Я, ты, пиво и причал.

      Чонгук откидывается на спинку кресла, устало потирая переносицу. Перед глазами уже плывёт, и в этом виноваты два последних дня, до жути измотавших парня.       Вчера утром всё ещё было нормально. Брюнет, полный сил, вдохновения и осознания, что двухнедельная летняя смена, объединившая между собой сотни гиперактивных и слишком энергичных малявок, наконец подходит к концу, с удовольствием встал на полчаса раньше будильника, заварил один из последних пакетиков кофе, привезённых в лагерь, поднялся в одно из своих обычных мест обитания, являющее собой отдельное помещение в блоке над открытой сценой, включил ноутбук, настроил колонки, перепугав этим прыгающих по ветвям огромной многолетней сосны белок, немного посмотрел на рассвет, вернулся в капитанскую на утреннюю планёрку и занял место рядом с чересчур привлекательным фотографом, что дремал на стуле, интуитивно прижимая камеру к себе и очаровательно хмуря брови во сне.       Чон практически ненавидел это короткое «Ви», выгравированное на бейдже, заменяющее настоящее имя рыжеволосого парня перед ним. Вожатые и представители педагогического состава, заезжая в лагерь, автоматически пополняют ряды ноунеймов. Некоторые становятся героями сказа, в зависимости от сюжета смены, некоторые ныкаются по всем углам, лишь бы дети не прочухали, как зовут их любимцев и не начали добавляться в друзья в инстаграме, а такие, как этот рыжий-бесстыжий, как про себя прозвал парня Чонгук из-за его жалостно-хитрого взгляда, благодаря которому доверчивый звукарь уступал старшему и свой рабочий ноутбук, купленный на бог знает, где взятые бедным студентом бабки, и самую удобную кровать, между прочем занятую Чоном ещё до появления этого наглого и непредсказуемого фотографа, и даже последнее печенье из пачки, вытянутое каким-то там супер крутым медийщиком почти обманом.       Ладно. Он соврёт, если скажет, что не пожертвовал сладость добровольно, поддавшись на, вполне себе, вежливую просьбу и синяки под глазами, свидетельствующие о том, что ночь у Ви была длинной и напряжённой, что крайне плохо в работе с детьми, когда от тебя требуется максимум энергии и отдачи. Но сути это не меняет! Чонгук спит и видит, как узнать настоящее имя объекта своего повышенного интереса и внимания, но заглядывать в документы или искать по соц.сетям не хочет, хотя пытался, пока старый-добрый Ким Сокджин не только не выгнал мальца из своего медицинского кабинета, но и вдоволь над парнем посмеялся, пригрозив тому впредь не лезть туда, куда не надо.       Уже к концу «добровольно-принудительной вахты» у Чона просто кипело, на что рыжий только разводил руками с загадочной улыбкой и сладостным «Извини, милый, но я первым встречным конфиденциальную информацию не разглашаю». Ни то, что они работают вместе почти две недели, ни то, что от парня на регулярной основе поступают странные вкиды по типу «Матерь божья, святой Аполлон, замри и не двигайся, мне нужно это фото» или «Я, конечно, не телефон, но меня тоже нужно заряжать, поэтому я хочу кофе и твоих объятий», никак не волновало бесстыжего Ви, а вот у Чона подгорало знатно. Руковод смены и личный слушатель Чонгука по старой дружбе, преподобный Чон Хосок, способный решить любую проблему и поднять настроение даже мёртвому, с мечтательным вздохом называл это влюблённостью. Только вот на парней у брюнета никогда не вставало. По крайней мере, до этой смены.       Да, до этого всё было хорошо. В смысле не в том смысле, что до смены всё было хорошо, и не в том, что не вставало — тоже хорошо, а в том смысле, что до планёрки всё было хорошо, потому что это издевательское «Милый, я, конечно, интереснее, чем расписание детей на день, но если ты сейчас не включишься, наш дискач превратится в шоу напуганных пингвинят и разозлённого Намджун-ши, а мне ещё их портретные делать. Пожалей меня, старика», на которое Чонгук, пребывая в прострации и собственных мыслях, только похлопал ресницами, пока под всеобщий смех в него не прилетела ручка, а следом и листы с планом от всё того же преподобного Чон Хосока.       — Простите, я не выспался, — съёжился парень и, ещё раз бросив взгляд на ехидно подмигнувшего ему Ви, послал тому раздражённый хмык и перевёл всё своё внимание на бумагу, сосредотачиваясь на написанном.       