякая бижутерия. Остальные получили кто магнитики, кто уникальные открывашки для пива или еще какую-то чушь. Ванька вломился в переговорную не первым и не последним, и к тому времени сумка Николая Петровича перестала напоминать раздувшийся шар и лишь немного показывала, что в ней еще есть чему удивить. С Кругловым у Ваньки было все сложно не только потому что компьютер считал их потенциальными соулами, и не только потому что Ваня залипал на Николае Петровиче с дебилизмом влюбленного подростка. Совсем как когда-то влюблялся в физрука каждый раз, когда приходил на физру. Все сложно было потому — что иногда Ванька ловил ответные взгляды и задумывался: а может есть шанс? А может надо всего лишь взять дело в свои руки и подкатить? Взять топор и лопату, хлорку, пакеты, взять — и подойти? И будь что будет, может и не понадобится весь арсенал… Смотрел — и трусил. Да быть не может, нет ни малейшего шанса: Николай Петрович ведь не по мужикам, он же сам говорил, у него же слава второго бабника после Майского. Хотя там вроде бы еще Котов занимал? Слава третьего бабника, значит. Ну, максимум пятого. Да быть не может, чтобы он на Ваню смотрел с интересом. Но стоило Николаю Петровичу в отпуск уехать и после вернуться — как душа снова пустилась в пляс. — Ванька, — окликнул Круглов, когда Ваня собирался по-тихому смыться в буфет и донести свое пирожковое богатство до стола с чайником. Николай Петрович еще не вытащил подарок для Ваньки, но уже стало ясно, что это не очередной магнитик. Луч света от лампы упал на коробочку из оргпластика, на сером фоне черного города появилось пятно оранжевого заката. Ваня с открытым ртом смотрел на альбом, который он никогда раньше не держал в руках и о котором думал последние полгода. — Кажется, ты такое слушаешь. — Николай Петрович шагнул вперед, чтобы вложить диск в Ванины руки и криво усмехнулся: — Забавные ребята, даже автограф внутри оставили. На углу глянцевой обложки виднелся залом от того, что когда-то угол был согнут, но затем его старательно разгладили. Этого ведь просто не может быть? Круглов просто не мог знать, что?.. Этот тираж давно разошелся и ни в одном магазине Москвы не осталось ни одного экземпляра. Но то Москва, а Николай Петрович был где, в Забайкалье?.. Николай Петрович все еще держал в руке диск, за который Ванька взялся только кончиками пальцев, и к груди все еще были прижаты пирожки и коробочка козуль. Время бежало, стучало сердце и надо было что-то сказать, потому что… Ваня забыл, почему. Вместо этого он протянул вторую руку. — Вы не хотите… козули? Моя бабушка похожие пекла. — И моя мама. Ответ Николая Петровича Ваня услышал как будто издалека, как будто туманом их друг от друга отрезало. Потрясенный вздох прорезал туман, окружил обоих, отрезая от мира. Так же не бывает, верно? Ванька мечтал. Ванька ждал. И чтобы подарками обменяться в один момент, и чтобы, в самых смелых мечтах, именно с Николаем Петровичем. И чтобы вот так: мир остался в одной плоскости, они — в другой. И вокруг тишина, будто одни на планете. Только все еще держатся за коробку с диском и коробку с козулями, как за спасательные канаты — разожмешь пальцы и съешь себя от паники и сомнения: а не перепутал ли, а верно ли понял, а не оттолкнут ли, не посмеются, а? Но хороша ложка к обеду, а железо куется пока горячо. Ваня подбородок вскинул, вгляделся в растерянное лицо Николая Петровича, поискал во взгляде отвращение или недоверие. Не нашел. Нашел только румянец и трепещущие ресницы. Мир все еще ограничивался туманом, но издалека доносились вопли Майского: «Какая птичка, суууука! Какой к хреновой матери дракон, да я тебе твоего дракона знаешь куда засуну? А ну-ка выйдем поговорим!» Но Ваня забыл, чего там Серега орет и на кого, а может, и вовсе не знал, потому что мир вертелся, крутился, едва ли не в фейерверк превращался, и Ваня вместе с ним загорался, искрил — вот-вот взлетит и раскрасит небо. Ваня улыбнулся, и Николай Петрович вернул улыбку. Будет непросто, но Ваня справится.

