Пьяные касания

Я чувствовал, как меня кто-то нёс. Вокруг была лишь темнота спящего ночного коридора и едва слышимое, чуть сбитое дыхание несущего. Заботливая рука легонько придерживала мою голову, так, как обычно мать придерживает неокрепшую шею младенца. Мне будто снова было не больше года от роду — до того сильное доверие я испытывал к этим рукам, до того защищённо и уютно чувствовал себя в них, точно в колыбели. Я, конечно, не помнил себя в таком раннем возрасте, но теперь, будучи окутанным этой непонятно откуда взявшейся заботой, выраженной лишь руками, я знал наверняка, что когда-то очень давно уже испытывал подобное. Последнее, что помню — как выпиваю подозрительного вида жижу, состряпанную Стервятником. Она имела солёно-металлический привкус и на вид напоминала миниатюрную лужицу с радужной плёнкой бензина поверх. Удивительно безалаберный и рискованный поступок — принять внутрь подобную дрянь. Я хотел то ли забыться, то ли испытать удачу, а может всё сразу. Очевидно, брать что-то из костлявых длинных Птичьих пальцев, старательно накрашенных чёрным лаком, и уж тем более вливать в себя это что-то — было верхом безумия. Однако в тот момент почему-то вдруг страшно захотелось рискнуть и хотя бы на мгновение позволить себе ослабить самоконтроль и отдаться слепому везению. Чувство времени бесследно исчезло, и я на несколько минут, а может на несколько часов потерял сознание. Я понял это только чуть позже, когда очнулся, но тогда меня не покидала уверенность в том, что я очутился в другом мире — буквально, всем телом, а не только мыслями — ведь реальность была гипертрофированно настоящей. Я был кем-то другим, и происходящее казалось жутко важным, но в то же время, какая-то часть меня понимала, что это был лишь сон, а значит ничего серьёзного вокруг на самом деле не происходило. Как только я уже готов был запрыгнуть в безвозвратную тьму, которую открывал передо мной этот до ужаса реальный сон, а после — непременно проснуться (или же, напротив, заснуть вечным сном, исчезнуть), я снова оказался в палатке Стервятника. Лёгкие, но частые удары по щекам отдавались в голове неприятным звоном, а тревожный голос всё не переставал мельтешить: "Он же не дышит!", "Головой подумать не догадались, прежде чем вливать во всех подряд свою чёртову отраву!", "Он же мог откинуться!". Это был голос Чёрного: я узнал его не сразу, но этот резкий тон с хрипловатыми нотками явно принадлежал ему. Причём такому ему, с которым лучше не сталкиваться без надобности — слышно было, что он отчего-то был на взводе, взбешённый, и, как только мне стало ясно, что это он, я снова на какое-то время провалился в полусон: оставаясь на сей раз в сознании, я всё же почти ничего не слышал и уж тем более не видел. Спустя минуту я вдруг осознал, что меня несут чьи-то крупные руки. Я чувствовал широкие ладони, их тепло — даже сквозь тёплую кофту. Я бы даже подумал, что это были женские руки, настолько бережно, будто по-матерински они держали моё размякшее тело, однако я понимал, что такую ношу мог поднять лишь кто-то из мужчин, да и к тому же моего плеча касалась твердая плоская грудь. Сквозь слегка открытые глаза, я не мог видеть ничего, кроме тьмы коридора, а язык, будто скованный новокаиновым льдом, не поворачивался для того, чтобы расспросить, кто это соизволил послужить для меня переносчиком, и главное — куда меня несли?.. Вскоре я перестал задавать себе этот вопрос и лишь наслаждался мерными шагами — как будто я сам шёл куда-то по белоснежной мягкой вате, как по облакам, ведь поступь была хоть и уверенная, но тихая, настолько тихая, что звуки подошв, соприкасающихся с полом, бесследно тонули в учащённых выдохах несущего. Было приятно чувствовать ритм, перебивающийся слева направо, чередование ног — забытое, желанное чередование. Может я просто отравился Птичьим пойлом и уже давно был за много километров от земли, в раю?.. Было так легко, тела практически не ощущалось: в чужих сильных руках было тепло и спокойно — может, я и правда умер, а это были руки моего ангела-хранителя?.. Резкий бело-жёлтый свет прямо в глаза. Холодная струя воды сверху. Я зажмурился от неожиданности и потребовалось около минуты, чтобы осознать, наконец, где я нахожусь. Пошарпанная ванна чуть жгла тело своим кафельным холодом, а сверху текла вода, которая постепенно становилась теплей. Я был без кофты и джинс — успокоенный темнотой и шагами, я, наверное, уснул и не