Господи, лучше бы он этого не делал. Последние дни смены — пик всяких приколюх для малявок и очередная головная боль персонала. Чон буквально не представлял, как они переживут спартакиаду, четыре сюжетно-ролевые игры, какой-то квиз для обладателей мегамозга, конкурс видеороликов между всеми отрядами, когда их, на минуточку, шестнадцать, официальный концерт закрытия и, спаси и сохрани, дискотеку. Больше всего брюнет переживал за клипы. Это значит, что все снова будут бегать к нему в пещерку, что-то согласовывать, редактировать прямо на месте и просить ускорить процесс, будто он волшебник восьмидесятого уровня и реально обладает такими способностями. Но Чонгук — не маг. Чонгук в своей работе — педант до тошноты, и у него всё должно быть или на высшем уровне, или никак.       — Привет, кровь из глаз, трясущиеся руки и инфаркт миокарда, потому что эти дня станут последними в нашей жизни, — он откладывает листок на стол и залпом допивает оставшийся в кружке кофе.       — Сочувствую нам, бро, — подхватывает Ви и, догадываясь и предчувствуя, что их ждёт очередная запара с ежеминутным надоедливым «А почему их уже выложили, а этих нет?» и «А фотки скоро будут? Ну, скоро же?», протягивает младшему руку.       — Мы все умрём, — Чон её многострадально пожимает, мысленно хлопая. — Мы все умрём, — ещё одно хлоп-хлоп. — Мы все умрём, мы все умрём, — хлоп-хлоп.       Не сказать, что брюнет оказался прав, но, очевидно, был к этому близок. Чонгуку кажется, что они вкинулись и откинулись одновременно, несмотря на то, что всё получилось лучше, чем он ожидал. Если спортивные соревнования и все заявленные суперигры прошли на относительном расслабоне, то на точке видеороликов у звукаря сложилось впечатление, что то-ли малявки стали какими-то слишком умными и прошли курсы для SММщиков перед сменой, то-ли в дело вмешалась нечистая сила, потому что сначала рядом с этими горе-монтажёрами крутится рыжая бестия, а потом брюнету приносят такие кадры, которые точно не снять на побитый асфальтом и жизнью ксяоми. Выловить Ви и спросить у него об этом напрямую Чон или не мог, или забывал до того, как они встречались в капитанской или чайной. В общем, вопрос остался открытым.       Все концерты закрытия так или иначе похожи между собой, поэтому ничего грандиозного выдумывать не пришлось. И если бы не эта, прости господи, дискотека, на которой не то, что тусоваться, двигаться не хотелось, особенно после того, как сам Мин Юнги, матёрый педорг, едва не вышиб дверь в скромном Чонгуковом коморкинге, когда на весь зал проиграл суровый уличный рэп со всеми нецензурными прелестями. У брюнета к тому времени не то, что слух, глаз замылился от обилия ярких красок перед глазами и света прожекторов. Говоря кратко, заработал парень по самую макушку. Только не денег, а сами понимаете чего.       После сего двухдневного безумства Чон очень хочет поскорее закончить отчёт и пойти в душ, но чьи-то сильные руки, лёгшие на его плечи и начавшие их массировать, явно против того, чтобы какие-то телодвижения в принципе осуществлялись. В отражении экрана своего смартфона Чонгук угадывает силуэт Ви и, честно говоря, в этот момент он готов на него молиться.       — Пойдём на причал, — неожиданно и слишком громко для разнеженного тишиной парня. — Ненавижу работать в душных помещениях. Мне нужно выпустить эмоции и не умереть по дороге до корпуса… — мнётся, будто выдумывая все эти оправдания. — И я бы хотел поговорить с тобой.       — Если у тебя нет пива, то даже не думай, что я пойду с тобой, — младший едва не стонет от разочарования и усталости одновременно, потому что резкий втык под рёбра — способ для пробуждения, конечно, действенный, но не очень подходящий.       — Зачем тебе пиво, когда есть я? А если я да ещё и с пивом, то тебе придётся поставить мне памятник в реальной жизни, — без особого задора язвит Ви, закусывая губу.       — Я к этому близок, — вздыхает Чонгук, собирая все свои силы в кулак. — Сначала зайдём за одеялами и поставим твои снаряды на зарядку. Тебе ещё последний общий сбор фоткать.       — Сразу видно, бывалый орговик, — рыжий впервые улыбается ему без ярко выраженных гримас. Чон такую очевидную искренность оценивает простым кивком.       