Третье составляющее

— Это нормально, это пройдёт, — всякий раз заявляет Рон, когда жизнь подбрасывает то, что не вписывается в привычный её уклад. А у Гарри Поттера амортенция не пахнет Джинни Уизли — проблема поистине глобальная и нерешимая. Гарри больше не любит пироги с патокой и не ощущает знакомого запаха рукоятки метлы — «Молния» сломана, а новую он всё никак не купит. Амортенция для Гарри пахнет пустотой и промозглой сыростью, и первое время он даже удивляется этому, затем — настораживается, потом — пугается. Так неправильно, так не должно быть. Верно?.. Но однажды, — седьмое ноября всегда казалось ничем не примечательным, — однажды сонный Гарри особенно широко распахивает глаза за завтраком и оглядывается на сидящего рядом Рона, на спрятавшуюся за газетой Гермиону: — Чувствуете? — М-м-м? — Рон озадачен и вовсе не понимает, что конкретно он, по мнению Гарри, обязан чувствовать, кроме бесконечной усталости. И хотя после падения Волан-де-Морта вся магическая Британия вздохнула спокойно, Гарри дышать как раз совершенно нечем — к нему, как к герою, теперь тянутся очереди в тридцать три вилюшки за автографом или интервью. В Хогвартсе лучше — здесь друзья, приятели и единомышленники, те, кто плечом к плечу с Гарри Поттером бился против врага, опасного, несущего лишь смерть и разрушения, но теперь побежденного и оставленного в прошлом. Гарри Поттер на седьмом курсе, последнем. И от этого забот немногим меньше, чем во времена амбриджского террора. — Гарри, ты о чём? — Гермиона откладывает в сторону «Пророк» и внимательно, въедливо всматривается в его лицо. — Гарри? Но Гарри молчит. А на очередном уроке зельеварения шумно втягивает воздух, принюхиваясь. Ваниль, ночной воздух и гвоздика. И Гарри в замешательстве. Гермиона как-то странно смотрит на него, а профессор Слизнорт с пониманием улыбается. Джинни стоит рядом, но Гарри даже не замечает её и нетерпеливо отмахивается, словно от надоедливой мухи, когда она собирается что-то прошептать ему на ухо. Впрочем, Гарри тут же извиняется, но момент уже безвозвратно испорчен. *** Гарри Поттер возмужал. Крепкий и зеленоглазый, он давно перерос многих товарищей, стал на голову выше профессора МакГонагалл, и когда-то въерошенный, молчаливый подросток напрочь забыт, теперь Гарри Поттер для всех — тот, на кого желают быть похожими; тот, чьи глаза смотрят одновременно серьёзно и ласково; и просто юноша, которого нисколько не портят сияющие на солнце маленькие стеклышки очков. Гарри заметил, что профессор Стебль с недавних пор, проводя уроки, старается пригладить свои торчащие в разные стороны волосы. *** Примерно через месяц третий запах — третье составляющее — амортенции вдруг меняется. Гарри больше не чувствует жалящую стойкость гвоздики, вместо этого — горький кардамон. И Гарри недоумевает ещё сильнее. А почему, собственно, так? Гермиона в ответ лишь разводит руками: — Если честно, даже не имею понятия. А Рон глупо вторит ей, твердя: — Главное, всё в порядке, Гарри. Но Гарри уверен, что всё далеко не в порядке. У них с Роном вообще представления о благополучии слишком различны. *** Ещё через месяц — чай, крепкий и пряный. Гарри облизывает пересохшие губы. С каждым днём не легче — он изнывает от жажды, просыпается в жарком поту и вынужден едва ли не ежечасно глотать по литру ледяной воды. Так хотя бы есть шанс протянуть следующие пятьдесят шесть минут. А спустя ещё тридцать дней Гарри щекочет нос корица. Гарри больше не удивляется. К подобным изменениям он худо-бедно приноровился, но, мучимый бессонницей, не смыкает глаз ночью. Гарри коротает