,ослабив галстук.

Санкт-Петербург кусает собственную руку, чтобы не издавать лишних звуков. Он скулит и шмыгает носом, да и это ему кажется до безобразия громким для высотки с картонными стенами. Москву же подобное мало заботит (его это только заводит!), поэтому он специально провоцирует. Михаил вжимает Сашу в стол, осыпает поцелуями загривок, проводит языком по ушной раковине, руками гладит везде, куда только может дотянуться, и всё норовит забраться под одежду. Москва опирается коленом на край стола между разведённых ног Петербурга и жмётся всё теснее. Александр только потянулся за папкой с документами, как Миша прижал его к столешнице, шепча всякие развратности. Саша сначала выражал своё недовольство, но растаял так же быстро, как мороженое под палящим солнцем. Сложно сохранить трезвость ума, когда твои эрогенные зоны так чувственно ласкает любимый человек после относительно долгой разлуки. Москва уверял, что камер нет, дверь заперта, и все посторонние настолько заняты своими делами, что даже не будут проходить мимо кабинета ещё полчаса точно, а этого времени вполне хватит. Конечно, глупо надеяться на что-то больше взаимной мастурбации, но и этого достаточно, чтобы почувствовать себя замечательно. Это ведь так возбуждает — трахаться на работе. От хаотичных настойчивых ласк разум потихоньку начинал плыть. Питер не уследил за этим переломным моментом между попытками унять Москву и попытками прижаться ближе. В одно мгновение все эти эфемерные люди за стенами кабинета исчезли, а непривычная обстановка только распаляла. Появилось наглое желание зайти гораздо дальше возможного, но мысль эта быстро утонула в последних каплях благоразумия и захлёстывающей истоме. Москва и сам подобные мечты допускал. Действительно, будь возможность смахнуть весь хлам со стола, уложить на него Сашу, закинуть его длинные ноги себе на плечи, толкаться внутрь, осыпая поцелуями алеющие щёки, шею-ключицы-грудь-абсолютно-всё, Миша бы ни за что не упустил её. Но и хлам со стола в ближайшие несколько часов будет очень важен для проблем масштаба страны, и абсолютно ничего для секса под рукой не было. Хотя, если Саша научится носить лубрикант в своей сумке, то в будущем что-то может и случится. Романов сам ослабил галстук, расстегнул первые две пуговицы на рубашке и откинул голову, открывая Мише доступ к шее. Московский сразу же прильнул к ней, оставляя бледные засосы. Саша в ответ прогибался навстречу, поддаваясь всем жарким прикосновениям. Вообще, Питер всегда очень тщательно подбирал себе одежду, и главным пунктом для него, помимо красоты, был комфорт. Какой бы удобной и приятной ткань этого костюма ни была, сейчас она только напрягала. Чувствовать руки Москвы хотелось на себе, кожа к коже, а не поверх рубашки. Всего на секунду вихрь из эмоций и ощущений притихает, чтобы Питер смог набрать в лёгкие побольше воздуха, ибо в какой-то момент его стало не хватать. Да и не только воздуха не хватает, что уж. Не хватает всего, а особенно Миши. Саша, дрожащими руками придерживаясь за стол, подался назад, вжимаясь всем телом в Москву, чувствуя, как он возбужден. Миша прикусывает мочку уха Питера и быстро расправляется с пряжкой на ремне, залезает под бельё Александра, сразу смыкая пальцы вокруг члена; Саша жмурится от наслаждения, сам невольно толкается в ладонь Москвы. Когда Московский мягко надавил на чувствительную головку, растирая выступившую смазку, Питеру пришлось прикусить губу, чтобы не сорваться на стон — получился приглушённый всхлип. Романов заводит руку назад, трогает сквозь ткань брюк эрекцию Миши, пытается проделать те же махинации и с его ремнём, но пальцы совсем не слушались. Москва утыкается носом куда-то в плечо Саше, и тот чувствует его улыбку. Московский свободной рукой помогает Питеру расправиться со всеми застёжками, а потом забирается под смятую рубашку, оглаживая линию талии Саши. — Подожди, — Романов