Воспоминания, окрашенные в рубиново-красный

В винокурне «Рассвет» Кэйа был частым гостем, которого ждали, уважали, ценили и просили совета, молили о помощи. Он знал толк в своём деле, был незаменимым в бою. Но Дилюк думал иначе: их когда-то крепкая дружба сгнила, и перво-наперво не листья опадали и чернели, а навеки погибли крепкие корни. Починке таковое не подлежит. Стоит ли пытаться садить новое древо дружбы? Кэйа думает, что ему пришлось бы это делать в одиночку, как волку, блуждающему в тёмном, необъятном лесу. Рагнвиндр неприветлив, необщителен, однако делает вид, будто почётный рыцарь имеет для него какую-то важность. От этого становится до жути неприятно. Кэйа вновь воротится в винокурню. Всегда в глаза бросается ваза, которую он подарил красноволосому юноше. «Отчего он предоставляет моему подарку достойное место, раз пропитан ненавистью ко мне?» Сине-сиреневые очи устремляет на крупные рубиново-красные розы. — Неужто Ордо Фавониус был прислан сюда за моей помощью? — владелец винодельни не смеётся над собственной шуткой, а провоцирует, унижает силы Мондштадта, и с этим Кэйа давно знаком. — В сей день погиб не только твой отец. — Неужели? — Дилюк опирается плечом на стену со скрещенными руками на груди. — Почему розы? — осмелился поинтересоваться гость. — Был бы он твоим отцом, такового бы вопроса не возникло спустя год его смерти, — каждый его ответ ворошил наболевшее. — Это его любимые цветы, как и мои. У меня сегодня много дел. Кэйа воспринял этот ответ как скорое прощание и окончание бессмысленной беседы. Никаких дел у парня нет, сидит лишь в собственной коморке да занимается чем-нибудь эдаким познавательным, развлекательным — лишь ночью в городе наводит порядок, не доверяя вовсе Ордо Фавониус. Он знает о ночной жизни Дилюка, знает, чем им движет, а тот в свою очередь не знает о скрываемом секрете Кэйи. Оставшись один, он легко коснулся низа бутона и запечатлел великолепный аромат в своей памяти. Спустя несколько суток сия детская ошибка стала роковой, и подобную, казалось, мелочь — розы — рыцарь запомнит навсегда. Вечером Кэйа идёт в бар, просит бутылку вина «Полуденная смерть» и, как было раньше, расслабляется. Вопреки всему сейчас он в напряжении, в некой растерянности, точно потерян, точно позабыл о своей роли в жизни. С каждым глотком он подавляет в себе приступы кашля, и это правда помогало, он с подобным сталкивался не раз. Лицо утратило былую улыбку, взгляд испуган. — С Вами всё в порядке? — беспокоится бармен. — Хочешь напиться до беспамятства — прошу на выход, — якобы культурно, но в то же время и дерзко выскользнуло из уст Дилюка, вошедшего в заведение. — На нём лица нет! Вам плохо? — Я в норме, — успокаивает Кэйа всех и себя. — Владелец, как всегда, беспрекословно прав насчёт моих намерений. Его не рад видеть всего один-единственный человек на всём белом свете, и это придаёт досаду, по вкусу горчит, в сердце щемит нечто неприятное и инородное. В один из неблагополучных вечеров Кэйа не выдержал и высказал всё в лицо Дилюку: — Однажды мне твоё вино надоест, я сорвусь и перестану посещать это место. Питьё приживается, вкус не таков. Я впервые попробую дорогой коньяк в соседнем городке, и, уверен, он настолько привлечёт к себе, что ты больше никогда меня не увидишь. И не страшно ли тебе после этого, Дилюк? — Страшно? — с маской удивления переспросил парень с огненными волосами. — Есть вещи намного ужаснее. Рагнвиндр чётко дал понять в очередной раз, что какие-либо внесённые изменения в их отношения не подлежат улучшению или вовсе перезагрузке. Будто лишь Кэйе известно, что