свободное время в библиотеке, — вот ведь неожиданность! — пытаясь отыскать нужное на сухих книжных страницах, но безрезультатно. Квиддичные тренировки затяжные, упорные и тяжёлые. Гермиона относится к ним со скепсисом, Рон радуется практике, но они оба определённо не понимают истинных терзаний Гарри. *** Вж-жух! Мимо проносится чья-то сова, задевая крылом самый кончик носа. Гарри смотрит ей вслед и… Чёрт подери, неужели?.. Сломя голову вниз по лестнице — в подземелья. Все давно собрались и толпятся у входа, один он никак не может отдышаться. Гермиона щурится, прячась за учебником. Рон, кажется, ни на что не обращает внимание, только сидит, подперев рукой голову, и смотрит на Гермиону. Гермиона смотрит на Рона. Гарри смотрит на них обоих и отворачивается. Профессор Слизнорт сегодня, как и обычно, болтлив. Если хорошенько приглядеться, то в дальнем углу классной комнаты можно приметить маленький шкафчик. В нём — пара учебников для четвёртого курса и небольшой котелок с тем зельем, из-за которого Гарри уже просто сходит с ума. И каждое седьмое число нового месяца Поттер продолжает потихоньку скрипеть дверцами шкафчика, склоняться над котелком и ненасытно хватать, рвать воздух в попытке учуять изменившийся третий компонент. Седьмое марта. Гарри стоически дожидается конца занятия и, проводив профессора долгим взором, бросив друзьям: «Встретимся в Большом зале!», наконец испытывает маниакальное удовлетворение — теперь это жженый сахар. *** — Может, ты… как бы сказать… — вдруг заикается Гермиона, и предательской краской заливаются её щёки. — Да уж скажи как-нибудь! — Гарри не выдерживает молчания, неуютного и холодного, как вода Чёрного озера. — Ну… может, ты каждый месяц влюбляешься? Неосознанно, конечно! Но… может… может, твои предпочтения часто колеблются и… Но Гарри недовольно морщится — к этим гермиониным доводам он относится с крайним презрением. *** Апрель. Гарри не спит. Ворочается всю ночь, сбрасывает с себя одеяло и считает про себя минуты до рассвета. Небо в сизой поволоке пока не тронуто бледным заревом, но уже хорошо видны безмятежные лица Рона и Симуса. Невилл храпит. Дин морщится во сне. Гарри сгорает в предвкушении. Гарри не терпится. Гермиона неодобрительно хмурится. А Рон, кажется, ничего не замечает. Гарри дышит шумно и сбивчиво. Руки тянутся снять с заветного котелка крышку. Гарри неустанно повторяет друзьям, что не стал одержимым заложником своего ежемесячного обряда, хотя и сам уже едва верит в собственные убеждения. Перламутровый блеск сначала окутывает Поттера, но вскоре меркнет и теперь лишь слабо поблескивает. Гарри на секунду — всего на секунду — застывает с бешено колотящимся сердцем, а затем вдыхает полной грудью, зажмурив глаза. Нечто сладко-древесное, свежее, доводящее почти до истомы. Гарри чувствует, как приятное тепло колет самые кончики пальцев. Гарри дышит, дышит, дышит… Внезапно беспомощный, безвольно замерший, он просто не в силах надышаться. *** — Профессор, я… хотел бы у Вас кое-что спросить… — Конечно, мальчик мой, конечно, — Слизнорт, сняв очки, любовно протирает их платком. — Моя амортенция, сэр… каждый месяц её третий ингредиент становится другим, и я не знаю, с чего бы… — Мой мальчик, у этого есть самые разные причины! Вполне возможно, что Вы к кому-то…м-м…неравнодушны, но не до конца осозн… — Но у меня нет… в смысле, профессор, я вовсе не влюблён, точно говорю Вам! — Гарри сильно щиплет себя за переносицу, взъерошивает рукой волосы на затылке. — О, Гарри, можно говорить, что и трава фиолетовая, верно? — Слизнорт тихонько посмеивается и нацепляет очки