***
Я ночами в морозе частенько не спал, И корпея над старым блокнотом, Все текста и мелодии ручкой писал, Роли дав и аккордам и нотам. Но в воскресную ночь, под конец февраля, Мне идея пришла ненароком, И не тратить чтоб свой мне на строй почем зря, Стал работать по быстрым я срокам. Дух словесный и дух музыкальной воспрял, Коль в душе, словно точные стрелы, Отголосок новеллы одной мне застрял, Да и муза с того мне запела. Я с усердством строку за строкой выводил, Как по мне, ничего выходило. Только что-то все меньше я чувствовал сил, Сильно в сон произвольный клонило. Ручку я отложил, и, зевнув от души, В спинку кресла откинулся в дреме, Хоть внутри и кричал «поспеши, напиши!» Но лишь храп зазвучал в миг тот в доме.***
Я проснулся от света, слепящего взгляд, Да, в автобусном был я салоне. Поражен, удивлен был, но в общем-то рад, Оказавшись в мечты эшелоне. Я и вышел, гитару свою прихватив, И все было по сути неплохо, А к тому же, внося свой, далекий мотив, У ворот я увидел Тимоху. Старый друг, отделенный на тысячи миль, Нынче — препод, весьма себе добрый. И меня одарил в эту паузу и штиль, Он улыбкой своей, бесподобной. Заорали как Саня с Фархадом в кино, Обнялись, и трещать без умолку, Стали мы, словно вместе мгновенье одно, Но не скажешь всего, да и толку? Мы в лагерь с улыбками, смехом вошли, Как друг друга мы звали, «братюни». Вот, Тимоха, в сорочке расцветки земли, Рядом я, в синем, добром костюме. Пусть я рад несказанно был встретить его В том автобусе общих мечтаний, Но теперь опасаться я стал одного — Лагерь станет огнем тех стенаний, Что до сцены прошел — неуверенность, страх, И не только на древе подмостков, А коль даже по улице шел, просто так, Взрослых видя, детей и подростков. Отчего-то тогда себя фриком считал, Хоть обычный, как кружка в серванте. Пусть я то поборол, только страха накал Приходил тут в другом варианте: Про прошедшую жизнь я думать забыл, Тут и там люди вовсе другие. Дома проще, я знал всех, и страх проходил, Ну а тут-то мечты голубые. И объяла внутри вдруг закрытость меня, Хоть шутил от души я с Тимохой, Но пришли коль к вожатой в событиях дня, Стало с речью совсем, вдруг мне плохо. Я, действительно, словно язык проглотил, Коль смотрел я на ту комсомолку. «Ольга Дмитриевна…» Ну а в душонке тротил, Разрывается, я-же умолкнул. И Тимур почти все за меня отвечал, Коль под гнетом я был страха веса, Все поведал, а после лишь вкратце сказал, Он вожатой, что я перегрелся. Как мы вышли, так сразу вопросов дождем, Друг меня от души мой усыпал, Ну а после сказал, «Лучше в домик пойдем». Только я все ж молчал, словно рыба. Лишь в застенках жилища вернулись слова, Рвался мир тут новеллы бумажный, С ним трещала от мыслей моя голова, Только то все побочно, не важно. Я, пришедший в себя, тут высказал все, Вспоминая, как раньше немного, Я себя, словно пыль на тропинке размел, Говоря, то, что в лес мне дорога. Я тогда-то реально шугался людей, И с Тимуром тогда поделился, Ну а он, за экраном смотрелся хмурей, «Да в тебе, брат, отшельник включился». Только что-то иное взыграло в сей раз, Коль зайдя в тихий домик вожатой, Я стоял, словно валенок в топи погряз, Словно был чем-то я виноватый. «Я ведь все тут читал в те, дурные года, Чтоб хоть жуть вся моя помутилась. И она отступала реально тогда, Ну а нынче, гляди, возвратилась. Знаю брат, ты с Алиской захочешь «дружить», Раз уж строил ты шуточно планы. Ну а я застываю, как в зарослях сныть, Хоть хотел подружиться с Ульяной.» Я чего-то раскис, серый стал, похмурел, Словно пес, от чумы умирая. Да и думал неделю вдали быть от дел, Жить ее в сих застенках сарая. Почему бы и нет? Лет семнадцати срок, Мой недолог, так чушь и неделя. Провалялся б себе, как больной дурачок, И Икарус открыл бы мне двери. И Тимоха пытался мне что-то сказать, Только я не особо-то слушал, Так и друг свой бодрящий настрой стал терять, Но сказал: «Ты сходил бы, покушал». Я братишке кивнул, отдышался чуток, И пошел вслед за ним, понимая, Что и дом мой — совсем не в тиши закуток, Если нужно — достанут, взломают. Так прошла пару дней. Все давила меня Эта немощность вкупе с давлением, Что от взглядов других сочинял себе я, Словно в бешеном, глупом стремлении. Все же, коль выходило нам сесть за столом С пионерками «старых событий». Говорил я, но чуял, что мне поделом Будет эта минута открытий, Что во мне есть чуть-больше, чем просто душа Подростковая, с нотою пьяной. Словно в ходе бесед не поймут не шиша, Порешав — я занудный и странный. Тем не меньше, и в клуб музыкальный меня, Затащил, да за ворот Тимоха. Пулеметная Мику была болтовня, Но при ней я держался неплохо. И гитару тогда я с собой притащил, Несомненно, по дружеской просьбе. Уговаривал, тряс за плечо и просил: «Ну пойдем, ну не бойся, ну брось ты». Понимал я, что вся