Нормальное ревашольское имя

      Раз в две-три недели, в свой единственный выходной, Беатрис Сорель забирала племянника из интерната домой. В конце концов, ребёнок должен хотя бы иногда есть домашнюю еду, получать в подарок новую фигурку франконегрийского рыцаря и порцию мороженого.       Сегодня был как раз один из таких дней, славный, не смотря на погоду. Киму нравилось бывать у тётки. Ему хотелось бы сказать «бывать дома», но это место никогда не было *его* домом. В крохотной квартирке, у самой крыши пострадавшей от бомбёжки пятиэтажки на Индустриальном Проспекте, Беатрис без мужа воспитывала троих сыновей, едва зарабатывая на самое необходимое. Встроить в эту схему еще одного голодного ребенка было просто немыслимо. В интернате для детей войны у него хотя бы гарантировано была еда, теплая постель и школьные занятия.       Она успокаивала себя этим рациональным *гарантировано*, но по вечерам иногда тайком плакала в подушку от стыда. Маленький Ким – всё, что ей оставалось в память о младшей сестре. Но у Беатрис просто не было сил тащить ещё и его.       Иногда слёзы стыда сменялись слезами ярости, и она сжимала в темноте кулаки, молча злилась на сестру, а ещё больше – на её мужа. Если бы шесть лет назад эти двое включили бы мозги и ответственность, если бы думали о своем малыше, а не о бессмысленных революционных идеях, возможно, тогда всё обошлось бы иначе.       *Возможно*, сейчас бы у неё в гостях вместе со своими *живыми* родителями был весёлый розовощекий сорванец. А не тихий молчаливый заморыш, тощий, с нелепо торчащими ушами и большими очками на разбитом носу. Он никогда не жаловался, ни на что, но она прекрасно всё видела – подбитые скулы, счёсанные костяшки, в очередной раз перемотанную изолентой дужку очков. Только что она могла сделать? Не-таким-как-все всегда достаётся больше прочих. Ким отличался от других детей, и не только тем, что был гораздо умнее. Умом можно научиться не выделяться, но раскосые сеольские глаза не спрячешь даже за самыми толстыми стёклами.       Лучше бы его проклятый отец оставил ему что-нибудь более ценное, чем бесполезные гены. Например, остался бы жив и растил его сам, а не ушел в революционное подполье, бросив свою женщину с младенцем в зимнем городе, среди войны и голода.       Тётя Беа курила дешевые папироски, одну за другой, и меланхолично смотрела в раскрытое окно на весеннюю грозу. Редкая минута отдыха загнанной тремя работами вдовы. Гул проспекта под окном, бибиканье мотокарет и звук дождя смешивались с похрипывающим радио, из которого неслась подборка дореволюционных шлягеров.       Ким шмыгнул носом, поправил очки, поглядел на лампочку и нахмурился. Из-за грозы и плохой проводки лампочка неприятно мерцала, мешая сосредоточиться. После обеда тётка выдала ему здоровенную коробку из-под обуви, полную счетов за электричество, каких-то старых документов, выписок и прочей макулатуры. Она считала восьмилетнего Кима достаточно умным и внимательным, чтобы доверить ему сортировку бумажек: весь этот хаос разложить по датам в одну стопку, просроченные документы вроде чеков и читательского билета в Центральную Ревашольскую библиотеку от ноября '03 года – во вторую, всё непонятное – в третью. Короче, занять ребёнка на ближайший час, чтобы спокойно покурить под настольгическое завывание Поля Реми.       Киму нравилось молча возиться с бумажками и цифрами, намного больше, чем играть во дворе с кузенами в «джемрокского вышибалу». Он и без того круглые сутки был окружен в интернате другими детьми, их воплями и топотом. Не сказать, чтобы это приводило его в восторг. Только у тётки можно было посидеть в тишине и *почти* даже в одиночестве, где никто не толкает и не задирает тебя каждую минуту.       Мальчик уже успел сложить две аккуратных стопки и взялся за очередную бумажку. Она отличалась от счетов, была сложена втрое и на ней красовалась синяя гербовая печать, кажется, еще королевская. Ким осторожно раскрыл документ и принялся водить пальцем по строчкам. Вообще, читать он научился очень рано, и делал это при любой возможности. Общаться с книгами оказалось намного приятнее, чем с людьми, от которых чаще всего ничего хорошего ждать не приходилось.       