обратно на нос. — Кстати, я как раз собирался предупредить, что домашнее задание у Вас будет другим. — Объясните, профессор, — вежливо просит Гарри, хотя внутри его всё бурлит и съёживается от возможной перспективы пропустить запланированный поход в Хогсмид. — Приготовите к среде то зелье, о котором Вы только что спрашивали. Справитесь? — нет, Слизнорт однозначно издевается, смеётся над ним. Гарри Поттер — самый удачливый волшебник в столетии? Как же! — Конечно, профессор. — Замечательно! На четвёртом этаже есть пустая классная комната — варите там, никто не помешает. — Но… амортенция?.. Я не понимаю, зачем… — Гарри не понимает, действительно не понимает. Самое сильное, самое сложное, самое… авантюрное. — Правильно сваренная амортенция, дорогой мой мальчик, является предметом гордости любого зельевара. Если Вы хотите идти в мракоборцы, то Вам необходимо знать всё о данном зелье — на экзаменах в Министерстве любят давать что-то вроде него, — поясняет Слизнорт, и Гарри признаёт, что затея, в сущности, ничего себе. *** Первый завиток белесого дымка. Гарри добавляет в котёл две капли розовой настойки, и дымок окрашивается в перламутр. Остаётся продержать зелье на огне ровно две с половиной минуты, помешивая против часовой стрелки, и домашнее задание можно считать выполненным. Жаль лишь, что в Хогсмид Гарри уже, похоже, не успеет. Он глубоко вдыхает. И сейчас третье составляющее вновь являет собой нечто древесно-сладкое. Наверное, это кедр. Только аромат невероятно слабый, будто принесенный ветром издалека. Гарри хмурится, перечитывая инструкцию. Всё ли он сделал правильно? Шаги в коридоре — неожиданно. Гарри вдыхает гораздо глубже. Что за… Дверь в класс чуть приоткрыта, — вероятно, сильный сквозняк, — но мгновением позже дверь открывается совсем. И профессор МакГонагалл больно царапается пристальным взглядом. Глаза у неё, как и у Гарри, зелёные-зелёные, только сияют намного ярче. Анимаг всё-таки. — Что Вы здесь делаете, Поттер? — Задание, которое мне поручил Сли… профессор Слизнорт. Гарри отчаянно пытается понять, отчего воздух делается таким раскалённым и спёртым. Аромат амортенции больше не кажется слабым, он обжигает лёгкие приятной нежностью и с каждой секундой становится отчетливее. Гарри самозабвенно смотрит прямо перед собой, — май в этом году жаркий и солнечный, и все в школе трансфигурируют свои длинные мантии в официального вида костюмы: так хотя бы возможно избежать теплового удара, — Гарри смотрит на Минерву МакГонагалл. Бордовое платье без привычного воротника-стойки и безупречная высокая прическа ей, несомненно, очень идут. Гарри смотрит и… Тот день он помнит, пожалуй, даже лучше, чем себя. Гарри помнит тот день, когда у него в груди что-то ожило, закопошилось со страшной силой, — тот день, когда он, обходя мёртвых, раненых и невредимых, столкнулся с МакГонагалл в одном из многочисленных коридоров, когда она притянула его к себе за ворот куртки и порывисто обняла. И было в этом то, о чём Гарри до сих пор думает с едва ли не болезненным помешательством, с непонятным оглушающим удовольствием. …улыбается. — Поттер, — резко произносит она, когда Гарри начинает наливать зелье в специально отведенную для этого колбу. — Вы пользуетесь действительно качественным одеколоном, но знайте меру: весь кабинет пропах им. Р-р-раз! И Гарри проливает амортенцию на пол, чуть не роняет уже доверху наполненный флакончик. Так. Гарри снова поводит носом, жадно принюхивается, и аромат кедра будто взрывается на миллион частичек, искр. А Гарри не представляет, как сказать, — главное, стоит ли? — что… И