Оба чувствуют себя детьми, когда едва сдерживая смех, пробираются через жилые этажи, получая пинки от вожатых, недовольных ночными похождениями своих коллег, ведь последняя ночь в лагере — королевская, и все это знают, поэтому гонять нарушителей спокойствия из комнаты в комнату приходится чуть ли не ежеминутно. И ладно бы закрывать глаза на все эти компанейские посиделки ввосьмером на трёх кроватях и игру в карты под одеялами и фонариками, но вот выталкивать из туалетов уж слишком нетерпеливые парочки — та ещё морока. Чонгуку малявок искренне жаль, но двухнедельные лагерные романы и отношения на расстоянии после этого выбирают только полные дураки. Ви за такие замечания вполголоса шикает на брюнета, напоминая тому о юношеском максимализме и подростковой влюблённости. Звукарь же радуется, что ему и его родителям этот период удалось пережить с минимальными потерями в нервной системе.       В их с рыжим комнате, как всегда, прохладно. Резко включённый фотографом свет неприятно бьёт по глазам, заставляя сощурится и вспомнить все молитвы о свете в конце тоннеля. Чонгук падает на кровать лицом в подушку, выделяя себе десятиминутный перерыв и наблюдая за растрёпанным и заметно уставшим Ви, усердно перерывающим свои бондовские лакированные чемоданы в поисках зарядок и кабелей, чтобы оставить фото выгружаться перед уходом.       — Я надеюсь, про пиво была не шутка, — Чонгук не теряет надежды и задаёт самый главный сейчас, по его нескромному мнению, вопрос. — Чёрт возьми…       Да, этот любитель бейджиков и нелюбитель своего имени не перестаёт его удивлять. Брюнету кажется, что у него глаза становятся размером с чайные блюдца, когда фотограф достает из своего личного чемодана две банки пива, и, судя по конденсату на них, они, прости господи, за осквернение место единения детских душ, холодные.       — Как? — только и тянет Чонгук, привставая и потирая глаза, чтобы убедиться, что ему не мерещится.       — Сначала причал, потом всё остальное. Да, — делает паузу. — Чтоб ты знал, я просто так ничего не рассказываю…       — Это я уже понял, Ви, — прерывает того Чон, намеренно выделяя последнее слово и под аккомпанемент скрипа чуть-чуть продавленных под весом крепкой тушки досок вставая с налёженного места.       — Да ничего ты не понял, — едва слышно вздыхая и недолго думая, отвечает старший, передавая компаньону пледы и подушки. — Я Т… — прикусывает язык, не решаясь рассказать всю правду в такой обстановке.       Чонгук, чихнувший в такой подходящий момент для рыжего и крайне невыгодный для себя, едва мог что-то расслышать, но шевеление губ уловил.       — Ты что?       — Ничего, идём уже, — отрезает фотограф и, гася свет, чтобы брюнет, не дай боже, не увидел его поалевшего лица, первым выходит из комнаты, засовывая банки с пивом в карманы своей толстовки, ведь если они попадутся с таким набором, выговора от директора точно не избежать. Благо, начальство у них понимающее, и никакими штрафами это не грозит, но вот пробовать всё равно не стоит.       Чонгук интуитивно чувствует напряжённость между ними, поэтому даже ночная прохлада, встретившая их, как только они вышли из корпуса, не смогла спасти ситуацию или поднять звукарю резко упавшее настроение. Рыжий идёт впереди, поэтому всё, что видит младший — чужую спину будто неестественно прямую, но он знает, что это не так. Статность Ви сложно не заметить — этот парень умеет держать себя и выглядеть невероятно очаровательно одновременно. А грации, с которой он петляет в толпе детей, делая потрясающие и снимки и радуя ими всех участников смены, можно только позавидовать. Чонгук даже поспорил с Хосоком, что рыжий явно был моделью до того, как оказался по другую сторону объектива.       — Чон, ты палишься, — напрямую и со смешком прилетает ему в лицо, когда брюнет скорее на подсознательном, чем на сознательном уровне, автоматически, раскладывает пледы прямо у кромки воды.       Фотограф, прикрывая рот рукой, чтобы не расхохотаться над растерянным парнем, мысленно ставит ставку на то, что кто-нибудь из них точно сегодня упадёт с этого самого причала в озеро, и надеется, что это будет не он, ведь с плаванием у великого и прекрасного медийщика так себе.       — Я художник. Мне положено залипать на всё красивое, — буркает брюнет, переходя в решительное наступление. Что он там говорил про то, что лагерные романы и отношения на расстоянии выбирают лишь дураки? Забудьте. Чонгук и правда считает себя дураком, потому что Чон-Зараза-Хосок клялся, молился и божился, что эти дешёвые подкаты точно сработают. Однако, по выражению лица нескромного и уже известного вам ноунейма, догадаться о его реакции очень сложно.       — Значит, ты считаешь меня красивым? — рыжий изображает подобие улыбки и максимально удивлённый взгляд, что лишь лукавый блеск выдаёт его истинные чувства.       — Ты флиртуешь со мной две недели и искренне не замечаешь, что я ведусь на каждый твой кивок? Ви, у меня для тебя плохие новости…       — Я Тэхён. Ким Тэхён, — прерывает и, резко переводя взгляд, смотрит, кажется, прямо в душу.       Чонгук готов спрыгнуть в воду самостоятельно.       — Скажи мне, что это шутка, или сейчас за паспортом пойдёшь… — абсолютно серьёзный взгляд урезает количество воздуха в лёгких брюнета до минимума. — Тот самый Ким Тэхён? Который признан одним из лучших фотографов страны? — кивок. — И младший брат Намджун-ши? — кивок. — И…       — Да, я тот самый старшекурсник, который писал тебе сопливые записки, носил шоколад и оставил зонт. Я знаю, что ты сейчас скажешь, — машет рукой, отворачиваясь от совершенно растерянного взгляда напротив. — Нет, я не маньяк, и я всё могу объяснить.       — О, я много хочу знать, Тэхён, — у Чонгука складывается ощущение, что из его ушей сейчас повалит пар, как от паровоза. — Подумать только… — брюнету хочется ударить самого себя, чтобы судорожно не искать оправдания на чужом лице. — Выдуманная моим воображением Кю Тунми, в образ которой я вкрашился по уши, оказалась рыжеволосым парнем с меня ростом. Ну ты и дундук, Ви. Кормил меня своими записками полгода. Я уже мужчиной перестал себя чувствовать от того, что за мной так красиво ухаживают. Ещё переживал, что вернусь со смены, и как-нибудь надо будет девчонке сказать, что не получится у нас…       Ким на этот словесный поток откровенно разевает рот, часто хлопая ресницами и пытаясь собрать мысли в кучу. То есть его сейчас не побили, не послали и даже не обматерили за всё содеянное и честно признанное? То есть Чонгук всё это время думал, что за ним бегает какая-то девчонка и влюблялся в её неведомое ему лицо? Тэхён, конечно, знал, что слово обладает величайшей силой, но чтобы его абсолютно глупые, но вполне себе душераздирающие признания настолько тронули Чона, что ему сейчас абсолютно всё равно на то, что их автор на самом деле парень, который едва ли не сталкерил объект своего восхищения? 1:1, чёрт возьми.       — И почему ты мне раньше ничего не сказал? Бог с ним, с университетом. Мы две недели питались одним воздухом, а я даже имени твоего настоящего не знал, — брюнет, вздыхает, привычным движением руки зачёсывая волосы назад и видя, что его тирада, прозвучавшая до этого, полностью пропущена мимо ушей.       — Если бы я тебе рассказал, ты бы посчитал меня сумасшедшим. А я — натура тонкой душевной организации, — отказы плохо перевариваю, — Киму кажется, что он сейчас начнёт или заикаться, или задыхаться от концентрата прозвучавших между ними откровений. — Да и вся эта глупость между нами могла повлиять на работу, а раз сегодня последний день, и завтра мы уже разъедемся, то я подумал, что…       Чонгуку абсолютно не интересно, что он там надумал, потому что думала эта рыжая бестия, как оказалось, полгода, и только сейчас до неё дошло, что у них тоже может быть всё, как у людей. Хоть младший и никогда и не относил себя к сообществу нетрадиционной ориентации, но теперь, как говорится в одной популярной рекламе, будет.       Чон резко подаётся вперёд, запечатывая на чужих губах едва заметный поцелуй почти невесомым касанием. Поднимает взгляд на дезориентированного таким заявлением, но заметно улыбающегося Тэхёна, и, смелея, целует ещё раз. Чуть дольше. Нежнее, словно притрагивается к самому сокровенному. Медленнее, будто обозначая, что между ними больше нет недосказанности, и бежать некуда. Чувственнее, якобы доказывая, что каждый поступок — осознанное, взвешенное решение.       Ким сдаётся. В конце концов, разве не этого он хотел и добивался всё это время? Чонгук серьёзен, но мягок. Тэхён надеется, что когда-нибудь услышит от него уверенное «люблю», и оно будет таким же сладостным и долгожданным, как этот поцелуй.       — Так почему Ви?       — Вишню просто люблю.       — Только не говори, что…       — Да, вишнёвое и уже, скорее всего, тёплое.       — Твою мать…