Бельфегору спалось ровно настолько плохо, насколько спится людям, в детстве вырезавшим свою семью, а потом методично вырезающим чьи-то чужие. Его не мучают кошмары, но сны часто расступаются в стороны, оставляя простор для мрачных мыслей и безграничной усталости. Когда-то Маммон за относительно небольшую плату дарил ему хорошие, крепкие и спокойные сны, но теперь его нет. Есть только мелкая зелёная язва, избравшая своим пристанищем организм принца. Где-то под самым сердцем, что иногда мерзко щемит при виде этого подростка с абсолютно пустыми и непростительно влюблёнными глазами.
Фран никогда не желает спокойной ночи, он вообще не говорит ничего доброго, но зато смотрит так, что в горле встаёт не ком — стилет. Бельфегор предпочитает держаться от напарника в свободное время подальше, не собираясь играть ни роль няньки для ребёнка, ни роль няньки для тех, кто постарше (Занзас назвал бы их проститутками, но принцы не разбрасываются подобными словами так просто).
Как и все иллюзионисты, в голову Фран залезать умеет, и не нужно копаться в ней слишком глубоко, чтобы найти и следы бессонницы, и тоску по ушедшему Маммону, и то, как Бельфегору недостаёт спокойных разговоров перед снами, в которых будет лишь приятная пустота освободившегося вмиг сознания. И Фран не был бы самим собой, если бы не взялся принца развлечь и завлечь. Жаль только, что все его действия ведут к одной цели — полностью уничтожить. В конце концов благими намерениями выстлана дорога в ад, а её хорошо знают все иллюзионисты, которых туда ведёт кольцо, как нить Ариадны.
— Бел-семпай, а вы никогда не думали о том, что ваши воспоминания ненастоящие? — Фран спокойно смотрит туда, где у принца под чёлкой раздражённо прищуренные глаза. — Может быть я стираю и переписываю их каждый раз, когда что-то идёт не так.
— Лягушка опять ударилась своей непутёвой головой о пролетавший мимо стакан? — Бельфегор усмехается, а его рука замирает на дверной ручке, так её и не повернув. Ему интересно, что на этот раз скажет Фран, ведь его слова хоть и разжигают зачастую огонь раздражения, но иногда действительно любопытны или забавны.
— Может я уже месяц признаюсь вам в любви, но ответ меня всё никак не устроит, и я в отместку превращаю вашу память в решето, наполненное задвоенными фрагментами минувших дней? — Фран потирает шею, на которой виднеется тонкий, но чёткий и глубокий шрам, оставленный стилетом. Бельфегор не помнит, чтобы оставлял этот шрам, а он помнит все разы, когда стилеты впивались в кохая, а не очередную иллюзию.
— Тогда желаю удачи в следующий раз, а пожелание от принца стоит очень дорого, — дверная ручка поворачивается, а вместе с нею и Фран, чтобы пойти в свою комнату.
Бельфегору не спится. Он пытается вспомнить историю шрама, которого, кажется, не было ещё вчера. Так ли он внимательно разглядывает Франа, чтобы это заметить? Не мог ли тот забавы ради наложить на себя иллюзию? И почему все вечера действительно похожи один на другой, и Бельфегор не замечал этого раньше? Он силится вспомнить, что делал вчера, позавчера, неделю назад и вдруг понимает, что может восстановить последовательность дней только по наличию миссий, но всё, что после них — провал, ведущий к его постели. Он видит одинаковые тревожные сны, в которых тридцать два раза входит в свою спальню без воспоминаний о том, как её покидал.
— Бел-семпай, а вы никогда не думали, что на самом деле давно погибли, а всё новые и новые раны, от которых вам больно — всего лишь задержка в обработке мозгом сигнала? Может, прямо сейчас вы умираете, а вам кажется, что вот это — жизнь, — Фран склоняет голову с грузной шапкой к левому плечу, словно ему оттуда шепчут, что бы ещё сказать принцу.
— Мы все умираем и в конечном итоге умрём, — фыркает Бельфегор прежде чем скрыться за дверью своей спальни.
У него ноют все места былых переломов, даже те, о которых Фран не мог знать, и ноют шрамы от особенно глубоких ран. Такое бывает иногда перед сильной бурей, и Бельфегор усмехается почти весело, что он стареет и скоро начнёт перед непогожими днями искать шерстяной плед, а в кармане станет держать средство от ломоты в костях или мигрени. Он спит крепко, и его не будит бушующий за окном ураган, но снится, что болят все-все старые травмы, и Бельфегор чувствует двести восемь болевых точек.
— Бел-семпай, вы ведь убили всю свою семью, но теперь мы — ваша семья, значит ли это, что вы убьёте нас тоже? Или мы недостаточно близки? — Фран вертит в руках чуть погнутый стилет, ранее извлечённый из шапки. Они вновь готовятся разойтись по своим комнатам, чтобы смотреть разные сны, а значит настало время очередного вопроса.
Бельфегор задумывается над ответом. С одной стороны, у него никаких причин убивать тех, кто здесь собрался, разве что кроме спросившей об этом язвы, и в то же время у него нет никаких причин оставлять их в живых. Занзас, конечно, снесёт ему голову чуть раньше, чем Бельфегор успеет подобраться достаточно близко, но доверие губит, как и привычки, и гениальный принц мог бы уличить момент. Никто из них друг друга не любит, даже уважение зачастую стоит под вопросом, но и мысли об убийстве коллег тут проскакивают разве что в моменты искренней злости.
— Можете не отвечать, — говорит Фран, когда пауза неприлично затягивается, а прощания от Бельфегора не следует. — Просто хотел попросить вас не считать меня вашей семьёй, а то жить ещё хочется.
