Кто же перерезал небу горло?

      — Может, ты уже скажешь, куда мы идём? — Матвей продолжал бурчать, пока они поднимались, на что Антон лишь тихо усмехался и крепче руку Корецкого сжимал. Лестница была будто бесконечна. Матвей не привык куда-то подниматься ногами. Крылья ему на что? Правильно, чтобы не ковылять за слишком уж тихим Варчуком. Кстати, да. Антон был уж слишком молчалив, что совсем не похоже на него. Никаких глупых шуток, никаких подколок или невероятных историй его тусовок. Ничего. От этой тишины парню впервые стало некомфортно. Странное чувство, будто что-то нехорошее должно произойти, заполнило всё тело. Такой привычный образ смуглого парня рассеивался перед глазами, оставляя лишь пустую лестницу. Матвей отогнал наваждения и продолжал идти, сам не зная куда.       Наконец, они поднялись. Их встретила просторная комната, вся залитая красным светом. Свет этот лился из окна, он заполнял всё пространство, облизывал каждый камушек, игрался на стекле бокалов, что стояли на пледе. Бокалы? Вино? Матвей приподнял бровь, смотря на Антона, который уж слишком был поглощён закатом. Красные лучи так и обнимали лицо Варчука, минуя линзы очков и целуя зелёные глаза. Корецкий слегка толкнул своего парня, чем вернул его в мир реальный. Антон моргнул и уставился на Матвея. Он тянулся за поцелуем, но смог поцеловать лишь ладонь, которую выставил перед собой Корецкий.       — Ты чего? — Антон вопросительно голову склонил и носом потёрся об ладонь. Разрешения просил так. Матвей нахмурился и отвернулся.       — Зачем мы здесь?       — А ты не понял? Это свидание. Посмотри, какой закат красивый. Как раз для нас, — Варчук снова смотрел на огненный закат, а в глазах собственное пламя возгоралось. Огонь тянулся к огню. И только Матвей удерживал его от последнего шага. А удерживал ли он его? Или это всё было лишь иллюзия, а на деле сам Матвей толкал Антона в пропасть. Они не знали. Они не хотели знать. Красный свет туманил разум, Корецкий сам не заметил, как тянулся за поцелуем, а Варчук охотно отвечал. Матвей руками цеплялся за шею и плечи. Он отпускать не хотел. Не хотел терять. Но где? Почему? Как? Парень смотрел в глаза цвета травы с полей, а чувство странное снова заиграло в груди. Оно лапки тянуло к сердцу Матвея, оно коготки приготовило, да зубки заточило.       — Ты же не собираешься сейчас прыгнуть? Я не поймаю тебя, — Корецкий сглотнул, сильнее прижимаясь к своему парню. Отчего-то стало страшно. Но в ответ он лишь услышал смех. Такой… светлый. Такой его. Этот смех все страхи и сомнения забрал, оставляя спокойствие.       — Ты чего, Матюш? Уже успел выпить без меня? Всё с тобой ясно, — Тоша тянул Матвея к пледу, где их ждало вино, а также немного еды. Антон сам сюда всё это приносил? Матвей только спросить хотел, как Антон опередил его, — Инга помогла. Как только услышала насчёт свидания, сразу же согласилась.       Матвей лишь рот открыл и сразу же закрыл, уставившись на бокал с бордовой жидкостью. Она плескалась взаперти, билась об стенки. Она выбраться желала. Хоть куда. Главное, на свободу. Матвею тоже хотелось на свободу, к чистому воздуху и синему небу. Красные лучи его пугали, а слишком тихий Антон вгонял в ужас.       — Это неправда, — парень шептал себе под нос, пока руку сжимала другая до одури горячая рука.       — Что неправда? — Антон склонился слишком близко. Его запах, запах пепла и корицы, дурманил. А его глаза звали за собой. Моргнув ещё раз, Матвей понял, что ему снова показалось. Никакого запах пепла. Никакой корицы. Ничего. Это всё ещё его Антон, который уж слишком был напряжён состоянием своего парня.       — Ничего. Всё нормально. Я просто не выспался.       Антон начал рассказывать про какой-то случай на паре, но Матвей его снова не слушал. Он снова смотрел на напиток, откладывая его куда подальше. А вот сыр он к себе притянул и принялся его съедать. Уж слишком есть хотелось.       — Смотри не подавись. Давиться чуть попожа будешь, — Варчук усмехнулся, пригубив немного вина. От парня так и веяло расслабленностью и тягучестью. Антон облокотился об стену, да в окно смотрел, на то, как солнце из сил последних догорало. Тепло оно уже не давало, лишь мелкие остатки, но мир цеплялся за них, как за единственное спасение. Матвей же к своему кусочку тепла тянулся, прижался к нему, вдыхая запах. Спину оглаживала тёплая рука. Она задевала шею и рыжие волосы. Она щекотала всё нутро Корецкого. Весь воздух внутри него. Будь у него сейчас крылья, они бы трепетали от ласки и нежности. Антон шептал разные пошлости, а Матвей лишь фыркал и закатывал глаза, но в глубине сам желал всех этих восемнадцать плюс движений. Но Корецкий сильнее сжал шею Варчука, — м, кинк на асфиксию это не по мне. Блин, ты реально задушишь меня.       — Прости, — только смог прошептать Матвей, но хватку не ослабил. Страшно было. Даже слишком. Внутри всё сжималось от тревоги. Это было всё неправда, неправда, ложь, фальшь, враньё. Всё что угодно, кроме реальности. Матвей задыхался, хотя не его душили. Антону лишь оставалось крепче прижать к своему сердцу, что билось слишком тихо. Матвей с трудом улавливал каждый звук. Всё как будто растворялось. Всё это лишь иллюзия. Иллюзия его идеальная мира. Иллюзия его мечты. Иллюзия…       — Кто же перерезал небу горло?       Корецкий вмиг подскочил с ужасом глядя на своего парня, который всё также глазами провожал закат. Лучи уж совсем алыми стали. На кровь походило. Много крови. Слишком много крови. Весь орден в крови. Весь мир. Всё. Всё. Всё. У Матвея слезы текли. Он к Антону тянулся, да поздно. Всё в крови. Все мертвы. Или…       Парень головой качнул, всё прошло. Антон встревоженно смотрел на Матвея, положив руку ему на плечо.       — Это всего лишь песня.       — Песня? Ты… песня?!       — Да, так она и называется. Я тебе скину. Послушай на досуге. Она классная.       — Я… — Корецкий отвернулся, снова смотря на вино. Жидкость под светом красным стала ещё ярче. Она переливалась. Она играла. И не только на стенах, но и в голове. Хотя Матвей даже глотка не сделал. А стоило. Вино жгло горло, и от непривычки голова закружилась. Ох, как Матвею хотелось утонуть в этом кружении. Лучше так, чем кровь.       — Тебе бы лучше не налегать на него. И закусывай. Матвей, — Варчук схватил в свои объятия Корецкого и поцеловал того в плечо, — что случилось, птенчик мой.       — Ты мертв, — голубые глаза смотрели в зелёные, но не видели они больше полевой травы. Лишь безжизненное поле. С красным закатом. С перерезанным горлом.       — Какой ты догадливый мальчик. Горжусь.       Руки у Матвея все были в крови. Толстовка тоже. Всё было в крови. В Его крови. В крови Антона. А в башне никого не было. Кроме Матвея. Кроме его гнетущего одиночества. И сильной боли.       — Почему ты ушёл? — крик в пустоту, перешедший в шёпот. Тихо. Тише. Совсем тихо. Матвей руками уши закрыл. Попытка вздохнуть закончилась неудачей. Будто чьи-то руки невидимые душить начали. Он помнил Антона, как тот сжимал руку Матвея перед заходом в книгу, как тот нахмурился. Не любил он заходить в книги. Помнил свои первые вылазки. Корецкий лишь убрал свою руку, ибо «Ты чо совсем? При всех?». Но теперь Матвей сожалел лишь, что больше не мог взять руку тёплую. Больше не мог лишний раз повозмущаться, что Антон слишком романтичный, слишком сопливый, слишком мило нижнюю губу выставляет вперёд, когда Матвей в очередной раз отказался лечь тому на грудь. Матвей дышать не мог. Не мог. Ему лишь хотелось на свободу. Улететь. Свалить. Он же всегда улетал. Вечно в побеге, вечно в плену, вечно не знал, где его место.       «Ты можешь в моей комнате остаться. Всё равно один живу».       Матвею хотелось остаться, но как же свобода? Как же независимость?       «Я тебя не держу. Можешь лететь. Только вернись».       Антон ведь не держал Матвея. Никогда не держал. Сам привык к свободе и знал, как Корецкий любил её. Как никого не любил. Даже его.       «Ой, да ладно тебе, хмурыш. Не буду я тебя трогать, раз мы такие недотроги».       «Надеюсь, ты доволен».       Нет, не доволен. Никогда не был доволен.       — Вернись.       «Зачем? Опять в клетку тебя посадить?»       — Просто рядом будь, — Матвей не знал, откуда голос исходил. То ли из головы, то ли с окна. С самого неба. Которому горло перерезали. У которого кровь уже кончилась.       «Ха, поздно».       Поздно. Слишком поздно. Слишком. Матвей горло сжимал, мечтая шею сломать или задушить себя. Ох, Матвей, нельзя же убить себя…       …во сне.       Корецкий с криком подлетел на своём спальном мешке. Глаза бешенные осматривали комнату, в которой он спал. Всё такая же. Никакого заката, никакого свидания. Никакого… Антон! Матвей попытался подняться, да запутался в собственных ногах и упал, больно ударившись подбородком. Громко проматерившись, Матвей, наконец, встал и поторопился в комнату Варчука.       — Вот только пусть попробует не оказаться в комнате, прибью, — Матвей всю дорогу бурчал, но из головы так и не уходили тревожные мысли и сцены разной степени жестокости. И кровь. Слишком. Много. Крови. Или Чернил. А какая к чёрту разница? Корецкому лишь бы, чтобы Антон был жив и посапывал в кроватке, а иначе… Матвея передёрнуло от количества мыслей, и продолжил он путь в тишине. В гнетущей тишине. Он мог лишь слышать, как где-то ходят тени. Они почти бесшумно ступали, но Матвей всё равно их слышал. И только в этот момент до него дошло. Он мог воспользоваться крыльями, но настолько перепугался, что забыл. Как только знакомое и приятное ощущение прокатилось по спине, Корецкий стал уверенней. Он легко вылетел в окно, понимая, что легче залететь в комнату, чем пытаться постучаться. Тем более Варчук никогда окна не закрывал. Ждал ли он Матвея или ему вечно жарко — неизвестно. Вот и в эту ночь окно, как обычно, было открыто. Ловко приземлиться не получилось, и Матвей снова полетел на пол, но уже с подоконника. С трудом поднявшись, парень осмотрел комнату, но наткнулся на пустоту. Кровать была заправлена. Телефона не было. Слишком пусто. И в комнате, и в душе. Матвей губу закусил. Значит, правдой это было. Чистейшей правдой. Матвей со всей силы ударил по кровати и голову положил на постель. Желание разреветься росло с каждой секундой, а вместе с ним желание врезать себе за всё хорошо.       Что Матвей и сделал. Рука со всей силы ударила по лицу, задевая больной подбородок, отчего Корецкий зашипел и сильнее укутался в толстовку. Холодно. Ветер, что Матвей так сильно любил, теперь лишь приносил дискомфорт. Встав и закрыв окно, парень чётко решил, что не уйдёт. Больше никогда. Ни за что. Не уйдёт. Он сел рядом с кроватью. Сесть на саму кровать сил не хватило. Слишком много воспоминаний она хранила в себе. Слишком много Антона. Слишком много их шуточных драк, их поцелуев, инициатором которых всегда становился Антон, их касаний, легких, но таких интимных, их… Матвей от греха подальше капюшон на голову натянул и попытался уснуть. Благо хоть это успешно. Он всегда успешно сбегал. От людей, от себя, из реального мира.       Дверь отворилась, пропуская свет из коридора и немного прохлады. Антон лишь бровь поднял и усмехнулся. Для него удивительным стало, что Матвей сам прилетел в его комнату. Без уговоров, без просьб и шантажа. Варчук, довольствуясь ситуацией, присел на корточки перед спящим парнем и хотел было потрепать по любимым рыжим волосам, вот только слёзы на глазах Матвея, его разбитый подбородок и тихое «вернись» остановили от сия действия. Антон вздохнул и снова поднялся.       — Ну и что мне с тобой делать? — прошептал парень и снова присел, дабы поднять Корецкого и переложить на кровать. С первого раза это, конечно, не получилось, ибо оказалось, что парень то тяжеловатый слегка. Но поудобней устроив его на своих руках, Варчук аккуратно положил на постель любимого и лёг рядом, обнимая за талию.       — Антон… — Корецкий зашевелился в объятиях, в попытках перевернуться. Больной подбородок и щека саднили, а в глазах щипало. Матвею было неудобно, но тепло.       — Здесь я. Спи, — и вправду уснул. Антону снова тихо усмехнулся и уткнулся в плечо, прикрывая глаза. Завтра их ждёт слегка травмоопасное пробуждение с ударом локтя Матвея по шее Антона, отчего тот чуть не спалил Матвею волосы, да и самого Матвея чуть не спалил. Но это будет только завтра. Пока же на Матвея сны недобрые налегали, да мешали хорошенько выспаться. Сны, где его больше не обнимали. Сны, где его небу всё же перерезали горло.