Любовь вражды

      Встречать меня – вряд ли везение, точно проклятие. Твоему поклоннику особенно не повезло в тот раз. По ряду закономерно-весомых причин. Во-первых и как ты знаешь, мои дни менструаций сопровождаются острым садистским настроением. Единственный нюанс цикла, ещё и самый для меня естественно-славный. Забирать золото в генетической лотерее – одно из многочисленных моих призваний. (Подмигивает с усмешкой.)       По мнению Башни, «тогда во мне усиливается дух Цирцеи». Тоже правда. Какой бы мамаша тварью ни была, она меня растила. Отсутствие воспитания или его социальная неприемлемость – всё равно да всегда оно. И я бы не стала ничего менять, даже имея возможность. Потому что я та, кем должна быть. А все излюбленные: «Если бы...» – нелепый самообман, без выданного начала недоступный для вероятности мысли. Но всё это – не та истина, которую я бы признала или воздвигла в ранг поводов для гордости. Впрочем, чем сильнее отрицаем влияние, тем оно глубже укореняется да явственнее становится. От себя не убежишь даже принятием.       Во-вторых, мне нужны были подопытные для ритуала искажения рассудка. Ведьмы в рассчёт не шли. Ведь были распиханы Лиллис, Беладонной и Тхармой по поручениям. Я в том числе. Сбор ингредиентов для пополения запасв Башни – задание не для моего тогдашнего состояния. Больше подошли ли бы драки… С другой стороны – всегда есть шанс кого-нибудь застать. Мир плотнее взаимосвязан, чем кажется, а потому меньше да адаптивнее. (Складывает руки в замок, лениво улыбаясь.)       Так вот, спустя долгие и кропотливые часы сборов трав, грибов, ягод Айдартжа застала в лесу. Валялся в канаве, скуля. Рядом валялись бутылки виски – пять, вроде. Собиралась пройти мимо, а он меня заметил. Ну и началось… Громкий и бешеный смех, словно дурной гиены. Попытки волчьим воем выкричать злую боль да возмущённую тоску – не мог даже те выплюнуть, их лианами обрастая и хрипами задыхаясь. Сбивающая дрожь ощущалась даже беглым взглядом. Пылкие слёзы сменялись рваным рычанием то ли раненого пленника, то ли побеждающего воина. Эфемерная грань к истерике. По ту её сторону – освобождение предельной откровенности из-под гнёта выдержки. Для меня всегда был образом внутренней борьбы, но в тот момент демонстрировал это буквально. Передёрнуло от степени. Ранее впечатляли лишь выпады Цирцеи, ибо влекли последствия для меня. Тут же ощущалась неясной мне сути баталия усилий. Та загадочность интриговала.       Разумеется, его прорвало раззадоривать мою тягу мучить. Разнылся о тяжести чувств к тебе: так старается для тебя всю жизнь, а ты вечно выбираешь не его; чем он плох, раз ты не с ним, таким верным, внимательным, отзывчивым – да тому подобная сахарная вата… Рвотообразующая глупость сантиментов. Я-то думала, что он нажрался на спор. Пал в моих глазах тотально. (Брезгливо морщится.) Сразу представился игрушкой для битья. Ещё сам попросил сделать что угодно, если это ему поможет не страдать по тебе. Исцелять ванильные души не намеревалась, не училась, но что мне мешало врать? Ложь – инструмент власти. Именно благодаря ей можно использовать кого угодно для любой цели даже без насилия.       Сжав в кармане плаща мухомор, пыталась поймать его взгляд. Беспокойный пьяница, что с него взять? Даже подумал, что флиртовала с ним. Я и заигрывать, к тому же с таким остолопом позорным? Нелепый анекдот. Пришлось рявкнуть. Сжался – наверное, остатком рассудка почуял подвох. Плюс пьяные более чувствительны да уязвимы. Ведь под градусом просыпается суть. Начал дознаваться несвязными мычаниями с бормотаниями. Привычка выяснять волнующее с пристальным взглядом подвела его-таки. (Предвкушающе облизывается.)       