До поезда ещё минут тридцать

      Телефон раздражающе гудит ему в ухо пока он оглядывается на дорожные указатели. Светофор загорается зелёным и он, с наступающей ему на пятки толпой, переходит дорогу в сторону станции, шлёпая промокшими ботинками по лужам. Со сдержанным вздохом он сбрасывает звонок. Ничего другого он и не ожидал. Зато теперь он с чистой совестью может позвонить тому, от кого и впрямь мог быть толк.       Он ждёт всего несколько гудков, прежде чем низкий голос по ту сторону линии рявкает грозное «Что?».       — Момота-чан! — нараспев тянет он, увиливая от норовящего наехать на него велосипедиста. — Как приятно слышать твой чудесный, прокуренный голос!       — Чего тебе надо?       Ома задумчиво мычит, пока его взгляд скользит мимо расклеенных по всему городу пёстрых афиш нового сезона Данганронпы, в попытке выцепить откуда-нибудь адрес или указатель.       — Почему ты сразу думаешь, что мне что-то от тебя нужно? — обиженно бубнит он, шмыгая носом. — Я не могу позвонить просто так? А я-то собирался позвать тебя погулять…       Момота выдерживает удивлённую паузу. Ома Кокичи и Момота Кайто не гуляют. Не в том смысле, когда двое друзей заранее договариваются, собираются, куда-то идут и весело проводят время вместе. Нет, они гуляют, когда Ома без приглашения объявляется на пороге дома Момоты и околачивается вокруг, пока его не впустят, или когда Момота бесцеремонно колотит по оконной раме спальни Омы, пока тот не выйдет на улицу. После этого они бесцельно бродят по случайным закоулкам, лениво перебраниваясь друг с другом или без нужды громко комментируя окружающих, пока одному из них не надоест.       — Погулять? — переспрашивает Момота неверящим тоном.       Ома закатывает глаза и «агакает» как раз в момент, когда нерадивый прохожий толкает его в плечо. Он спотыкается и отшатывается к краю бордюра где его без промедления окатывает грязной, холодной водой проезжающая мимо машина.       — Ну, ладно? — неуверенно отзывается сбитый с толку Момота.       На щёку откуда-то сверху приземляется одинокая капля. Ома задирает голову к чёрному от туч небу и плотно сжимает губы.       — Отлично! Увидимся в Иокогаме через полчаса, жду тебя на станции!       — Погоди, чего?! — встрепенулся его собеседник. — Ты имел в виду сейчас?       — И возьми с собой зонтик!       — Ну-ка притормози! — резко осадил его Момота. — Никуда я сейчас не поеду! Тем более в Иокогаму! У нас завтра тест по химии, умник, ты его за меня что ли напишешь? С чего тебе вообще сбрендило переться аж в другой город?       Ома щурится, пытаясь разглядеть в свете витрин адрес на углу здания через дорогу от него. Кажется, он свернул не туда на предыдущем перекрёстке.       — С того, что мои родители забыли меня в нём без денег на проезд обратно?       Момота несколько секунд молчит. Затем бормочет тихое «блять».       — Ну так позвони им, — говорит он. По ту сторону линии Ома слышит хлопнувшую дверцу шкафа и шорох одежды.       Капли дождя начинают бить по затылку.       — Они не отвечают.       — Ну конечно они не отвечают, — сплёвывает Момота. — Увидимся там.       И на этой лаконичной ноте он бросает трубку. Ома тоскливо смотрит на предупреждение на экране: «Подключите зарядное устройство». 5%.       Он надеется, что Момота не подведёт, но не очень на это рассчитывает.       Дождь уже давно поливает с новой силой, когда он наконец спускается на станцию Иокогамы. Носки промокли насквозь, вода стекает с головы даже после того как он отжимает волосы, но по крайней мере он добрался до крыши над головой. До приезда Момоты, если он, конечно, приедет, ещё не скоро. Ома, чтобы убить время, бродит мимо журнальных стендов и киосков с цветами, разглядывая прохожих, и избегает подходить слишком близко к павильонам, продающим еду. Он даже начинает потихоньку согреваться, когда его телефон вдруг глухо вибрирует в кармане.       «Мама».       Он отходит в сторону побезлюднее. Что бы он сейчас не услышал, ему это не понравится.       — Зайка, чего ты нам названивал?       Ома моргает.       — Вы меня забыли.       — Да, мы уже поняли, — его мать глубоко вздыхает. — Но мы уже почти доехали, бензин тратить не хочется, поэтому езжай поездом, хорошо? О, и обязательно перекуси где-нибудь, а то мы с папой уже остановились поужинать по дороге, так что я не буду сегодня готовить. Давай, увидимся дома, если что — звони!       — У меня нет денег, — говорит он безразличному гудку сброшенного звонка.       Он отнимает телефон от уха. «Подключите зарядное устройство». Когда он пытается написать Момоте, что у него остался один процент, экран телефона без предупреждения гаснет.       Ома утирает рукавом шмыгающий нос, и, не зная, что ещё делать, поднимается к выходу.       — Какого хера ты не берёшь трубку?!       