— Жениться на тебе я не собираюсь, — выплёвывает Бельфегор, и замок на его двери наконец-то щёлкает.
— Ах, какая жалость, — притворно вздыхает Фран прежде чем скрыться из виду.
Бельфегор смотрит в темноту своей комнаты, ища взглядом в кромешном мраке из-за задёрнутых штор что-нибудь, что могло бы являться потенциальным источником беспокойства этим вечером. Он помнит, что поговорил о чём-то с Франом, но о чём именно?
В конце концов, когда сон приходит под самое утро, Бельфегору снится, как он методично вырезает всю Варию, а потом она восстаёт из мёртвых и по очереди убивает его. Он умирает семнадцать раз до звонка будильника — пора заставлять умирать других.
— Бел-семпай, я ведь могу заставить вас делать то, что мне нужно, и быть таким, каким мне хочется вас видеть, но почему я этого не делаю? Или вы думаете, что мне нравится то, что происходит сейчас? Или думать для вас — слишком сложно? — Фран подпирает собой стенку и пытается заглянуть в глаза. В пустоте его взгляда теплится адское пламя, вызванное, однако, не влиянием кольца ада, а гаммой пожирающих его чувств.
— Сделай себе иллюзию да живи счастливо, от меня только отстань, — Бельфегор устало отмахивается. Несколько ночей он почти не спит, и слышать Франа в таком состоянии не хочется вдвое сильнее, чем это бывает обычно.
Фран молча качает головой. Иллюзии могли бы заменить ему реальность, но какой тогда в реальности смысл?
Бельфегора обступает тревожный сон, как только голова удобно устраивается на подушке. Ему снится, что его место занимает Расиэль, и никто Бельфегора не знает и не замечает, а брату достаётся всё, что у него есть, и даже больше. Он просыпается, когда видит влюблённый взгляд Франа, направленный на брата-близнеца. На висках капли холодного пота, и чёлка противно слиплась.
— Бел-семпай, вы уверены, что ваши воспоминания реальны и правильны, а не исправлены мной по каким-то причинам? — иллюзионист скользит мимо королевской спальни.
— Ты повторяешься, лягушка, — Бельфегор усмехается.
— Да? И правда. А вы уверены, что помните, почему?
Принц предпочитает оставить вопрос без ответа, да и Фран уже исчез из поля зрения. Бельфегор силится вспомнить, что же тогда сказал ему Фран, но не может. Воспоминания утекают как вода через решето.
Бельфегору снятся двадцать девять разговоров с Франом, произошедших за последний месяц, включая последний. Даже во сне не покидает ощущение неправильности воспоминаний и их несовпадения с бог весть откуда взявшимся отрывным календарём. Утром принц не уверен в том, какое сегодня число, даже когда проверяет календарь в телефоне. Ему кажется, что иллюзия засела слишком глубоко в его голове.
— Бел-семпай, а вы меня любите? — голос Франа звучит уставшим. Одна беда — звучит из ниоткуда, и Бельфегор раздражённо оглядывается, пытаясь понять, заставляет ли Фран звучать голос изнутри головы, или же прикинулся невидимым. Впрочем, вопрос не требует ответа, а потому Бельфегор нарочито громко хлопает дверью своей комнаты.
Ему ночью снится, что вены копошатся под кожей, как черви, а человек, то есть он сам, съеден ими заживо.
Бел-семпай! Бел? Недопринц! Семпай?
Бел?! Бел-семпай? Принц-потрошитель… Принцесса!
Невысочество! Фальшивка? Бел-семпай!..
Бельфегор.
Бельфегор резко открывает глаза, что мгновенно адаптируются ко мраку в спальне. На потолке в позе лотоса сидит Фран. Нет, на полу… Это кровать Бельфегора на потолке, и от падения его удерживает лишь одеяло, прибитое по периметру рядом его стилетов. Фран молча смотрит на то, как принц выпутается из одеяла и падает вниз, неловко взмахнув руками перед приземлением — все кости ноют, словно за окном ураган. Только в комнате не слышно ни звука.
— Что скажете, Бел-семпай? — Фран тоже поднимается, и его немедленно впечатывают в стену, прижимая к сонной артерии стилет.
Бельфегор слишком взбешён для разговоров, он даже не уверен, бодрствует сейчас или спит, но единственное настоящее, за что хватается растревоженный разум как за спасительную соломинку — желание прирезать Франа, чтобы это всё прекратилось.
— Бел-семпай, вы уверены, что я — не иллюзия? — спрашивает Фран, спокойно относясь к стилету, что уже вспорол кожу и готовится перерезать артерию.
— Иллюзии ведь реальны, пока я в них верю, да? Я очень хочу верить, что ты настоящий… Я буду верить так сильно, что сделаю это правдой, — Бельфегор смеётся, в несколько движений руки распоров шею иллюзиониста. На руки и на пол уже хлещет кровь, и даже в полном мраке Бельфегор видит её яркий цвет, чувствует насыщенный аромат, но главное — видит, как испуганно распахиваются глаза Франа, как загнанно тот пытается дышать, но уже булькает кровью.
— Я всё равно вас очень люблю, — шепчет Фран перед тем, как потерять сознание. Кровь продолжает вытекать из ран, и Бельфегор облегчает ей работу, нанеся ещё несколько глубоких порезов — опрометчиво было приковывать его при помощи оружия.
— Спокойной ночи, Фран, — Бельфегор не может перестать смеяться. Кровать уже на своём месте, и он ложится, накрываясь порванным одеялом, пачкая то чужой кровью. Ему снятся сладкие и тёплые сны. Он так хочет верить, что это всё — правда, и что кошмары теперь останутся позади.