чуть отстраняется. — Что случилось? — Миша, подавляя лёгкое недовольство, нехотя позволяет Питеру выбраться из объятий. Саша кладёт свои руки на плечи Московского и заставляет его развернуться спиной к столу. Москва быстро соображает, что к чему, когда Питер, спешно поцеловав Мишу в уголок губ, медленно опустился на колени. Лёгкое недовольство исчезает моментально. Саша пальцами цепляется за скользкую ткань и приспускает брюки вместе с бельём, стараясь не поднимать взгляд на Москву: его и так вело до дрожи. Смотреть в глаза Миши сейчас — потерять рассудок окончательно. Москву вело не хуже, когда Питер, вцепившись в бёдра, широко провёл языком по длине и почти сразу неглубоко взял член. Мише и этого было достаточно, чтобы издать тихий полустон, на время забыв, что они всё-таки в публичном месте. Московский машинально зарылся пальцами в волосы Питера, едва надавливая. Хотелось бы грубо толкнуться глубже, самому задавая темп, но вот доставлять лишний дискомфорт Саше не хотелось совсем. Романов и так делал всё правильно, вдохновенно и со старанием, как он умеет: особо не спешил, нарочито медленно заглатывая, а потом резко отстраняясь, чтобы сделать вдох поглубже и губами накрыть головку, посасывая. Миша запрокинул голову от неги, а перед этим, рассматривая Питер сверху-вниз, успел заметить, как тот прикрыл глаза, как на ресницах застыли мелкие слезинки, как одной рукой он скользнул к собственному стояку. Москва все эти детали подмечал, но в голове они не задерживались, покидая разум вместе с остальными мыслями. Питер и сам таял, удерживаясь только за Московского. Все ощущения, весь их огромный спектр, разливались по всему телу, а после падали куда-то вниз и там разгорались сильнее. Сначала Миша почувствовал стон Саши, а уже потом, как сквозь вату, услышал его. И затем, через ту же метафорическую вату, до Миши донеслись приглушённые голоса совсем-совсем близко к двери кабинета. Москва планировал игнорировать их, полностью отдаваясь Питеру и вожделению, но из чужой размытой речи смог выцепить своё имя, а это по нервам уже резануло. Саша, уже дошедший до пика, не замечал, казалось, ничего, пока настойчивый стук в дверь не вывел обоих из исступления. — Миша, там… — лихорадочно прошептал Питер, резко отшатываясь. Москва шикнул, прямо намекая, что лучше помолчать. Есть ведь вероятность, что в запертый кабинет никто ломиться не будет: сейчас постучат, подёргают ручкой и уйдут. «Можешь позвонить ему? Это срочно» — донеслось из-за двери. Миша бесшумно выругался, нашаривая под листами на столе свой телефон. Саша метнулся к сумке, оставленной на стуле, вытаскивая оттуда салфетки. Питер стёр с ладони своё семя и, кинув салфетку в мусорку, судорожно начал приводить свой внешний вид в порядок, проклиная кабинет Москвы, во-первых, за отсутствие зеркала, во-вторых, за все остальные грехи мира. Московскому на сборы потребовалось гораздо меньше времени, но состояние возбуждения, из которого его насильно выдернули, перекочевало в раздражение. На телефоне, предварительно поставленном на беззвучный, высветилось уведомление о пропущенном звонке от Химок. Миша недовольно поморщился и перевёл внимание на Сашу, всё ещё помятого, но теперь ещё и напуганного, и негодующего. Казалось, волосы у него выглядели такими растрёпанными не от того, что недавно их мягко перебирал Москва, пока Питер старательно отсасывал ему, а от сильных эмоций. — Больше никогда, слышишь? — прошипел Саша, хватая со стола папку с документами. Ошалелый взгляд он предпочёл потупить в текст на бланках, словно всегда так и стоял здесь за работой. Только в тот момент Москва, запустив Химки и Балашиху в кабинет, вслух лишь отмахнулся от всех вопросов, мол, с Александром Петровичем обсуждал важные вопросы, поэтому не реагировал, а мысленно, скрепя сердце, согласился: больше никогда. По крайней мере, не в этом кабинете в разгар рабочего дня.