directed by david fincher

Люди часто спрашивают меня о Тихоне Жизневском. Мы знакомимся в самолете Москва-Питер. Питер-Москва. Я не знаю, куда я лечу. Место 21 F у окна, на 30B пахнет мочой из туалета, 13A — в случае аварийной посадки экипажу может понадобиться ваша помощь. Москва-Питер. Или наоборот? На 17Е меня укачивает. Я едва держусь, чтобы не схватиться за бумажный пакет для блевоты. Тихон говорит, что летит по делам в Москву, вот куда мы летим. Тихон летит туда всего на один день. Он бы не смог жить в Москве, так он говорит. Он держит в руках сценарий, который я должен был прочитать в самолете. Фильм с громким названием и известным режиссером. Актерская игра — просто хобби, говорит он. Но может мне стоит попробоваться в это кино. Меня тошнит в бумажный пакет с зелеными буквами. Я иду домой по лестнице. Лифт в подъезде сломан, на листке А4 была написана дата окончания ремонтных работ. Лифт должен был заработать 30.10.2020 — мой день рождения? 30.01.2003 — легализованы гей-браки в Бельгии? 03.10.1995 — первая серия аниме Евангелион? Я не помню. Лифт не починили, и я иду по лестнице, но этажей нет, только бесконечный лестничные пролеты, этот третий, за ним пролет, и пролет, и пролет, и я начинаю считать их: один, два, четвертый этаж; но как только я перестаю считать, этажи исчезают снова. Я не знаю, где моя квартира. На месте моей квартиры ничего нет. Ни двери, ни звонка, ни матерного слова, которое я нацарапал ключом по пьяни, только стена. Я звоню Тихону. Тихон Жизневский, в самолете он рассказал мне, что он живет один. Что он тоже актер. Что когда он приехал поступать на актерское, его приняли во все ВУЗы. Что он пришел чуть ли не на первый день учебы, и его сразу взяли в кино. Еще он дал мне свой номер. Возможно это был флирт, но я не понял. После этого меня стошнило в бумажный пакет. В его квартире нет практически ничего, у него нет никаких вещей. Я спрашиваю его, где твоя вилка? Где твоя зубная щетка? Где твои таблетки? — Я не пью таблетки, — говорит он. — Если что-то меня убивает, ему придется стараться лучше. Я тоже перестаю пить таблетки. Если что-то меня убивает, я не буду ему мешать. Это все хуйня. Я знаю, что он чистит зубы моей щеткой. Она влажная по утрам. Ночью, когда не могу уснуть, я слушаю, как за стенкой Тихон трахает мою сестру. Я ревную, только кого из них? Потом я слышу, как Тихон читает мой сценарий у себя в комнате. Они познакомились, когда Лиза приехала меня навестить. Я не хотел, чтобы она пересекалась с Тихоном, но он пришел, хотя я просил его побыть в комнате, налил ей свой виски в мою кружку, а потом они закрылись в его комнате, и я все слышал. До сих пор слышу. На кухне я говорю: — Нахуй ты сюда приходишь, Лиза? — Не будь ты моим братом, я бы тебя ударила. Она делает себе кофе в моей кружке. У Тихона кружки нет. Он говорит что пьет только из-под крана, но иногда от моей кружки пахнет виски, которого я не пил. Я говорю: — Нахуй ты сюда приходишь? — Как будто тебе самому иногда не хочется кого-нибудь трахнуть. Так и есть. Я никогда не могу уснуть, и моё либидо на нуле, у меня нет сил даже думать о том, чтобы с кем-то ебаться, а если бы и были, я бы не знал с кем. С Тихоном? С Лизой? Я не хотел трахать свою сестру. Не хочу. Никогда не хотел. Тихон на кухне пьет воду из-под крана, наклонившись над раковиной, и, когда он выпрямляется, капли стекают по его подбородку, по груди, в светлые волосы торчащие из подкатанных серых треников. Я говорю Тихону, что не боюсь боли. Я ходил на тайский бокс. Мне ломали нос, а когда он заживал, мне ломали его снова. Тихон говорит: — Почему тебе, а не ты? Я не отвечаю. Говорю Тихону, что хотел