заметил, как меня освободили от одежды, прежде чем уложить под душ. Фонарик, опущенный на пол, раздражающе освещал стену напротив, и в его тусклом свете я разглядел сидящего со скрещенными ногами Чёрного: он чуть держался за край ванны одной рукой, другую держал на колене, лицо его было потерянным. Неужели это он нёс меня по коридору всё это время? Чёрный изучал меня скрупулёзно, удивлёнными и чуть выпученными лазурными глазами шарясь по моему лицу, как будто пытаясь разглядеть смертельно опасную проказу, и ничего не находя. Этот взгляд был полон тревожности, которую выказывают сиделки к лежащим в койках пациентам. Но спустя пару мгновений изучающий взгляд врачевателя сменился сердитым. Молочные брови прижались к переносице, скулы дёрнулись от грозно подавшейся вперёд челюсти, отчего стало немного не по себе. — Курильщик, чёрт тебя подери! — выпалил Чёрный гораздо громче, чем я того ожидал: видимо, с медленным приходом в себя, острота слуха тоже постепенно ко мне возвращалась. — Ты хоть знаешь, что с тобой могло случиться?! — повышая и без того дающий по ушам звук, начал он. — Ты же мог отравиться, сердце могло среагировать, ты же даже не знаешь, что было в той дряни! Чёрный говорил слегка устрашающе, но по большей части — с отчаянием. Внешне казалось, что он злился на меня, но за этим криком, который, наверное, был слышен и в другом конце коридора, на самом деле скрывалась лишь забота; немного наивная, ведь я, в конце концов, ему ничем не обязан, но всё-таки очень приятная — ощущение того, что кому-то искренне не плевать на тебя, дорогого стоит. — Тебя головой не учили думать? Ты же напугал всех до чёртиков! Ты не дышал, чёрт возьми, не дышал! Если бы я не начал тормошить тебя, если бы ты так и остался лежать в этой грёбаной палатке, с этим грёбаным Стервятником, то чем бы это всё закончилось по-твоему?! Уши начали привыкать к его голосу, глаза начали привыкать к слабому свету, в котором он был так очарователен. Нет, обозлившийся Чёрный, это, конечно, зрелище не для слабонервных, но ведь теперь он вовсе не злился, хоть и рычал громче бешеного пса — прямо на меня. Я понимал, что он был напуган моим поступком. Он слишком хорошо знал это чувство, это желание отключиться, чтобы больше никогда не включаться в болезненно живой мир. Он не хотел, чтобы я позволял себе хотя бы мысль о том, чтобы отключить себя и, очевидно, поступок в палатке Стервятника красноречиво донёс ему, что именно эту мысль я имел неосторожность себе позволить. Чёрный выпаливал из себя кучу риторических вопросов, призванных уличить меня в безалаберности, безумстве и много в чём ещё, а я лишь едва заметно кивал, соглашаясь с каждым его словом. Наверное, я выглядел до жути нелепо, сидя в ванной, по пояс в воде, со своими стеклянными полупьяными и почти неморгающими глазами, которые вонзились в сердитое лицо Чёрного. Но последнее, о чём я думал в тот момент, так это о том, как я выгляжу — в свинцовом угаре и на не до конца протрезвевшую после Птичьих настоек голову гораздо приятнее было думать о том, как выглядел он. Я думал о его руках. Жадно водил глазами то по левому, то по правому плечу и не переставал восхищаться. Искренне благодарил Вселенную за то, что Чёрный питал слабости к открытым майкам, потому что скрывать эти плечи под кофтами и водолазками было бы настоящим преступлением. Я всегда обожал скользить глазами по этим широким, бесконечно широким плечам — в них пряталась сила, в которой я нуждался; нет, я вовсе не хотел обладать этой силой, уж тем более не завидовал ей, как, скажем, завидовал королевской грации Лорда, но хотел всегда чувствовать эту силу рядом. Сила этих рук успокаивала — казалось, они могут перевернуть с ног на голову целый мир, стоит только захотеть. Я думал о его шее с манящей горбинкой кадыка, о его угловатом подбородке с едва заметной белёсой щетиной, конечно, думал о его волосах, отдающих волшебным облачным свечением. Эти волосы хоть и светились чисто-белым в слабом луче фонарика, но не казались мне нимбом; они скорее были похожи на мягкий рождественский снег, такой родной, такой ожидаемый. Резкая волна нежности накатила, и мне оставалось только догадываться — взаправду я всё это чувствовал к нему прямо сейчас, или же о себе давали знать загадочные побочки пойла, которое, наверное, до сих пор отравляло мой пустой желудок. Как бы там ни было, пока Чёрный разгоряченно доказывал мне, насколько я неправ, мои глаза