безучастность моя Другу вышла в занудную тягость. Я болтал ведь как горного русло ручья, Нынче — капля, лишь самая малость. Я и в клубе, и даже на сцене играл, Но всегда, неизменно был с другом. Он решил и Алисе устроить аврал, Заиметь чтоб такую подругу. Рвали струны с улыбкой, друг другу рубя, Или вместе родное играя. «Эта в целом про нас, а вон та про тебя. Хорошо брат, душевно лабаем!» И Алиса действительно слышала нас, В компаньонстве подруги-смутьяны. Я действительно был удивлен в этот раз Видеть в зрителях косы Ульяны. Интересным индастриал друга сочли, На меня-же, не знал, как глядели, Я глаза-то держал на краюхе земле, Коль пел об Афганской метели. Вроде вышло, и рыжая с другом моим, Подружили и стали общаться. Ну а я, хоть и был до сих пор нелюдим, Все же мне стало тогда сообщаться, Что не против девчонки послушать вдвоем Наш с Тимуром сет лист разномастный. Только жарко играть будет сызнова днем, Лучше вечером, должен быть классный. Я наигрывал в домике всякий мотив, Зная, в клубе метал Тима мочит. Ну а он вдруг за шел, сразу мне огласив, Пообщаться, Ульяна, мол, хочет. Я слегка похмурел, и вздохнул, отложив Инструмент на соседа перину. Только он мне сказал: «Ты сыграй ей мотив Понежней, не сутулься, брат, выпрями спину». «Да не столько тут в песнях проблемы дела, Ты ведь знаешь, как я-то болтаю. Вот обидится, если не так поняла, А нудить буду — скажет «ботаник». «Ты отсюда подробней, » — Тимоха сказал, «Ты начитанный, брат, интересный. И какой же чертенок тебе нашептал, Что скучный, что ты не повеса?» «Просто сам так считаю, меня, брат, пойми, Что с этим кружок мой общения, Двумя исчислялся от силы людьми, Другое — тебе сообщения». Но все же Тимур без стесненья меня, Потряс за широкие плечи. «Как ты не смущайся, но день ото дня Ты маленький, но человечек. Ульянка — такой же как ты человек, Без страха ты легок на взлете. Поймайте волну, влейтесь в этот забег, Вы точно друг друга поймете.» И все же реально, такие слова, Прилично меня ободрили. «На мины вперед, а потом ордена!» Сказал я, как мне говорили… Над пристанью вечер красивый висел, И с рыжей мы там повстречались. К воде она села, я рядом присел, И все же, реально, общались. Куда-то пропал мой панический страх, Из нашего вмиг разговора. И песни звучали на струнах, устах, Про жизнь, про людей, про раздоры, Но все-таки общими были они, Ульяна со мной их учила, Ведь мы в ней встречались и дальше уж в дни, Коль друга внушения сила, Меня-то заставила точно понять, Что тут, в лапах прошлого века, Мое не выходит хоть как-то отнять, То звание, чин человека… Но дни протекли, как в каналах Нева, Из песни, где Грусть Налетела. Кружилась в том лете моя голова, И лето со мной песни пело. Но все ж, у ворот я, в костюме своем, И строй кумачовых повязок, Встает на ступеньки автобуса, в нем, Я был оказаться обязан. Ульянку я за руку взял и пошел, Ступеньки, проход, после — кресла. Гитару поставил в другой рад, на пол, Почти пуст автобус был, честно. Он тронулся. Так, вместе с рыжей моей, Мы взглядом поля провожали. Я рад был, счастливым, что стал из людей, Кого эти узы сковали, Как рад был за друга, с Алисой, что был, Те ехали сзади, подальше. С улыбкой я вспомнил моменты, Где ныл тогда над собой и без фальши. Да все ж наливалась в глаза пелена, Как в веки свинец наливался. От мига того лишь секунда одна — И тут я со всем распрощался…***
Да, жизнь — не подарок, как в розах чеснок, Но розы его забивают. Тимур повстречаться с Алисою смог, А значит, все ж чудо бывает. Весенними селфи делился всегда, А в этот-то то раз точно повод, С Алисой явилась капели вода, И стал отступать жуткий холод. Вот, после апрель заступает в права, Пороша все в память уходит, И кружится в запах все голова, И легче одеться по моде. Но я все же в образе не привечал, Одежки, костюма лишь кроме. И вот, на вокзале стояв, я молчал, Я снова на родине, в доме. Из города только вернулся сейчас, И стоя у синей колонны, Я чуял, что счастья скучания запас, Решает прорваться резонно. Едва я пешком бодро к дому шагнул, Но встал, с тягой кукольных нитей, Коль выкрик знакомый меня повернул, «А вы мне автограф дадите?». Задорный, с хитринкой, родной голосок, И словно приезда мне мало, Но счастья бурлящий веселый поток, Вскипел — там Ульяна стояла. Не ждал, потерявши, не знал где искать, Заполнив деньки скучным мором, Но все же вернулась она, моя стать, С кипящим азартом, задором. Я, кинувшись к ней, ей лицо целовал, Как будто, скорее прощались. А после, взглянув, просто крепко обнял, Чтоб больше и не расставались. И на поражение такая мечта, Моя, все ж сбылась ненароком. И друга судьба необычна, коль мы, Связались особенным сроком. По новому взгляду, «Тимура стрела», Сразила двоих без сомненья. И рядом со мною любимая, та, Мечта моя, на поражение…