***

Если бы Круглов сказал, что ему не нужны эти отношения, Ваня остался бы в стороне. Соблазнение пятидесятилетнего натурала — квест повышенной сложности, а Ваня нуб, Ване не по зубам. Если бы Круглов сказал, что ему не нужны эти отношения, Ваня не подкатил бы. Хотя кому он врет? Выждал бы несколько месяцев, улучил момент, всосал бы бутылку виски, выкурил бы какую-то дрянь, типа той, которой Котов угощал Майского и Лисицына на новогоднем корпоративе, — напился бы в сопли, накурился в хлам — и пошел соблазнять. А там уж пофиг, хоть расчленяют, хоть закапывают — уже не страшно. Если бы Круглов сказал… … Но он не сказал. Растерялся, смутился, но не послал, — и только потом, когда замершее время начало выталкивать в их тесный мирок крики и вопли из коридора, Николай Петрович мазнул Ваньку ладонью по голове, предложил поговорить позже, и пошел разнимать возню за дверями. Вокруг были люди, ходили люди, смеялись, дышали, цокали каблуками и пахли духами. Люди были, и Ваня был среди них, но как будто и не здесь вовсе. Никто не заметил остановившегося времени и схлопывания вселенной, никто не понял, что произошло, и почему Ванькино сердце так быстро бьется, и почему щеки краснеют, и что он держит в дрожащих руках. Люди жили своими жизнями. Круглов не сказал, что ему не нужны эти отношения, и Ванька понял: пора брать быка за рога, ковать горячее железо, хватать ложку и не смотреть дареному коню в зубы, пора брать в руки карты, вожжи и рычаг для поворота земли. Так и получилось, что глубокой ночью, когда нормальные люди давно спят, а ненормальные убивают, воруют или гоняются за ворами-убийцами по полусонной Москве и сонному Подмосковью, Ваня сидел в салоне машины Круглова. Внутри царило неловкое молчание, правило балом, назначало министрами тревогу и сомнения, а принцем-консортом — его светлость невроз. Ваня мял в пальцах все, что могло мяться, начиная от ткани джинс и кончая шапкой, и крутил все, что крутилось: брелки, ключи, ручки и даже водительские права. Последние, впрочем, у него отобрали и убрали на место. Ваня вздохнул. Разговор получался дурацким. В течение дня Ванька не раз и не два прокрутил в голове все, что должен сказать Николаю Петровичу, так что, можно сказать, он хорошо отрепетировал свою речь и протарабанил ее почти без запинки. Проблема была только в том, что речь не попала в цель. Просто цель оказалась в другом месте. Ванька-то думал: придется убеждать стопроцентного натурала и рассказывать, что однополые отношения не так страшны, как их малюют нудные академики на радио. Но, кажется, Николая Петровича не так беспокоили сами однополые отношения, сколько отношения со внушительной разницей в возрасте. Как лабораторная мышь под наблюдением, Ваня переходил из стадии замирания к паническим забегам по прутьям, чтобы вновь замереть и пошевелить усами, проверяя, нет ли опасности. Прутья были метафорическими, бегал он мысленно, усов тоже не завезли. Ваня продумал сто и один способ пошевелить чужие усы и сдавленно хихикнул. Он сидел на пассажирском сидении в салоне машины Николая Петровича и чувствовал себя лабораторной крысой в ходе эксперимента. Николай Петрович наблюдал, выжидал, рассматривал, едва ли не записывал изменения в поведении и наверняка наматывал их на ус. Отрепетированная речь имелась не только у Вани — Круглов выступал сразу после него, говорил увереннее, но слова взвешивал. Он явно не впервые в жизни встречал родственную душу — Ванька не был уверен, что вообще оказался в пятерке первых. Кажется, каждый на свой лад пересказал лекцию из курса обществоведения, ту самую, которая о количестве родственных душ в жизни одного индивида и о том, что необязательно в каждой соулсвязи видеть призыв к созданию семьи. Кажется, лекцию повторили, но ближе к пониманию не сдвинулись. Если подумать, аргументов против было много — устанешь контраргументы искать. Если подумать, не все решалось логикой. Логика — она для машин, для компьютеров, это у них каждому действию есть единственно верное объяснение. Люди же, что старые, что молодые, подчиняются не логике — импульсу, физике, химии головного мозга. Инстинктам, гормонам, всей этой тонкой материи, которую не просчитаешь ни машиной, ни магией. Ваня повернулся. Пропал в глубоких голубых глазах и едва вынырнул, чтобы набрать воздуха. Барахтался себе, тонул, погружался все глубже и глубже, пока не понял с кристальной ясностью: будь что будет. Ему оставили шанс подумать — он подумал. Потянулся, чтобы положить ладонь на затылок Николая Петровича, нажал, вынуждая приблизиться ближе, и лишь на мгновение коснулся губами губ — обозначил свое решение. Губы раскрылись, еще не впуская внутрь, скользнул язык по Ванькиным губам, и поцелуй прервался. Ответ был получен. Щеки пылали так сильно, что ими, пожалуй, можно было осветить Олимпийский. Ванька на мгновение растерялся: вожжи вожжами и рога рогами, в этой партии ему вести, но… как теперь поступить? Выручил Николай Петрович: раскрыл объятий, и Ванька нырнул в них, лицом к шее прижался, вдохнул глубоко, заставляя себя расслабиться. Почувствовал, как руки сомкнулись на спине и сам обнял в ответ. Вдох, выдох, вдох. Носом и губами прижался, сначала к шарфу, затем повозился немного, как крыска, устраивающая нору, и вот уже голой шеей коснулся носом. Его гладили по спине, и эти движения успокаивали. — Подбросить тебя до дома, Вань? Ваня вспомнил про рога и вожжи, и про железо, которое куют горячим, и про то, что все карты в его руках и барабан на шее — и решительно кивнул. — Ага, подбросьте до дома. До вашего. Николай Петрович усмехнулся. И, кажется, он не был удивлен Ваниной наглостью. Машина мягко тронулась с места. В мире, где каждый имеет от одного до нескольких соулов, способов определения родственных душ имеется несметное множество. Но Ваня подумал, что не стоит возлагать на них большие надежды. Ведь он еще до козуль и альбома мог вооружиться лопатой, мешками и хлоркой, вооружиться ими — и подкатить. И, глядишь, этот дурацкий разговор об однополых связях и возрасте случился бы на несколько месяцев раньше — а лопата и мешки остались бы на обочине как бесполезный груз.