решает ничего не говорить. *** Экзамены сданы. Гарри Поттер заканчивает Школу Чародейства и Волшебства Хогвартс. Газеты пестрят заголовками, но Гарри даже неинтересно, какая именно информация надумана на сей раз. Он просто собирает вещи, сворачивает форму, складывает всё бережно и аккуратно. Последний день душного медового июня. Поезд прибудет ровно в три. Гарри отказывается от завтрака. Гермиона качает головой так раздражённо, что пружинистые кудряшки взлетают вихрями, а Рон в молчаливом блаженстве закрывает глаза, подставляя веснушчатое длинноносое лицо косым солнечным лучам. — Ты чересчур беспокойный сегодня, — добавляет Рон к своему типичному «всё ведь нормально, да?», чем окончательно выводит Гарри из равновесия. — Неужели, — сварливо отзывается он, прожигая взглядом дыру в фарфоровой тарелке. *** — Гарри Поттер, Вас желает видеть госпожа директор, — с еле слышным хлопком появляется домовик, почтительно склоняет голову. — Да, я сейчас, — Гарри откликается немедленно, отбрасывая «Пророк» в сторону. Гермиона удивлённо вскидывает брови и косится на Рона, толкая его локтем. *** Они беседуют долго, негромко — о планах на предстоящий год. — Хотите сказать, что… — Я многое хочу сказать Вам, Гарри, — профессор МакГонагалл останавливает его плавным мановением ладони. — Просто знайте, что в Хогвартсе Вам всегда рады. Гарри смотрит на неё прямо и уверенно. Чёрные волосы сегодня уложены с напускной небрежностью, завитые пряди обрамляют точеное лицо, руки сцеплены в замок, и вся она такая породистая и тонкая, голос её низкий, с лёгкой хрипотцой, а Гарри всё смотрит, смотрит… …и с упоением вдыхает волнующий запах — её, Минервы МакГонагалл. И Гарри отчего-то больно, нестерпимо, невыносимо больно. И ему вдруг хочется сказать об этом, признаться, но часы бьют без четверти три. А Гарри больше не трусит. — Я буду скучать. И в её глазах брезжит молчаливое понимание, когда она протягивает ему руку: — Я тоже, Гарри, я тоже… Но он привлекает её к себе, обнимает за талию — совершенно по-взрослому, совершенно… особенно, — касается левой щекой её мягких волос. — Не стоит, Гарри. Не омрачайте себе жизнь. И сердце Поттера что-то ощутимо колет, и что-то внутри громко ухает, когда он знает, уже знает, что произойдёт дальше. — Забудь. И всё пошатывается в Гарри — снова, опять, только теперь незаметно рушится, оставляя после себя одни лишь развалины и окоченевшую пустоту… …Гарри еле удерживается на ногах, хватаясь за голову, и потерянно оглядывается вокруг. — Вам нехорошо, Поттер? — директриса стоит на возвышении у письменного стола и почему-то с силой сжимает в пальцах невесть откуда взявшийся белоснежный платок. — Нет, всё хорошо… Я… Простите, о чём мы говорили? Минерва МакГонагалл улыбается — снисходительно и будто бы даже натянуто. — Вы опоздаете на поезд, если не поспешите. — Тогда я пойду, — и только на пороге Гарри в последний раз оборачивается. — До свидания. Тяжёлая дубовая дверь закрывается сама собой — её и тянуть за ручку не нужно, только спуститься по винтовой лестнице и кивнуть на прощание каменной горгулье. Гарри Поттер шагает по коридору — широкому, залитому солнцем, объятому непривычной тишиной. И что-то непонятное ворочается огромным сонным зверем в самых глубинах сознания. Но Гарри никак не может вспомнить, что именно. Гарри ненавидит прощаться. Он пожимает руки профессорам, с улыбкой кивает Хагриду и… — Ты скоро? — из окна выглядывает Рон. — Давай скорее, а то все места займут! У Гарри внутренности отвратительно скручиваются, сводит желудок. — Уже иду, — и он торопливо шагает к вагонам, глядит