оказаться в эпицентре боли. Я люблю это говорить. Мы деремся на кухне, Тихон прокатывает меня спиной по столу, и я бью его ногами в живот, а потом мой нос снова сломан. Тихон пиздит сигареты из моей пачки, но не признается. Я говорю, я видел, как ты курил вчера, Тихон, я видел, ты курил мои сигареты. Он говорит: — Но если ты видел, значит ты тоже там был. Ты сам их курил. Я не знаю. Я был там. Меня там не было. Тихон заваривает мне пуэр, и я снова не могу уснуть, Тихон за стеной делает то, что должен был делать я, Тихон читает мой сценарий, Тихон говорит по телефону с моим агентом, Тихон трахает мою сестру. Люди часто спрашивают меня о Тихоне Жизневском. На улице или на интервью. Они говорят: — Расскажите про Тихона. Я отказываюсь говорить. Я ничего о нем не знаю. Он живет моей жизнью. Он пиздит мои сигареты. Он трахает мою сестру. Он сломал мне нос. Я рассказываю им о себе. О своем детстве. Меня запирали в комнате на год. Меня не взяли в университет. Я ходил на тайский бокс. Эпицентр боли. Но им наплевать, они хотят знать про Тихона. Я тоже хочу знать про Тихона. Я просыпаюсь от того, что он бьет меня по лицу. — Ты не можешь бить меня сегодня, у меня завтра съемки. Синяки на моем лице гримеры маскируют долго. Темно-персиковый консилер, чтобы скрыть синеву, фиолетовый там, где по краям синяк становится желто-зеленым. Все это под слоем тональника. Я говорю, хватит. Я больше не хочу быть в эпицентре боли, там нихуя нет, я думал я что-то пойму, а так ничего и не понял. Нет никакого смысла в том, что мне больно. — Глупый Ванька, — говорит он. — Тебе больно, не потому что это что-то значит. Тебе больно, потому что тебе это нравится. Иногда из дома Тихона пропадают вещи, и он говорит, что я это придумал. Что их никогда не было. У нас никогда не было микроволновки, говорит он. О чем ты, у нас никогда не было кресла-качалки. Никогда не было твоей рубашки в клетку. Я знаю, что он врет, потому что иногда люди звонят мне, и спрашивают, продаем ли мы холодильник. Настольную лампу. Мои белые кроссовки. У Тихона нет работы. Он говорит, что он актер, но единственный сценарий, который я у него видел — это мой. Он читает его даже чаще меня. Когда Тихон называет меня ничтожеством, я говорю: — Я хотя бы снимаюсь в фильме. — В каком? — кричит он, и у меня звенит в ушах. — В каком фильме, Ваня? Ты хоть что-то о нем знаешь? О чем этот фильм? Кто главный герой? Я настолько устал, что не знаю. Просто прихожу на площадку и читаю текст. Все говорят об этом фильме, громкое название и известный режиссер, но в моей голове полная пустота, красное зарево. Синяки у меня под глазами сначала маскируют так же, как все остальные. Потом режиссер говорит, что их лучше не трогать. Так даже лучше, говорит он. Выглядит то что надо, говорит он. Идеальное попадание в персонажа. Видимо, мой герой такое же ничтожество, как и я. Иногда Тихон приходит посмотреть, как я снимаюсь. Своей работы у него нет. У него нет ничего своего. Даже сестра, которую он трахает — моя. В один из съемочных дней меня подзывает девушка, говорит, слушай, Вань, кое-что хотела сказать насчет Тихона. Думаю, ее бесит, что он приходит и просто шатается по павильону. Передразнивает мои сцены. — Я не могу его контролировать, — говорю я. — Если хочешь, чтобы он перестал приходить, скажи ему это прямо. Она смотрит на меня как на сумасшедшего. У меня звонит телефон, и на том конце какой-то мужчина спрашивает, продаю ли я стиральную машину. Съемки заканчиваются, а я все не могу уснуть. Тихон больше не трахает Лизу. Она приходит всего один раз, злится и кричит на меня, хотя я не понимаю, за что. — Почему ты кричишь на меня, блять? — голова