Сумела поймать. Представила, как с силой выдирает себе волосы. Кровь струилась то струями ввысь, то потоками вниз, превращая его в индейца без скальпа. Полный контроль не брала, чтобы он понатуральнее страдал. Потому орал, стараясь хотя бы голосом сопротивляться. Порой его напор имел риск помешать мне. Но я быстро учусь да подстраиваюсь. Так что чем дальше, тем меньше был способен показывать нрав выше допускаемых мной пределов. Хотя приходилось и ослаблять, чтобы больше красок излучал. Тонкая работа. Как раз для меня.       После запрограммировала его обвалять волосы в земле и съесть. Смак в том, что в той канаве часто опорожнялись. К тому же, чуть раньше я вылила флакон с обжигающе-рвотным ядом – нужно было доставить заказчику (подрабатывала зельеварением), а запасной оказался с трещиной. Его сущность бунтовала пуще прежнего. Я старалась лишь сильнее. Мы становились единым механизмом и процессом. Это было даже в какой-то мере интимно. Чужие страдания при ком-то – вообще штука презанятная. Действеннее способа узнать себя или кого-то я так и не увидела. Муки из-за нас самих – ласкающая щекотка для самолюбия. Это ж какое надо иметь значение, чтобы заставлять добровольно так маяться! А уж самоистязания страдающих благодаря нашему участию – тотальное рандеву. Ведь мы для них больше, чем мир, а они для нас – безотказные игрушки. Разумеется, такой досуг не для тебя. Ты слишком глупа для подобных удовольствий, не доросла до них. (Едко посмеивается при виде нарастающих возмущения с отвращением собеседницы, довольно жмурясь периодически.)       Да-да, начал давиться и волосами, и фекалиями, и кусками земли, и рвотой. Обмазанный всем этим, Саладин выглядел так небрежно да измученно, что вызывало умопомрачающее жуткостью удовольствие. Красота без ужаса – пустышка. Ужас без красоты – миф. Больше, чем трахаться, я любила издеваться. Потому испытывала даже не оргазм. А чистый от контраста с грязью, умиротворяющий на фоне беснований жертвы экстаз. Святым для этого нужны посты да медитации, а мне в те времена – полное низвержение мной человека до стадии существа. И всё с элементом сопротивления.       Особенно мне хотелось поиздеваться над его психикой. Потому диктовала ему реплики с максимальной негативной коннотацией чувственности о тебе. Сквозь рвоту блеял. Я хотела чёткой речи. Так что пришлось швырнуть антидот прямо ему в рот. Треснули стекло и зубы. Роскошный бонус. Каждое оскорбление тебя доводило Айдартжа до слёз то боли от возможности так говорить, то ненависти, пронизывающей их, то удовлетворения во имя иллюзии освобождения от чувств. Многообразие разных полюсов смешалось в нутро сути. Лезло то, что он прятал от себя. (Томное похрипывание.)       Как чувствовала, когда надевала ремень с ядовитым шипами – и декор, и оружие, и защита. Голова кружилась от переутомления из-за ритуала, от переизбытка чувств. Но я ещё не насытилась да решилась пороть. Каждый удар вызывал не только его конвульсии. Красные полосы румянились кровью, смешивались с токсином. Его крик обрёл новую громкость и силу. В один момент даже схватил меня за кисть по своей воле. Агония в зачатке вместе с моей беспечной промашкой. Коленом врезала по лбу, нарастила частоту да интенсивность и ударов, и контроля.       Унижал тебя и дальше, унижаясь всё сильнее сам. Упивалась глубже да смачнее, чем алкоголем. Одна рука зазудела от мухомора, другая – от попавшего на неё яда. Будто я замечала, истязая такого своевольного раба. И это ещё не всё, но с тебя хватит. (Прикрывает ладонью насмешку над закрывающей уши да бледной визави.)