Юдифь

Даже в то короткое время, когда Итану наконец-то удаётся урвать немного отдыха, его сон нельзя назвать спокойным. В кошмарах он снова бежит, спотыкаясь, на последнем отчаянном дыхании, и лязг копыт Железного Коня неумолимо настигает его. Чудовища, ведьмы и звери травят добычу — человечишку, посмевшего вторгнуться в их волшебный лес. Глаза адского жеребца горят жаром доменных печей, из ноздрей вырывается пар и дым, а в ржании слышится ещё свежий в памяти кровожадный хохот и скрежет металла... Какая же всё-таки скверная сказка. И зачем только Мия — ...Мия! Стальные копыта уже ломают ему хребет и продолжают крушить каждую до мельчайшей косточки, когда его рывком вытряхивает из дрёмы. О, как бы он хотел, чтобы и прошедший день тоже оказался всего лишь кошмаром... Но эта надежда — увидеть рядом жену в своей привычной комнате и вздохнуть с облегчением — рассыпается в прах. Хозяин фабрики дрыхнет так крепко, будто случись хоть конец света, судьбе всего мира пришлось бы дожидаться, когда милорд соизволит всласть выспаться. Судя по тому, что Итану равнодушно разрешено использовать его в качестве подушки, скрепление договора зашло дальше, чем ожидалось. Воспоминания стыдливо прячутся от внутреннего взора. Рука, исполосованная шрамами, ещё покоится поперёк ноющих рёбер Уинтерса — не столько обнимая, сколько удерживая, если вдруг посмеет передумать и сбежать, и не отказывая себе в удовольствии чувствовать каждый удар чужого сердца в своей власти. Как-никак, передышка Итану была просто необходима. Последний шанс восстановить силы. Без собранных им частей Миранда всё равно не сможет начать ритуал, и хотя её обращённые слуги сейчас повсюду ищут его, в полузвериные головы не придёт, что он здесь, прямо в логове своего врага — на правах гостя и временного союзника. Но... как он сам-то может в это верить? После того, как его тащили на цепи и чуть не прикончили? Нет уж, он не настолько наивен. Итан аккуратно выкарабкивается и тут же бросается проверять свои оставленные вещи. Всё на месте — до последнего патрона. Разум пытается притормозить паранойю: если бы Гейзенберг оказался неискренен, Уинтерс давно бы уже был закован в кандалы где-нибудь в недрах фабрики. На конвейере, на операционном столе... или прямо здесь, для дальнейших развлечений. И ещё неизвестно, что хуже. Нет, нет, не стоит даже представлять. Пока возможно, надо действовать. Кинжал, использованный против леди Димитреску, безвозвратно утерян где-то в горных ущельях у подножия замка. Зато взгляд цепляется за нож, который Карл метал в фотографии. Какая ирония. Тот безмятежно храпит, неспособный ни усилием воли вырвать оружие из рук, ни даже заметить, как Итан склоняется над ним. Перерезать горло спящему злодею — и скорее бежать спасать семью... «Если атакуешь беззащитного, значит, ты не меньшее чудовище, чем он!» — вопит совесть. «Именно потому он этого и заслуживает!» — спорит рассудительность. — «Он убьёт тебя сам, когда исчерпаешь свою пользу его планам! И использует Розу в собственных целях, наплевав на обещание не втягивать её в это!» Пальцы дрожат, суставы белеют от напряжения. В памяти ещё живы объятия сильных рук механика, в которых он растаял, как плавится даже самый прочный металл. Да, никто не даёт гарантии, что эти же самые руки — прямо так же, в потёртых кожаных перчатках — не сомкнутся у него на шее, когда он утратит бдительность и ценность. Но Карл впустил Итана в свой дом и сам предложил союз, а тот... Да и как сказать дочери, когда та вырастет, что шёл за ней по трупам? Уинтерс кладёт нож на прежнее место. Он слишком устал. Всё, что он может — заползти обратно на койку и надеяться снова провалиться в забвение. — Что, передумал? — слышится рядом. — Слабак... Мгновение — и лезвие со свистом подлетает вплотную к горлу самого Итана. Тот застывает, затаив даже дыхание под холодным касанием, дразняще скользящим по коже. — Двойка по анатомии, Уинтерс! Целился в кадык, а надо в артерию. Продемонстрировать на практике? Гейзенберг придавливает его, чтобы не спешил сопротивляться, и сверху вниз довольно наблюдает зарождение в глазах воинственного отчаяния беспомощности. — Это подло! Я ведь не воспользовался преимуществом! — цедит сквозь зубы Итан. — Ну, как скажешь. Будем по-честному, без преимуществ. Так что нахер