раскалывается, я держу себя за виски ладонями, чтобы череп не развалился надвое. — Иди найди Тихона, и ори на него. — Ну да, — говорит она. — Сваливай все на Тихона, Вань. Пошел бы ты нахуй. Она уходит и больше не приходит, я сижу на кухне с Тихоном, мне кажется проходит день, или два. Иногда мне кажется, что я сплю или спал. У нас обоих нет работы. Все что я делаю, это слушаю Тихона. Он задает вопросы, на которые я не знаю ответ. Типа: — Зачем ты живешь? — Почему ты ничего не добился в жизни? — Где твоя квартира? Я говорю Тихон, ты пьешь из моей кружки. Это моя кружка, Тихон. Он кидает мою кружку на пол, но она не бьется, просто перекатывается и упирается ручкой в линолеум. Тихон хочет меня ударить. — Ты не можешь бить меня по лицу сегодня, — говорю я. — Завтра у меня премьера. Мою разбитую губу маскируют почти двадцать минут. Тихон ударил меня лицом об спинку кровати, и я хотел сказать ему остановится, но еще хотел сказать продолжать, а в итоге просто вырубился. Но им все равно приходится маскировать мои синяки под глазами. Тихон пошел со мной, толком не оделся, на нем моя рубашка, и я говорю, странно, что ты ее еще не продал. — Я не понимаю, о чем ты, — говорит Тихон. — Мне звонили насчет стиральной машины. — У нас никогда не было стиральной машины, — говорит он. — Ты что, не помнишь? Я стирал твои кровавые футболки с мылом. И эту рубашку тоже. Я не помню. Не знаю. Я был там. Меня там не было. На красной дорожке мне в лицо суют микрофон и говорят, расскажите о Тихоне Жизневском. Я говорю, что ничего о нем не знаю, и все смеются. Я хочу спать, или я сплю. Телефон звонит, на том конце молодой парень спрашивает, продаю ли я глок. Я говорю, что не знаю, о чем он. У Тихона дома нет пистолета. Никогда не было. Парень спрашивает, готов ли я скинуть цену и действительно ли пистолет немецкий. Глок производят в Австрии. Я кладу трубку и ищу Тихона в толпе, но его уже нигде нет, я спрашиваю у людей, не видели ли они Тихона Жизневского, а они смеются и отвечают, что пока нет. Телефон звонит, и я говорю, что ничего не продаю, но это Тихон, и он говорит мне приехать домой. Лиза хватает меня за руку, когда я уже иду к такси, спрашивает, куда я собрался. Я говорю, что, возможно, мне резко захотелось кого-нибудь трахнуть, и она смотрит на меня как на сумасшедшего. Москва-Питер. Питер-Москва. Мне стоило остаться в своей квартире. Там, где она была. Или не было. Или там не было меня. Тихон пьет виски из моей кружки и держит в руках глок. Я спрашиваю, откуда у него пистолет. Он говорит, что это подарок. Я прикидываю, сколько он должен стоить. Стиральная машина плюс микроволновка плюс мои белые кроссовки и что там еще. Возможно плюс мой гонорар за большое кино. — Зачем ты живешь? — спрашивает Тихон, и я не знаю ответ. Я просто хочу спать. — Ты видел мой фильм? — спрашивает он. Я говорю, я не знаю о чем ты. Это мой фильм. Я играл главную роль. У тебя даже работы нет. И я не посмотрел свой фильм, потому что приехал сюда. — Тебя там никогда не было, — говорит он. — Там был только я. Я не знаю, что это значит. Просто смотрю на него и все. Говорю, Тихон, ты пьешь из моей кружки. — Знаешь, почему ты не нашел смысла в эпицентре боли? Потому что ты никогда там не был. Я никогда там не был. В своей квартире. В его квартире. В своем фильме. Его фильме. В эпицентре боли. Я так ничего и не понял. Тихон вытягивает руку через стол так, что черное дуло пистолета смотрит прямо на меня, и я беру его в рот. Эпицентр боли в моей голове — красное зарево. За роль Тихона Жизневского в фильме с громким названием меня награждают посмертно. На сцене золотой орел от моего имени принимает моя сестра.