Он перечитал бумажку несколько раз, чтобы понять смысл. Но то, что он прочитал, всё равно казалось странным. - Тётя Беа, -- позвал он. – Тут написано, что у тебя было другое имя.       Беатрис почувствовала внутри неприятный холодок. Ничего такого в этом свидетельстве не было, люди меняли имена постоянно, подумаешь. Это не противозаконно. И всё же. - Что тебя звали не Беа, а Бао.       Беатрис подошла к столу, не выпуская из пальцев папироску, вытащила второй рукой документ у Кима из-под носа. - Это сеольское имя. – Она не имела привычки врать своим детям, а Ким, всё-таки, был и её ребенком тоже. – Твоя бабушка дала нам с твоей мамой сеольские имена. Я своё поменяла. - Но почему? - Потому, что мы живём в Ревашоле, -- тётя Беа села напротив и принялась складывать аккуратные стопки обратно в коробку. Пальцы её нервно подрагивали. Гербовую бумажку она положила на самое дно. – Мы – коренные ревашольцы, а не какие-то приезжие беженцы. Всё, хватит с тебя на сегодня бумажек.       Она закрыла коробку, затянулась и выпустила дым в потолок. И тут её словно прорвало. - Я говорила сестре, что нужно дать тебе *нормальное* имя. И фамилию взять нашу, а не твоего отца. Но… Ей и ему почему-то было *важно*. – Она недобро фыркнула. – Да уж, важно наградить своего ребенка очередной табличкой «смотрите, я отличаюсь». Как будто это и так не очевидно.       Ким слушал молча и не задавал вопросов. Тётя явно злилась, хоть и не на него. Может, в порыве злости она что-нибудь расскажет новое про маму и папу? Когда он спрашивал сам, она всегда морщилась и меняла тему разговора, будто эти вопросы делали ей больно. У неё не было ни одной фотографии Кицураги-старшего, но по тёткиным намёком Ким понимал, что он очень похож на своего отца. А *лучше* был бы похож на маму, которая была на вид «совсем не сеолка», как и тётя Беа. От их матери, то есть, от бабушки Кима им достались только смоляно-чёрные волосы. Тётя регулярно осветляла их гидроперитом из аптеки. - В этой жизни, Ким, -- она зло затушила окурок в надтреснутой пепельнице, не глядя племяннику в глаза, – а особенно в *этом* городе всегда, всегда найдется какой-нибудь подонок-расист, который обязательно ткнёт тебя носом в твоё происхождение. Имя – это не просто слово. Оно показывает твою *принадлежность*. Сейчас тебе нет до этого дела, но потом… Когда *вырастешь*. Возможно, и сам захочешь его поменять. Захочешь стать нормальным ревашольцем. - Я *нормальный* ревашолец, -- Ким вдруг обиженно засопел. Почувствовал, как кончики ушей и щёки стали горячими. Ему уже не нравилось, что тётя Беа говорила про маму с папой. С другой стороны, в чём-то она была права, и ему даже не нужно было *вырастать*, чтобы это прочувствовать. В интернате хватало любителей дать ему очередное обидное прозвище, и оно далеко не всегда было в категории «Коротышка» или «Очкарик». Бывало и «Узкоглазый» и «Жёлтая задница», и чего ещё похуже. Он мысленно отметил в голове новое слово *расист* и решил позже узнать подробнее, что оно означает. - Для *них* ты никогда не будешь нормальным. Кицураги – *не нормальная* ревашольская фамилия. Ким – *не нормальное* ревашольское имя. Твои родители были просто безответственными… просто…. – Голос у тёти стал хриплым и дрогнул, по лицу на долю секунды пробежала судорога, словно она собиралась заплакать.       Киму тоже захотелось заплакать, а ещё захотелось обнять тётку, спрятаться лицом в чёрном переднике, и чтобы она гладила его по волосам. Но он бы никогда не решился попросить о таком или броситься к ней первым. Беатрис всегда держала его на расстоянии, он очень хорошо чувствовал это, хотя не понимал, почему она так поступает. Когда за другими в интернат приходили тёти и дяди, бабушки и дедушки, они непременно обнимались, целовались, сажали детей на плечи. Его же тётка Беатрис просто брала за руку сухим уверенным жестом и тащила за собой – в парк к мороженому, затем обязательно мимо ларька с комиксами (про аэростаты!) и домой, к обеду, кузенам-погодкам и трескучим радиоспектаклям. Всё это походило не на заботу, а на обязательную программу, будто Беатрис упрямо и болезненно отдавала долг умершей сестре: смотри, я не бросаю твоего сына, я о нём забочусь. Уж как получается.       