Пари

      Ханджи осторожно провела скальпелем по предплечью Эрена, оставляя длинный и глубокий порез с ровными краями. Йегер болезненно сморщился, но не издал ни звука, а Ханджи резким движением перевернула несколько отличающихся по объему песочных часов и заворожено уставилась на только что нанесенный на руку парня порез.              Из пореза начал сочиться пар, а кровь моментально остановилась, Ханджи довольно хмыкнула и стала что-то невнятно напевать себе под нос, взволнованно ерзая на стуле. Эта неугомонная женщина никогда не могла сидеть спокойно и ровно: она то поджимала под себя одну ногу, то в нетерпении грызла кончик пера, то напевала себе под нос какую-нибудь песенку – это значило уже крайнюю степень ее сосредоточенности.              - … бывает как сегодня,       До странности легко строка целует лист,       Трепещет в клетке рук, как птица вечер поздний,       На сердце так легко, а разум странно чист, - запела Ханджи уже громче, так, что Эрен наконец смог разобрать слова. Зое же от возбуждения начала раскачиваться на стуле, схватила в одну руку перо, а в другую маленькую записную книжку, в которой делала важные пометки в процессе экспериментов.              - Невероятно, прошло три минуты, а рана почти затянулась, - потрясенно пробормотала женщина, прерывая пение.              По бумаге заскрипело перо, Ханджи уткнулась в блокнот и мелодичным низким голосом снова задумчиво затянула:              - Я Вам пишу письмо, зачем мне повод лишний,       Перо бежит само, изгибами строки…              - Майор Ханджи, а что за песню вы поете? – тихо спросил Эрен, словно боясь сбить ее с мысли.              Но, казалось, то, что подопытный лезет с вопросами Ханджи ничуть ее не разозлило, напротив, на ее лице промелькнуло удивление, будто она сама не заметила, что напевала песню.              - Да так, - майор смущенно улыбнулась, - однажды с Эрвином обмывали в одном кабаке удачную вылазку, а там ее певичка пела, да так красиво, что она ко мне надолго прицепилась.              - С командором Смитом? – зачем-то уточнил Йегер.              - Мы с ним давние друзья, - утвердительно кивнула Ханджи. – И такого друга у меня еще не было никогда, и, наверно другого такого во всем мире не найдешь… - пробормотала она задумчиво, уйдя в свои мысли, но потом резко подняла голову и, тряхнув непослушными волосами, улыбнулась и отвела взгляд, понимая, что сказала вроде как лишнее.              Но эти слова приятно грели душу человеку, который показался в дверях.              - Как продвигаются эксперименты? – Эрвин зашел в лабораторию без стука.              - О, Эрвин, ты весьма кстати, я ставила эксперимент по скорости регенерации тканей Эрена при нанесении на тело глубоких порезов с ровными краями острым лезвием, - оживленно затараторила Ханджи, совершенно не смущаясь того, что Смит однозначно слышал ее рассуждения о лучшем друге.              Доклад Ханджи был очень эмоциональным, она громко рассказывала о своих выводах, размахивая руками и периодически показывая Эрвину то свои записи, то скальпель, которым наносила порезы, то схватила Эрена за еще не до конца зажившую руку и начала трясти ею перед командующим. В конце концов ему уже стало жалко парня, и он отпустил его и дослушивал отчет о проделанной работе Ханджи уже в одиночестве.              - Ханджи, - Эрвин окликнул ее, когда она уже наводила порядок на рабочем месте и запихивала какие-то пробирки в маленький шкафчик над столом, из которого казалось вот-вот вывалится все содержимое.              Зое повернулась и вопросительно на него уставилась.              - Часто ты поешь, когда работаешь?              - Так ты все слышал… Хочешь похвалить мой слух или сказать, что влюбился в мой прекрасный голос? – Ханджи весело подмигнула другу, который все никак не хотел переставать быть серьезным.              - Можешь не стесняться, я…              - Я не стесняюсь! – возмущенно завопила Ханджи, перебив Эрвина на полуслове.              - Кому ты рассказываешь? Я же знаю, что за шутками ты прячешь стеснение, - заулыбался Эрвин, а Ханджи недовольно хмыкнула, признавая его правоту. – Я на самом деле тоже так пою, ну, как пою, напеваю себе под нос, когда сильно сосредоточен.              - Ты? Серьезно? Никогда бы не подумала, - задумчиво протянула Ханджи. – Тогда может и Леви поет? Когда убирается например? Вот бы послушать какие песенки он напевает себе под нос.              Эрвин медленно встал со стула, намереваясь пойти к двери. Было уже очень поздно, солнце давно село, а ночь успела раскидать по темному небу тысячи сверкающих звезд. Заколыхало пламя свечи.              - Хватит строить теории заговора, Ханджи, если так интересно, то спроси у Леви сама.              Ханджи возмущенно взглянула на Эрвина через очки, будто он сказал самую очевидную глупость на свете:              - Как будто он признается!              - А ты попробуй спроси, - усмехнулся Эрвин и направился к выходу, - Не сиди здесь допоздна, а то, мне кажется, скоро ты совсем перестанешь спать.              Дверь за командующим закрылась, а Ханджи устало потерла глаза.              ***              - Леви, ну, давай, скажи честно, чего стесняться, вот мы с Эрвином тоже это делаем! – уже который раз воскликнула Ханджи, сидя за обеденным столом рядом с Аккерманом.              