на однокурсников и товарищей… Неужели скоро и они останутся в прошлом? Гарри проводит рукой по волосам, взлохмачивая их, — это уже стало привычкой, неотъемлемой частью каждого дня, — и садится бок о бок с Роном. Напротив — Гермиона, Невилл и Луна. — Надо как-нибудь собраться вместе, — улыбается Невилл, и вскользь его взгляд пробегает по всем. — Скажем, на летнем квиддичном чемпионате? — Идея хорошая, — подхватывают Гермиона и Луна, а Рон с Гарри согласно им вторят. Да, идея-то и впрямь замечательная, вот только… Только Гарри никак не может собраться с мыслями. Шрам не болит, и всё вроде бы в порядке, но… — Гарри, что с тобой? — Ничего, — он смотрит на Рона и внезапно чувствует себя виноватым. — Просто… ощущение странное. Будто нечто запамятовал. *** Амортенция. Гарри несколько дней отчаянно цепляется за это, останавливая ход размышлений на конкретном зелье. Для кого-то амортенция пахнет цветами или, быть может, пряниками, а для него — ежедневным однообразием и — как ни удивительно — мокрой штукатуркой. Гарри вообще ничему не удивляется. Повидавший дементоров, сейчас Гарри неустанно думает о том, что, вероятно, они продолжают следовать за ним по пятам. Заунывные дни, вечера и бессонные ночи. Возглавлять Аврорат — работа похвальная и чрезвычайно важная, но подчас изматывающая донельзя. Рон дымит папиросой до неприличия часто, попутно на что-либо жалуясь. Гермиона напряжённо барабанит пальцами по столешнице. А Гарри глядит в окно, заложив руки за спину, и размышляет. В последнее время у Поттера сильно кружится, болит голова. Точно виски что-то таранит с нарастающим упорством, пульс эхом стучит в ушах. Гарри злится, ставит на пергаменте расплычатую чернильную кляксу и отбрасывает перо в сторону. Подальше, подальше от себя — а то, чего доброго, он его сломает. *** Седьмое декабря в этом году странное. Гарри вдруг давится на работе только что заваренным чаем и непонимающе смотрит на вошедшего. — Что это Вы принесли, Мартин? — Амортенцию, мистер Поттер. На следующем заседании Визенгамота будут опрашивать свидетелей, сказали, что нужна амортенция. А у нас запасы иссякли, вот я и приготовил. — Хорошо, Мартин. Оставьте её пока здесь. Я передам. *** Гарри с безразличием дышит поблескивающим дымком — ничем не пахнущим уже много месяцев. Ничего, ничего, Гарри уже претерпелся… … но вдруг склоняется к откупоренному пузырьку. — Нет, — шепчет он, увещевая себя в собственной неправоте. — Нет, конечно… Вдох, вдох, ещё один, ещё, ещё… И вот Гарри улавливает первое — лимонная цедра. Второе — шоколад, чёрный и горький. А третье… Проходит секунда. Две, пять… Гарри хмурится и вновь поводит носом. Прохладная кедровая сладость. — Блаженство, — Гарри бормочет невнятно и тихо. Так, будто сообщает о чем-то сокровенном и лишь ему одному известном. А затем вдруг подступает крадучись темнота. И последнее, что видит Гарри, — опрокинутый котелок и разлитое, стекающее со стола зелье. *** В палатах больницы Св. Мунго ослепительно белые стены, белые потолки, белые, до блеска начищенные полы. И нет прикроватных тумб. Гарри открывает глаза, срывает с себя тонкое одеяло и поспешно садится. Пижама в синюю полоску? Мило. — Сюзанна, где моя одежда? Медсестра тут же бросается к нему. — Мистер Поттер, как Вы себя чувствуете? — Я в поряд… — Ложитесь-ка лучше обратно. — Спасибо за заботу, но мне нужно в Министерство. Так где моя одежда? Сюзанна смотрит недоверчиво, осуждающе, но аврорскую форму всё же приносит. — Что со мной? На самом-то деле Гарри знает, прекрасно знает, что с ним. Главное, помнит. Теперь помнит. И недовольный