Жизнь прожита

      В небольшом провинциальном городе уже давно поселилась тишина. Машин мало, праздники незаметные, а люди спокойные.       Дверь в магазин медленно открылась слабой рукой. Местное радио играет здесь круглосуточно и только иногда его перебивают реплики на подобии: «Одну бутылочку «Сноборной» мне и хлеба чёрного, только свежего».       Небольшую авосечку еле сжимает пожилая рука, а ноги, будто заржавевшие, тихонько шагают по щебнистым дорогам.       Ещё некогда молодая и активная Раиса Кирилловна несла домой в авоське три яблока и два помидора — яблоки для трёх внуков, а помидоры для сына. Возвратившись домой, бабушка застала гробовую тишину в своей квартире. Она каждый день выходит на улицу прогуляться, думая, что внуки в детском саду, а сын уехал на работу. А по приходу домой вспоминает, что внуки уже давно окончили школу и уехали в другой город, а её единственный любимый сын уже как пять лет мёртв.       Каждый день она звонит своей дочери Александре, чтобы узнать, как дела у неё с мужем, а она отвечает холодно и что-то во время этого печатает. Старушка понимает, что её дети, будучи ещё совсем маленькими, всегда уделяли ей внимание и ценили, а когда они выросли, она им оказалась больше не нужна.       Женщина вошла в прихожую. Здесь время замерло и характерно пахнет бабушкиными вещами. Но почему-то как-то мёртво и пусто, как будто раньше здесь были часто застолья и радостные возгласы, а теперь от этого остались лишь фотографии и атрибуты воспоминаний. А люди все давно мертвы, кроме, конечно, Раисы Кирилловны.       Бабушка зашла на кухню и увидела на стенах детские фотографии себя и своих детей. Она и забыла, что они здесь висят. Плохое зрение доставляет неудобства рассмотреть своего молодого маленького сына и дочь. Характерное для такого возраста небольшое сумасшествие и одиночество рождает в тишине небольшой монолог:

«Щемящее чувство, что я прожила жизнь… чужой жизнью, не своей. Что я не раскрылась, как талантливый человек. Только как мать детей и неплохой специалист. А я хотела рисовать, писать… этими увлечениями пришлось пожертвовать ради семьи, ради детей… Вот и чувство неудовлетворенности жизнью. Но ничего не повернёшь назад. Жизнь прожита.»

      Горькие старческие слёзы накатились у ней на глазах. Она рассказывала так, словно рядом стоят все её друзья и знакомые, с которыми она всегда делилась своими новостями из жизни. Как подрос внук или как она счастлива за свою дочь, когда её повысили на работе. Но сейчас все покинули её, похоронили в своих сердцах.       Она села на старую скрипящую табуретку и с небольшой грустью посмотрела в окно. Развивающаяся старческая деменция превращает вид из окна в мешанину из образов, выглядящих знакомо, но смутно. Она уже не пытается понять, что видит, ведь она и так знает. Она живет здесь уже 80 лет, с момента своего рождения. Здесь она выросла со своей бабушкой, растила детей, хоронила родителей, растила внуков, хоронила сына… это воистину самое дорогое и близкое ей место.       Старушка так засмотрелась в окно, что погрузилась в горькую думу из воспоминаний. И замерла, как каменная статуя, поставив точку на этом месте своим молчанием. Она провела свои последние дни умиротворенно и безразлично, восседая около окна на табуретке возраста старше её, так и не поняв, что она последняя, кто зашёл за порог этой квартиры. На следующей неделе это некогда живое место снесли машиной, которую ласково застройщики называют "шар-баба", когда бедная Раиса Кирилловна была уже мертва.       Никто не заметил её смерти. Её никто по-человечески не похоронил. Она была перемешана между бетонными плитами и металлоломом, в останках старой уютной сталинки села Троицкое в подмосковье. Её никто не навещал. Весь её труд, вложенный в детей и внуков, оказался несправедливо незамеченным.       Такова судьба всех бабушек и дедушек, рождённых в СССР.