железки. Нож летит в сторону. Но ехидно скалиться Карл не перестаёт. Ухмыляясь, хищно облизывает выступающий клык — не настолько, как у сестры-кровопийцы, и уж точно не чета проклятым Плесневикам, но всё равно красноречиво напоминающий о наследии плотоядности мутамицелия. Целых две ужасно долгих секунды Уинтерс не может отвести взгляд — то ли недоуменно, то ли зачарованно. Даже не пытаясь ни съязвить что-либо дерзкое в ответ, ни сбросить его с себя, хотя на тренировках учили реагировать и за более короткое время. Сознание попросту отказывается просчитывать развитие событий: оно слишком занято запоздалой мыслью, что провёл ночь с тем, кто в любой момент может стать чем-нибудь похлеще своей сестрёнки и братца. Оба которых были совсем не прочь сожрать Итана живьём. Горячее дыхание на его шее, касающееся колкой щетиной, всё ещё так похоже на прелюдию к поцелую... Закричать он не успевает. Нежная плоть рвётся под вонзившимися зубами, и он хрипло захлёбывается собственной кровью. Первый инстинктивный порыв — оттолкнуть от себя почти центнер веса; конечно, тщетный. Остаётся только один, такой же бесполезный: пытаться зажать раны. — Чертовски сладкий мальчик, — рычит Карл ему на ухо. — Но беру свои слова назад: для фарша по-американски не очень-то свежий. Сквозь пальцы хлещет горячее, алое — и чёрная вязкая мерзость, до боли знакомая. Её же Гейзенберг сплёвывает в сторону и стирает с губ обратной стороной ладони, отстранившись. Итан разжимает руки и рассматривает их, кажется, целую вечность, оглушённый страшным осознанием. Он ведь уже должен рухнуть в обморок от потери притока кислорода к мозгу. Он ведь не мог тогда в замке Димитреску просто так взять и прирастить кисть к запястью. Он ведь... Карл с извращённым восхищением наблюдает, как исцеляются смертельные увечья. Взгляд голодного чудовища снова становится — хоть это и не сильно-то утешительная перемена — взглядом безумного учёного. На такой редкий экземпляр, такое прекрасное тело, которое досталось ему и только ему. Из всего, что он когда-либо испытывал, это самое близкое к любви. В памяти Итана всплывает лицо — вернее, что от него осталось — папаши Бэйкера, умершего полдюжины раз у него на глазах. Нет, нет, нет... Но стена отрицания рушится, и хлынувшее отчаяние затопляет разум, протекая такими же, как порченая кровь, чёрными слезами. Рыдающее содрогание зажатой под ним грудной клетки отвлекает Карла от влюблённого созерцания патологоанатомического чуда. — Ну, ну, — усмехается он, переворачиваясь и притягивая своё сокровище в грубые объятия. — Не боись, больше мучить не буду. И знаю, шутки у меня дурацкие. — Лучше бы ты меня тогда убил, лишь бы насовсем, — шипит Итан. Его ощутимо лихорадит. — Это было жестоко. Оставить мне оружие, оставить лазейки в ловушках... оставить надежду. У меня её больше быть не может. Нет уж, будь так добр, в следующий раз постарайся, чтоб меня даже с чертежами обратно было не собрать. Только бы не... это... Гейзенберга такое совсем не забавляет. Он предпочёл бы слушать, как Уинтерс умоляет о пощаде, а не наоборот. Столь многообещающее знакомство не должно так быстро завершаться. — Эй, а ну взять себя в руки, плесень! — перебивает он тихую истерику. — Тебе ещё спасать свою малявку. Помогать мне поднимать бунт. Жить, в конце концов. Мертвецы так резво не бегают, уж поверь, я давно с ними работаю. Так что отставить себя хоронить, слышишь? А не то... Он дотягивается было, но медлит, забирает с борта кровати перчатку, надевает и уже ею вытирает чернильно-тёмные следы со щёк Итана. Не то что бы это помогает; напротив, к ним прибавляются пятна машинного масла. — Когда опять соберёшься меня резать, вспомни, что никто больше не оценит такую красоту, кроме меня, — издевательски мурлычет Карл, приподнимая его поникшее чумазое лицо за подбородок. А ребром свободной ладони указывает себе между челюстью и шеей: — И обматывай рукоять изолентой, если не хочешь близко познакомиться с электрическими железами. К Уинтерсу постепенно возвращается спокойствие. Больше похожее на отчаявшееся примирение с творящимся безумием, чем на душевное равновесие, но тем не менее. Да. Изолента. Надо бы одолжить, если на сей раз придётся приделывать отвалившуюся ногу или что ещё. И он уже не уверен, что из этих злых шуток на самом деле всерьёз.