взгляд Сюзанны мгновенно становится робким, почти виноватым. Она нервно теребит пуговицы на халате и, пожевав нижнюю губу, выдаёт скороговоркой: — На Вас наложили заклятие забвения. Но с течением времени, похоже, воспоминания… э… Словом, обрывки памяти сложились воедино и… Собственно, из-за этого у Вас случился обморок. Восстановление после такого рода заклинаний происходит крайне редко, Вы и сами знаете. Событие, правда, необычное. Вас выпишут прямо сейчас, только первое время возможны приступы мигрени. Но они должны пройти дня через три-четыре. — Хорошо, Сюзанна. И спасибо ещё раз. Я пойду. Добр… — Гарри не договаривает, он смотрит на входную дверь и уже отчётливо слышит: — Он пришёл в сознание? — Да. И, думаю, его с минуты на минуту выпишут. — Это его палата? Можно войти? — Конечно. — Благодарю, что известили, и… Дверь отворяется, и беседа прерывается на полуслове. Гарри ловит на себе ярко-зелёный взор и делает шаг навстречу к вошедшей. — Рад встрече, Минерва. Она полностью игнорирует приветствие, подходит близко-близко и пристально вглядывается в лицо Гарри. Потом поворачивается ко второй медсестре: — Я надеюсь, Нэнси, ничего серьёзного? — Абсолютно ничего. *** Минерва молчит. И это молчание давит непосильным грузом на Гарри. Он ясно осознает, что злится, невероятно злится. Настолько, что сжатые челюсти противно сводит. Настолько, что сердце гулко отбивает удары, а пульс молотом стучит в ушах. На улице — сплошная завеса дождя. Минерва зябко поводит плечами, что-то шепчет и выходит прямо под ливень — капли не достигают её, исчезают в сантиметре от волос и пальто — чересчур лёгкого, не по сезону. — Зачем Вы так поступили? Он больше не прячет собственного негодования. В конце концов Гарри давно не шестнадцать. И хотя мутный ливневый туман уже почти скрывает стремительно тающий силуэт, Поттер без колебаний бросается вперёд, забыв о всяких заклинаниях, и холодные струи обрушиваются ему на голову. — Вы эгоистка, Минерва! — выпаливает Гарри гневно, отчаянно, и Минерва, нехотя остановившаяся ранее, наконец оборачивается, пылая. — Что Вы сказали, Поттер? — она резко направляется к Гарри и замирает в паре размашистых шагов от него. — В каком эгоизме Вы смеете меня обвинять? — А как это по-другому называть? — Перестаньте так орать. — Вы стёрли мне память! — А что нужно было сделать? Пустить всё на самотёк? Ваши чувства… они… — Я не просил лезть ко мне в голову, — Гарри ужасно не хватает воздуха. — Это как минимум недопустимо для Гриффиндора. — Полноте, Поттер. — Поттер? Теперь навсегда по фамилии? Оглушительно бьют близкие раскаты грома. — Да, — равнодушно и слишком далеко от истины. Гарри кажется, что Минерва задыхается так же, как и он, только дышит через раз — неестественно ровно. — Да? — Да. Гарри внезапно протягивает руки, и в пальцах его оказываются лацканы её чёрного пальто, — сперва он с силой сжимает ткань, а потом бесцеремонно тянет на себя. И запоздало в голове всплывает предположение, что молния, возможно, грянет через шесть секунд в нескольких метрах от парадного больничного входа. Но когда на счёт «два» Минерва, скользя каблуками по мокрому асфальту, поминает недобрым словом Мерлинову бороду, когда Гарри одним грубым движением запрокидывает ей голову и целует с совершенно необузданным жаром, то всякого рода предположения никого уже, в общем-то, не трогают. *** — Я счастлива за вас. Счастлива! — неустанно повторяет Гермиона, заглядывая с Роном на чашечку чая в дом на Гриммо, 12. Закипающий чайник мелодично посвистывает. — Минерва, ты говорила, что в городе открылась новая библиотека?