масару – идиот.

      Эти шаги слышны за километр, и не распознает их только тупой. А Шингетсу, в отличие от некоторых, тупым не был никогда. Он кривится, когда дверь кабинета с треском распахивается, и в неё вваливается рыжеволосое безобразие.       — Извиняйте, опоздал! — неформальное обращение режет слух, а громкость сказанного буквально кричит о чужой невоспитанности. Не дожидаясь ответа, Масару проходит в класс и, как назло, устраивается спереди, прямо перед Нагисой.       Он раздражающий.       Его яркие-яркие волосы отвлекают от уроков, а соринка, прилипшая к пиджаку, просто бесит. Смахнуть бы, но это вызовет вопросы. Шингетсу продолжает сверлить спину взглядом, невольно подмечая больше деталей: форма неопрятна, из неё торчат нитки — вероятно, Даймон снова дурачился и цеплялся за всё, что только можно. Теперь Нагисе хочется взять ножницы и поочерёдно срезать каждую, придав одежде, на которую смотреть противно, приличный вид. Но своим желаниям мальчик потакать не привык, ведь это чревато последствиями — вместо этого он задирает голову и морщится, как от лучей солнца, ведь взгляд снова приклеивается к этим чёртовым волосам, больше напоминающим лесной пожар. Или собственные щёки, облившиеся огнём по непонятным причинам. Шингетсу прячет явные пятна за ладонями и наконец отворачивается — своя несобранность раздражает даже больше, чем абсолютный спортсмен.

«Масару — идиот».

      Это понятно без слов. Ни в одной книжке эта аксиома не прописана, ведь даже толковый словарь не может в полной мере раскрыть чужую бестолковость. Иероглифов не хватит, чтобы описать то, насколько он безнадёжен.       Но Даймону как-то наплевать: он, выразив полное неуважение к математическим примерам и обывателям библиотеки, отрубился несколько минут назад. Блаженно прикрыл глаза и засопел, удобно устроившись на стопке из учебников, чем, мягко говоря, взбесил Нагису. Рука непроизвольно потянулась к пеналу, который должен был сыграть роль будильника. Один удар по черепушке вместо «доброго утра» — идеальное решение проблемы.       «Наверняка Масару за секунду вскочит с места и начнёт ругаться, обвиняя меня во всех смертных грехах» — от такой мысли сердце Шингетсу, по непонятным причинам, пропустило удар, сбив дыхание. Разве это нормальная реакция на чужую несобранность? Он поджал губы, схватил пенал и… замер, словно истукан. Признаться честно, будить одноклассника не хотелось от слова «совсем»: а вдруг тот не мог уснуть по семейным обстоятельствам? Пусть обществовед со стороны казался ледышкой, в отношении друзей он был очень чутким. Да и тревожить Даймона, когда он наконец заткнулся и выглядит так безмятежно — сродни преступлению, причём против самого себя.       Нагиса закатывает глаза, бросает последний взгляд на одноклассника и решается: он неторопливо складывает собственные вещи и прячет тетрадь с решениями в рюкзаке Масару. После кладёт ладонь его на плечо и аккуратно треплет, с намерением разбудить.       — А?! — мальчик вздрагивает и отшатывается, как от огня, не до конца осознавая, что происходит. Он нервно озирается по сторонам, замечает Нагису и, не скрывая облечения, произносит, — Божечки, Шингетсу! Это было так скучно, что я просто уснул. А ещё я ничего из твоей математики не понял, ну да ладно.       По голове пеналом ему всё-таки прилетает. За чрезмерную наглость.       Идти наперекор родителям — дельце гиблое, но Нагисе не привыкать. Это очередной этап игры, над которой, как безумный учёный, верховенствует его отец. Девиантное, но не противоречащее правилам поведение испытуемого только привлекает, заставляя льнуть к мониторам в попытках не упустить ни малейшей детали — и сейчас это только на руку.       Нагиса жертвует крупицами времени, что выделены на сон, во имя дружбы: он успокаивает Масару, которого опять мучают кошмары — не отходит от телефона, набирает сухие, но искренние слова поддержки и осознаёт, что этого катастрофически мало.       Хочется, разбив вдребезги свой неприступный образ, оказаться рядом: сжать чужую, обжигающую тёплом, ладонь и утереть слёзы — Шингетсу никогда не признает вслух, но ребячливость Даймона в последнее время практически не раздражает. Наоборот, теперь он готов сделать всё возможное, чтобы уберечь эту черту характера.       Зачем?       Он и сам до конца не понимает, но точно знает одно: искренняя, как у ребёнка, улыбка красит абсолютного спортсмена больше, чем слёзы — между шумной инфантильностью вперемешку с нескончаемым восхвалением себя и молчанием навзрыд, Нагиса, без раздумий, выберет первое.       Мальчик напряжённо закусывает губу, трёт раскрасневшиеся от недосыпа глаза, но продолжает переписку. Возможно, завтра он свалится в обморок от усталости и получит очередную дозу стимулятора в вену, однако сейчас его переживания целиком и полностью сосредоточены на однокласснике.       В конце концов, на следующий день Даймон позовёт его пройтись после школы и, неловко отведя глаза, одарит словами благодарности — почему-то в этом обществовед даже не сомневается. Однако колкости, над которыми он думал весь вчерашний вечер, внезапно вылетят из головы, оставив место одному смущению. Непривычно тихий и скромный, Масару выглядел бы невероятно милым… Подождите, а почему он вообще представляет такое? Чем больше Нагиса пытался отгонять странные мысли, тем сильнее путался бы в своих чувствах. На «он действительно сказал, что благодарен… мне? Не Котоко-чан, Монаке-чан, Кемури-куну, а мне?!» Шингетсу поймёт, что в его жизни что-то пошло наперекосяк.       Масару всё такой же раздражающий идиот, но теперь Нагиса не может перестать думать о нём — ни в одной книжке, которые предназначены для учёбы, не сказано, что делать в случае, если ты внезапно проникся тёплыми чувствами к абсолютному придурку.       Такая ситуация кажется безвыходной, однако он не привык сдаваться: если приложить усилия, то к любой, даже завязанной на чувствах, задаче можно найти своё логическое решение.