Леви лишь холодно посмотрел в ее сторону, продолжая апатично помешивать горячий суп в своей тарелке. Его безэмоциональное лицо выражало усталость и желание побыть одному. Можно и не одному, хотя бы просто не в компании одной гиперактивной особы, которая донимала его с самого утра. Внезапно Леви почувствовал резкую боль в бедре и вздрогнул. Его самообладание заскрипело по швам. Зое додумалась ущипнуть его за ногу, чтобы привлечь к себе внимание.              - Четырехглазая, ты совсем обнаглела? Какого черта? – зашипел Аккерман в ярости.              - Скажи мне правду, и я отстану, - Ханджи невинно захлопала глазами.              Леви тяжело вздохнул. Эта заноза теперь точно не отвяжется без утвердительного ответа.              - Не пою я ничего, я даже песни ни одной не знаю, - нехотя признался Леви.              - Невозможно не знать ни одной песни, - авторитетно заявила Ханджи, откусывая большой кусок от с своей булки с маком.              Тут в бесконечный спор решил ввязаться Эрвин, который до этого просто наблюдал за происходящим со стороны:              - Человек, который хоть раз был на празднике, знает хотя бы одну песню.              Ханджи победно взглянула на Леви, радуясь, что Эрвин принял ее сторону.              - Я не хожу на праздники, - Леви поморщился. – Ладно, все равно не отстанете! Знаю я всего одну песню. Это колыбельная, мне пела ее в детстве покойная мать. И было бы странно, если бы я напевал ее, когда драю пол.              Леви со скрипом отодвинул стул и встал со своего места. Еще раз промокнув губы салфеткой он отправился к выходу. Ханджи сочувствующе вздохнула, почувствовав себя как не в своей тарелке из-за того, что, доставая со своими расспросами, разбередила болезненные воспоминания товарища. Ей было его жаль, человека, потерявшего слишком многих. И в такие моменты ей безумно хотелось его обнять, чтобы показать свое участие и поддержку, но она всегда опускала руки, зная, что ее оттолкнут.              Больше тема песен в компании с Леви не поднималась.              Но спустя какое-то время они с Эрвином все больше стали обращать внимание на убирающегося Леви. И волей не волей они прислушивались, а не напевает ли он что-то, потому что поверить, что Аккерман знает всего одну песню, было сложно. Постепенно подобная “слежка” вошла у обоих в привычку и привела к тому, что Ханджи и Эрвин заключили пари: кто первый услышит, как поет Леви – победитель, а победитель получает бесплатный ужин и бутылку виски.              ***              Ханджи потерла глаза тыльной стороной ладони, смахивая непрошенные слезы с опухших и покрасневших век. Женщина со всей силы ударила кулаком о каменную стену, боль немного отрезвила ее, хоть и ощущалась словно сквозь пелену. На пол капнула кровь.              Со злостью Ханджи закусила губу, чтобы сдержать громкие рыдания, которые лезли наружу. Командир не должен плакать. Не здесь. В своей комнате в подушку, закусив ее до скрипа в зубах, кричать, всхлипывать, обливаться слезами – пожалуйста, но не здесь, где ее могут увидеть простые солдаты. На ее плечах теперь слишком большая ответственность. Она должна показать, что со смертью Эрвина развед корпусу не пришел конец. Ради всех своих товарищей, ради всего человечества, ради светлого будущего и ради своего самого лучшего друга, который взвалил на нее эту тяжелую ношу. Она не посмеет не оправдать его доверие.              Ханджи топталась в коридоре перед дверью в комнату, которую отвели подпрощальный зал с командором Эрвином Смитом. Она уже видела его остывающее залитое кровью тело на поле боя, но сейчас войти в комнату, где Эрвин лежит в лакированном гробу, обложенный крупными белыми лилиями, для нее оказалось слишком сложно. Осознание потери накрыло ее волной горя уже после возвращения в штаб, после этого тело Эрвина она еще не видела, и боялась, боялась взглянуть в спокойное мертвенно бледное лицо дорогого ей человека, которое уже никогда не коснется ласковая улыбка.              Но сегодня был последний день прощания перед похоронами, так что пути назад не было, и Ханджи нерешительно мялась у двери.              - Мне бы крылья, чтобы укрыть тебя.       Мне бы вьюгу, чтоб убаюкала.       Мне бы звезды, чтоб осветить твой путь.       Мне б увидеть сон твой когда-нибудь, - из-за двери послышалось тихое пение.              Ханджи сначала показалось, что ей это привиделось, но она подошла ближе к двери и снова услышала мужской знакомый голос:              - Баю-баю-бай.       Ветер, ветер, улетай.       И до самого утра       Я останусь ждать тебя.              Ханджи шокировано подошла еще ближе и тихо заглянула в маленькую щель, которую не заметила в начале – дверь была закрыта не до конца.              Зое прикрыла рот рукой от удивления, распознав знакомые очертания. Леви стоял над гробом своего командира, наклонив низко голову, что из-за волос нельзя было увидеть его лицо. И тихо пел. Колыбельную.              - Мне бы небо черное показать.       Мне бы волны, чтобы тебя укачать.       Мне бы колыбельную тишины.       Точно корабли проплывают сны              Ханджи как парализованная стояла у двери, не смея прервать необычный процесс прощания. Завороженно она слушала тихое пение мужчины, который, не умея выражать свои чувства в словах, вкладывал их в песню.              Ханджи вспомнила пари, заключенное с Эрвином несколько лет назад.              - Вот ты и выиграл, милый друг. Но знал бы ты как горько мне уступать тебе победу…