наслаждались его грозным, совершенным видом. Обычно в такие моменты руки сами тянулись к карандашу — естественная потребность закрепить красоту мгновения, чтобы не потерять. Но теперь я ощущал эту потребность несколько иначе: физическая мощь Чёрного хоть и была прекрасна, но я просто не мог перенести её на бумагу, потому что это уже было не только про вид и красоту. Я думал об античной скульптуре. Рельеф, объём, масса — вот почему бумага не подходила для того, чтобы выразить суть Чёрного. По-настоящему правдиво он мог быть выражен только в скульптуре, и теперь я это знал наверняка. Эта мысль захватила меня, и острое желание коснуться Чёрного — легонько, как ветерок касается ресниц — переполняло. — Ну, Курильщик, может скажешь хоть слово, я ведь не удивлюсь, если тебе мозги отшибло этой поганой настойкой! — продолжал сокрушаться Чёрный, как вдруг я положил свою мокрую руку поверх костяшек пальцев его руки, которой он держался за краешек ванны. Чёрный вдруг замолчал. После его громкого монолога воздух, неожиданно ставший тихим-тихим, чуть звенел. Он перевёл взгляд на свою руку, поверх которой устроилась моя ладонь. Мои пальцы казались ужасно тонкими по сравнению с его, кожа казалась смуглее — самую малость. Я с любопытством рассматривал то, как моя рука неподвижно лежит поверх его, и немного удивлялся, почему Чёрный не отстранился, ведь, наверное, очень неприятно когда до тебя дотрагиваются сырой рукой. Однако ж он молчал, не шевелился. — Так жаль, что я не скульптор, — медленно, слабым, совсем не своим голосом, с трудом прожёвывая слова, нарушил тишину я. — Что? — с подозрением спросил Чёрный, уже почти уверившись в том, что его теория относительно того, что мне отшибло мозги, верна. — Жаль, что не скульптор… Я бы создал с тебя нового Давида, — забывая фильтровать мысли, начал я, — ты же просто идеален, твоё тело такое… совершенное... Чёрного эти слова вогнали в краску. Он сидел в ступоре, будучи ошарашенным моим полупьяным бредом. Он участливо смотрел в моё лицо, выражая одновременно и жалость к моему состоянию, и смущение по поводу сказанного — ведь эти слова вполне можно было расценить как комплимент — и, кажется, нежность. Возможно, про нежность додумал мой воспалённый мозг, потому что внутренности мутило, глаза закрывались, разум расплывался на образы и слова. Только стекающая сверху вода держала меня в сознании, а ещё возбуждающий воображение, сидящий напротив Чёрный, всё внимание которого теперь — я ощущал это, даже не глядя — тоже было приковано ко мне. — Твоя рука теплее моей… У тебя очень тёплые руки, я это чувствовал, пока ты нёс меня... Спас меня, прямо как принцессу из лап дракона, — продолжал бредить я. — Курильщик, ты в себе вообще, нет? — наконец заговорил Чёрный, вглядываясь в моё лицо пристальней. Видимо, разговоры про принцессу и дракона его начали настораживать. — Я-то?.. Ах, Чёрный-Чёрный, когда ты рядом, всё в порядке, — как будто в старо-былинном стиле промямлил я, и на мгновение на душе почему-то стало так радостно. После этих слов, ведомый не до конца осознаваемыми импульсами, я потянулся руками к голове Чёрного, чтобы взять его лицо в ладони. Однако это оказалось сложнее, чем я мог себе представить. Дикая слабость прокатилась по всему телу, язык снова будто онемел, и глаза начали сами закрываться. Голос Чёрного снова начал гудеть громким шмелём — разбирать слова я уже был не в состоянии. Сквозь дикую сонливость я чувствовал, что он снова берёт меня на руки, может быть, одевает. Как он нёс меня из ванны я уже не помню. Когда я проснулся, лёжа в своей кровати, самым сложным было определить время суток. Я чуть приподнялся на локтях, голова жутко трещала с похмелья. — Проснулся, голубчик, — радостно воскликнул Табаки, сидящий в другом конце комнаты и что-то перебирающий своими паучьими лапками. Я улыбнулся ему и сладко зевнул. Судя по свету из окна, было уже чуть за полдень. Сколько часов я проспал? Десять? Двенадцать? В общем-то это было неважно. Хоть голова и раскалывалась, а живот слегка крутило, отчего-то было так хорошо. Я смутно помнил события вчерашней ночи. Там однозначно был Чёрный. О, Чёрный! Я обежал глазами комнату — его в ней не было. Я собирался найти его, чтобы поговорить. Хотелось подробно расспросить о событиях вчерашней ночи, ведь так знатно я ещё ни разу не напивался (кстати, даже не факт, что это была выпивка в классическом понимании). Не сказал ли я чего лишнего?