Этого Ким не знал и знать не мог, он просто смирился с тем, что никакие такие обнимашки ему не положены.       Беатрис взяла себя в руки, бросив на племянника быстрый взгляд. Она мастерски вернула на лицо маску непроницаемости. Если она даст слабину и подпустит маленького Кима слишком близко, если позволит себе его обнять, потрепать по чёрному ёжику волос, её сердце не выдержит, она всё-таки заберет его из интерната и окончательно сойдет с ума от количества работы и недостатка сна. Она была благодарна Киму за то, что он никогда не плакал, не жаловался, не бросался на нее с нежностями и не умолял забрать домой – это было бы просто невыносимо.       Ей вдруг пришло в голову, что всего через три года её старший пойдёт в рабочий техникум и переселится в общежитие, тогда она сможет забрать Кима к себе и устроит его в нормальную школу. Например в ту, возле доков у залива, с техническим уклоном. Мальчик он способный, такой может выбиться в люди – благослови Долорес, еще и в колледж поступит, станет инженером… Её размышления прервал тихий, едва слышный, всхлип. Беатрис спохватилась, что разговор повернул слишком уж не туда: вряд ли уместно восьмилетке слушать про расизм. - Так, ладно, ладно тебе. – Голос у нее был сердитым, но уже не злым. – Нечего реветь. Ты не девчонка, в конце концов, и тебе не три года. Иди умойся, я какао сделаю. Если твои братья всё не выпили.       Ким стоически проглотил рыдания, продышался и протёр очки. - Так-то лучше, -- тётя Беа кивнула и пошла набирать в чайник воду. Она всё ещё избегала смотреть племяннику в глаза. – Запомни, Ким, миру совершенно не нужно знать о том, что у тебя там внутри творится. Эмоции, слёзы, сопли на людях – удел неудачников и слабаков. Ты меня понял?       Ким кивнул, изо всех сил стараясь сделать серьезное лицо. Шумно и протяжно шмыгнул носом. Никаких соплей. - Вот и молодец. Кстати, если закончишь четверть на отлично, свожу тебя на выставку аэростатов. Как тебе такая мысль?       *Мысль* привела Кима в полнейший восторг, но он успел запомнить, что эмоции показывать вредно, поэтому лишь сдержанно ответил: - Хорошо.       Беатрис достала с верхней полки банку из-под муки: её маленький тайник от сыновей, где можно было хранить стратегический запас какао. Она злилась на себя, на мёртвую сестру, злилась на Кима, который снова заставлял её чувствовать стыд и выторговывать прощение за невозможность заменить ему мать. Беатрис уставилась в банку и «зависла» на несколько секунд, пытаясь привести чувства в порядок. - У Пьера, кстати, есть «Купри-10», -- она сказала это как бы между прочим, после долгой паузы. Вторая неловкая попытка загладить вину за вспышку гнева. – В мусоре на берегу после прибоя нашел, представляешь? Он с ней наигрался уже, хочешь, попрошу тебе отдать? Там одно колесо сломалось и еще что-то внутри, но уверена, ты разберешься, как починить. - Не надо, -- Ким вздохнул. Игрушечная Купри, даже самая дешевая, даже сломанная, была пределом мечтаний любого ребенка в радиусе тысячи миль, но... – Всё равно в интернате отберут. - Хм. Верно. А я и не подумала. – Перед Кимом на столе оказалась дымящаяся чашка, пахнущая соевым шоколадом. – Ну, до понедельника-то ты всё равно здесь, так что… Погоди-ка. – Тётка пошарила ладонью в одном из ящиков кухонного серванта. – Вот, точно. Гляди.       Она открыла небольшую плоскую деревянную коробочку и поставила рядом с какао. В коробке ровным рядом лежали маленькие изящные отвёртки, крохотные пассатижи и еще какие-то неизвестные Киму штуки. Муж Беатрис, погибший во время бомбёжки еще в ’07 году, когда-то увлекался ремонтом часов и музыкальных шкатулок, даже иногда подрабатывал этим. Инструменты блестели так, словно и не пролежали в шкафу почти девять лет. - Купри сама себя не починит, -- тётка пожала плечами, легонько подтолкнула коробочку к племяннику. – Она в комнате, на полке с игрушками.       И как бы Ким не старался *подавить эмоции*, на этот раз улыбка победила с разгромным счётом.