плодов не будет без чистой воды и отличной почвы. Больше рыцарь не посещал ни бар, ни винокурню. Он устал от того, что потерянное вернуть хочет только один из них; ему осточертело чувствовать вину, хоть она от него никуда не денется, станет преследовать до последнего вздоха; ему больно, и больно не только потому, что дорогой человек отторгается всё дальше и дальше и презирает, а потому, что присутствует невыносимая боль, что Кэйа болен любовью. Дома его несколько недель терзает ужасный кашель, разрывает лёгкие, на миг приостанавливает сердце. Пол украшает кровь разом с крупными лепестками рубиново-красной розы. Он ощущает, как по его венам течёт не только кровь, но и маленькие шипы, которые изредка колют неприятно всё тело. Порой лежит и не двигается, гадая: «Вдруг станет лучше». Ранее приступы были избежны и терпимы, стоило только выпить больше жидкости. Сейчас силы иссекаются молниеносно. В памяти бутоны величественных роз, запах которых отныне невыносим, безобразен. В мечтах Кэйа жаждет забыться, остановить время, волшебным образом перемотать назад или вовсе стереть моменты, связанные с Дилюком. Он смотрит на собственное отражение, приподнимает чёрную повязку и рассматривает глаз: склера отвратительно покраснела, белого следа вовсе нет — стало хуже, чем в прошлом году. «Благо это уродство вижу исключительно я». Сердце тоскует по возлюбленному, а разум пытается упростить хозяину жизнь, пытается отречься от старых воспоминаний, от вины, от когда-то весёлого, открытого парня с красными волосами. Смерть жизнерадостного Дилюка перевернула песочные часы, в которых последняя песчинка — завершающий вдох Кэйи. Изувечен горем. Перенасыщен болью. Унижен грёзами. Искалечен самым ценным, что у него было. «Я больше не выдержу», — пробегает мысль, когда сердце, обвитое стеблями с шипами, стучит резкими ударами по рёбрам; когда кажется, что задохнётся; когда перед глазами всплывает картина любимых цветов Дилюка. Это проклятье, ноша, издевательство. Кэйа не стерпел и обратился к человеку за помощью. «Если мне и предназначено погибнуть, то только в бою за свободу». После его тело одолело облегчение, освобождение от тяжких оков, словно давно выброшенный якорь наконец подняли и корабль пустился в вольное плаванье по приказу капитана. Он изменился. Вернувшись в винокурню спустя несколько месяцев, рыцарь встретился с Дилюком. — Мне поручили передать тебе лично, что Ордо Фавониус нуждается в десятке бочек вина из одуванчиков. Щедро заплатят за быструю перевозку в сердце города. Моя задача заключается также в целостности товара, поэтому всё будет происходить с моим присутствием. — Завтра всё устроим, — Рагнвиндр заглянул в отстранённые от сего мира глаза Кэйи и нахмурился; он заметил изменения в госте, но не смог понять, что именно перевернулось с ног на голову. — Цену сообщу позже. Кэйа не стал перечить, не стал спорить или идти на контакт более близко: отныне он в этом не нуждается. Он не следит за шагами Дилюка, однако успел своими словами остановить его у самого выхода: — Ваза красивая, но не для этого помещения. — Знаю. Увы, лишь здесь я могу видеть её каждый день. Кэйа рассматривает знакомые цветы в вазе, которые когда-то причиняли ему неимоверную боль. Однако теперь он не чувствует подкрадывающуюся исподтишка смерть. Он ничего не чувствует к когда-то до безумия любимому человеку; на лице более не будет лучезарной или натянутой силой улыбки; брови никогда не будут подняты, когда его что-то удивит или произведёт восторг. Он абсолютно ничего не чувствует, лишь безразлично смотрит на прекрасные рубиново-красные розы.