Он нашёл Ому — точнее, Ома окликнул его — на лестнице у западного выхода со станции, где тот со скучающим видом рассматривал толпу в центральном зале.       — Телефон сел.       — А заранее предупредить нельзя было? Я уже было подумал это твой придурошный розыгрыш!       Ома пожимает плечами и проходит мимо него к билетному автомату. Момота тяжёлым, сердитым шагом следует за ним — в конце концов, это ему сегодня проставляться на деньги. Бормоча под нос несдерживаемый поток ругательств, он покупает два билета до Токио, грубо впихивает один из них в руки Омы и вздрагивает.       — Господи, ты что, в морозилке сидел?       Ома, с билетиком в холодной руке, равнодушно смотрит на него. Момота ещё раз оглядывает его с головы до ног. Ома стоит с серым, осунувшимся лицом и повисшими как сопли волосами, его штаны по колено вымочены в грязи, а всё ещё влажная рубашка прилипла к зябко дрожащему от каждого порыва ветра телу. Момота вдруг понимает, что Ома не убирает свой билет в карман, чтобы не намочить его, и от этого ненавидит его родителей ещё сильнее.       Он переминается с ноги на ногу, и скованно предлагает:       — Дать куртку?       Ома выгибает бровь.       — Зачем?       — За тем, что ты до трусов промок.       Ома склоняет голову набок.       — И как твоя куртка поможет моим трусам?       Момота кривится. Не стоило даже пытаться. Он молча стягивает с себя кожаную куртку и набрасывает её на худые, замёрзшие плечи. Ома несколько секунд стоит, неподвижно, будто пытается принять решение, а затем осторожно поправляет её, запахиваясь получше и вжимаясь в тепло только что снятой одежды. Момота одобрительно кивает.       — Пошли, — говорит он, и шагает дальше вглубь переходов станции, приглядываясь к какому-нибудь укромному павильону, в который бы не задувал ветер.       Ома неохотно волочится за ним.       — Куда?       — Куда-нибудь. До поезда ещё минут тридцать, если не дольше.       Они идут вдоль стендов и зазывающе распахнутых дверей магазинчиков. Момота не волнуется за Ому, конечно нет, но не перестаёт оборачиваться через плечо на крохотную фигуру спотыкающуюся чуть позади. Что случилось бы, не возьми он этот злосчастный звонок или брось он трубку, не дослушав до конца? Скорее всего, решает он, ничего ужасного. Ома настолько же прочен, насколько кажется хрупким, и достаточно умён, чтобы уметь этим пользоваться. Он может о себе позаботиться, знает Момота.       Поэтому что-то в его голове не вяжется между неоспоримо надменным Омой, которого он знает, и Омой, послушно плетущимся следом за ним, цепляющимся не за сотню язвительных острот, всегда готовых сорваться с языка, а за края его куртки. Омой, с его несгибаемой волей и упрямым высокомерием, позволяющим себе положить на него. Это что-то в голове Момоты заставляет его сглотнуть.       Но не проходит и минуты, как он чувствует неосязаемое отсутствие рядом с собой. Он запоздало оборачивается. Ома стоит в десятке метров от него, перед уголком, продающим десертную выпечку.       — Я хочу есть, — заявляет он, когда Момота подходит ближе.       Небольшое и скромное — в отличие от своих цен — место, с рядами аккуратно выложенных яблочных сконов, лимонных пирогов, кофейных маффинов и кокосового печенья. Источаемый ими неперебиваемый аромат сдобы кажется не только вкусным, но и тёплым посреди сквозняка станции. Момота наклоняется над круассаном на витрине и прищуривается к ценнику. Ну и ну.       — Дома поешь, — озвучивает он свой вердикт.       Ома качает головой, не отводя глаз от молочных бисквитов.       — Я не ел с завтрака.       А завтрак он покупал в школе, знает Момота. Честное слово, однажды он врежет его папаше.       Он чешет затылок, раздумывая, что делать дальше.       — Ладно, давай так — я куплю тебе что-нибудь, но только не здесь.       Оживившийся, заблестевший взгляд Омы метнулся от выпечки к нему.       — Ну если ты настаиваешь! — он улыбается, как кот, выпросивший себе вторую миску сметаны за одно лишь спасибо, и Момота смутно чувствует себя использованным.       Дождь барабанит по зонтику, который Момота держит так низко над головой, как может, чтобы от него был хоть какой-то прок для Омы, торопливо семенящего следом. Они несколько минут идут вдоль главной дороги — Ома упрямо держится на расстоянии от бордюра — мимо накрытых террас ресторанов и окон уютных кофеен, прежде чем завернуть в ближайший неприглядный переулок, откуда им приветливо мигает вывеска 7-Eleven.       В магазине, в отличие от улицы, тепло, никого нет, и пахнет жареной курицей, продающейся прямо у входа. Момота, угрюмо сопя, тратит девятьсот с лишним йен на стаканчик молочного коктейля и две упаковки бенто, которые суетливый продавец разогрел им прямо на месте. Ома, за неимением стульев, запрыгивает прямо на столешницу у дальнего края прилавка и хихикает, когда Момота одним грубым словом затыкает оторопевшего от наглости продавца, попытавшегося сделать им замечание.       — Мой герой! — подтрунивает Ома, нетерпеливо разрывая упаковку одноразовых палочек.       Он запихивает за щёку сразу несколько кусков не остывшей говядины, обжигая язык, и проглатывает, почти не жуя. Момота смеётся над ним, когда он блаженно прикрывает глаза, чувствуя разливающееся по желудку тепло, но Момоте, думает Ома, никогда не приходилось ради завтрака выклянчивать мелочь у незнакомцев, так что пошёл он к чёрту.       Продавец продолжает нервно оглядываться на них, пока они едят. Ома не обращает на него внимания, и вместо этого косится на шипящий в углу телевизор, каждые несколько минут крутивший анонс долгожданного, нового сезона Данганронпы. Как будто он не выходил каждый грёбаный год.       — Что будешь делать с тестом? Завалишь? — доедая остатки своего риса спрашивает он, чтобы не слышать писклявое «Thrills! Chills! Kills!» Монокумы в пятый раз.       Момота поднимает на него озадаченный взгляд.       — Тестом? По химии что ли? — он пожимает плечами. — Да забей. Спишу, наверное.       — Ловко ты! — улыбается ему Ома. — Двух зайцев сразу: и к уроку подготовился, и друга выручил!       Момота, не отвлекаясь от своего бенто, хмыкает с набитым ртом.       — «Друга», — кисло повторяет он слово, будто оно лично оскорбило его. — Не притворяйся, будто сделал мне одолжение выдернув меня из дома почти к ночи и ободрав до нитки. Кроме меня тебе никто бы и не помог.       — Неправда! — обиженно хнычет Ома, болтая соломинкой в своём молочном коктейле. — Я мог позвонить кому угодно. Весь класс обожает меня, я — их единственный и любимый староста!       Он морщит нос и кривит брови, готовый вот-вот заплакать. Момота облокачивается локтями на прилавок и невпечатлённо смотрит на его театр одного актёра.       — Ага. Это поэтому они передают тебе просьбы и справки через меня? Меня уже достало между вами в телеграф играть, от тебя вся школа шарахается.       Ома хихикает в воротник чужой куртки как смущённая девица. Момота ему льстит.       — Понимаешь, что это значит? Это значит, что ты делаешь очень полезное дело! Ты незаменим! Вся школа нуждается в тебе, Момота-чан! Даже если только для того, чтобы связаться со мной.       Лицо Момоты мрачнеет, палочки для еды замирают в воздухе. Он открывает рот, но, передумав, плотно сжимает губы, напряжённые скулы нервно дёргаются. С прилипшим к подбородку рисом он выглядит по-дурацки, думает Ома.       — Вот поэтому у тебя никого и нет, Ома, — наконец произносит Момота. — Ты всё время говоришь что-нибудь такое, за что хочется выбить тебе зубы.       Ома расплывается в улыбке и подбирает свои отложенные в сторону палочки.       — Как никого? А как же мой любимый Момота-чан? — нежно воркует он. — Где бы я сейчас был, если бы не он?       Момота смотрит на него как-то странно, почти настороженно, и не находит что сказать. Его рука, застывшая в воздухе, мякнет, и Ома ловким движением своих палочек перехватывает вывалившийся из его хватки кусочек трески. Он подносит его обратно к губам Момоты.       — Скажи: «а-а-а»!       Момота толкает его в плечо. Сильно. Ома давится смехом, еле удерживается на прилавке, чтобы не свалиться за край, и роняет треску, но успевает поймать кусочек другой рукой. Он тут же закидывает его в рот, проглатывает, и облизывает ладонь, только шире улыбаясь скривившемуся Момоте. Ему хорошо. Он чувствует, как теплеют немые кончики пальцев, розовеют бледные щёки, как просохшая одежда отлипает от кожи и наконец-таки греет тело. Вместо того чтобы отдать куртку обратно её владельцу, он просовывает руки в рукава. Момота, с красным лицом доедающий свою рыбу, замечает, но упрямо молчит.       Они, к неудовольствию продавца, оставляют за собой бардак из грязных, пустых упаковок и крошек, и, к его облегчению, уходят.       Небо чернее смолы, когда они поднимаются на продуваемую ветром платформу станции. Ома льнёт к его боку как игла к магниту, пытаясь уютиться под зонтиком. В этом нет необходимости под крышей перрона, думает Момота, и продолжает стоять с зонтом в затёкшей руке и повисшим на локте Омой.       С горизонта, сопровождаемый грохотом металла и колёс, приближается поезд. Ома на миг сжимает его локоть крепче.       — Не хочу домой, — глухо говорит Ома. Глаза безжизненно следят за тормозящим составом.       Момота складывает зонт.       — Знаю, — кивает он.       В полупустом вагоне тихо, за исключением раздражающе бипающей и бопающей во всю громкость мобильной игры на телефоне, который Ома выпросил у Момоты. Пока он, навалившись своему другу на плечо, пытается побить когда-то от скуки поставленный рекорд, Момота пытается вспомнить адрес знакомой ему ночной аркады, и прикинуть на сколько игр им хватит денег.