Язык цветов

Поначалу любовь не причиняла Ямато те страдания, которые могла бы. Он придерживался убеждения, что любовь является цветком в сердце, преподносимым судьбой, который, опаляемый Волей Огня, способен возвращать человека к жизни каждый раз, когда, казалось бы, не остаётся шансов на спасение. Ямато не смог вспомнить, когда именно вкус цветочной воды во рту превратился в лепестки шиповника, розовые и крупные, липнущие к небу и зубам, а позднее — не позволяющие дышать так, как это доступно здоровому человеку. Находясь с людьми, или отвечая вызовам деревни, связанными с постоянным риском и потрясениями, Ямато не оставлял места лепесткам внутри, но каждый раз, находясь в одиночестве, он сталкивался с болезнью снова. Ямато верил, что его положение нельзя назвать плачевным, в конце концов, возможность предоставить себя самому себе и шиповниковым лепесткам находилась крайне редко. Однако каждый раз, встречаясь с цепким взглядом своего товарища, Ямато чувствовал, как больно давит в груди, всего мгновение, прежде, чем он совладает с собой. Ямато был полностью уверен, что Какаши ничего не может знать ни о шиповнике, ни о чужом сердце, и находил в этом утешение. Ему нравилось думать, что, пусть и во вред себе, он владеет чужим, как ему казалось, достаточно интимным секретом. Вряд ли кто-то представлял, что Какаши может обращать внимание не только на белые хризантемы, которые приходилось воскладать посмертно не единожды. Ямато знал, что на языке цветов шиповник способен залечивать душевные раны; он смеялся над иронией, но внутри находил ее достаточно сентиментальной. Снова кто-то спасен, и сотни мирных жителей деревни, более далекие от мира шиноби, чем, возможно, их родные, ложатся в свои постели. Ямато снял протектор и, сидя в прихожей своей квартиры, вытянул босые ноги. Возбуждение отступало, оставляя после себя тупую боль в колене и ломоту. Цветы обжигали грудь внутри несмотря на то, что мокрая одежда холодно приставала к телу. Ямато задыхался от кашля в ванной, лепестки застревали в горле. Прогнав слезы, он обнаружил прожилки крови в порванных розовых соцветиях, но вопреки страху почувствовал только отвращение. Ямато вытер губы ладонью и снова умылся, смирившись с тем, что сегодня ему не удастся совладать со сном. Такое случалось не впервые, обычно Ямато старался отвлечь себя чем-то, что в состоянии успокоить рассудок, но иногда, в моменты, похожие на этот, Ямато находил компанию в публичном доме. На секс не всегда хватало сил, поэтому случалось так, что он платил и оставался с кем-то на всю ночь только для того, чтобы выспаться. Саке, женщины, а порой и мужчины — тот аспект жизни одиноких шиноби, который не часто обсуждают с другими, но его вряд ли можно назвать удивительным. Ямато не раз сталкиваться с знакомыми лицами в таких местах, но о деталях предпочитал не распространяться, как и о том, что в чужих объятиях в горле пекло не так сильно и дышать становилось немного легче. Ямато никогда не замечал Какаши в подобных заведениях и старался не задумываться о его предпочтениях, как и о том, есть ли они вообще за пределами эротической литературы. Такие фантазии всегда оставляли гадкое ощущение и практически всегда вызывали очередной приступ цветочной болезни. Ночь была теплой, а воздух — влажным, чуть тревожным от переменчивого ветра. На улице было совсем немноголюдно, Ямато шел медленно, избегая полные фонарным светом и белыми лепестками лужи. Черные яблони шумели в аллеях, роняя нежные цветы, тяжёлые от влаги. Ямато обернулся прежде, чем его позвали по имени: — Не удивлен встретить Вас именно в этом месте. Какаши махнул рукой на ходу, Ямато остановился и, дождавшись друга, направился по улице вместе с ним. — Если речь о яблонях, то они действительно замечательные, — улыбнулся Ямато, — Ваша рука в порядке? — Да, восстановится через пару дней, спасибо. — Я рад Вашему возвращению, семпай. Какаши в обыденном жесте спрятал левую руку, туго перебинтованную, вероятно, до самого локтя, в карман. Ямато подозревал, что скорое возвращение Какаши в деревню в этот раз не было связано с успешным выполнением миссии. Спрашивать об этом не имело смысла, в подобных случаях гораздо ценнее дать человеку возможность почувствовать себя таковым и забыть о долге шиноби, пусть и ненадолго. — Я собирался поесть и выпить, составите мне компанию? — спросил Какаши, когда они вышли на одну из центральных улиц, достаточно оживленную для позднего времени. Ямато согласился и отправился следом в ближайшее заведение. Внутри пахло жареным мясом и было достаточно шумно, но найти свободный стол не составило труда. Еда была вкусной, а теплая выпивка немного кружила голову. Ямато смотрел на человека перед собой, чувствуя жжение в груди, вероятно, от саке, но старался не думать об этом. Он не заметил, что смотрит в глаза Какаши неприлично долго и прервался, когда обнаружил во встречном взгляде что-то среднее между немым вопросом и любопытством. — Простите. — Вы неважно выглядите в последнее время, — заметил Какаши. — Я плохо сплю по ночам, — Ямато провел рукой по волосам и добавил, стараясь избежать притворства, — совсем небольшая плата за то, что нам доверено нести, Вы понимаете. — Не пробовали наведаться в бордель? — улыбнулся Какаши, вопрос прозвучал просто, как и любой разговор о сексе в стенах питейных заведений. — Да, компания в публичном доме бывает гораздо полезнее ночных прогулок в одиночестве, — бесхитростно ответил Ямато и налил Какаши выпить, перед тем, как смягчить горечь в горле. — Если Вам захочется разделить ночь с кем-то, я буду рад Вашей компании, — Ямато на мгновение замер, прежде чем снова встретиться с серым непроницаемым взглядом, который за годы совместной работы он толковал неоднократно, но так и не смог разгадать до конца. — Как часто Вам случалось произносить эту фразу прежде? — Ямато стало не по себе от того, как мучительно прозвучали его собственные слова, так, будто они были произнесены не им. — Реже, чем Вам могло показаться, — последнее, что услышал кохай до того, как потемнело в глазах. Ямато не помнил, как оставил деньги, что сказал после, и как оказался в безымянном переулке. Светало, в воздухе висела холодная сизая дымка. Тело пробивала дрожь, пальцы немели. Кашель спровоцировал рвоту, цветы шиповника, лепестки, нераскрытые бутоны и желчь выглядели невыносимо. Упираясь рукой в стену, Ямато старался не смотреть под ноги. Уязвленная гордость стояла комком в горле. Знал ли Какаши о чувствах Ямато, цветочной болезни, или нет, уже не имело значения. Признать, что Какаши видел его насквозь с самого начала было даже легче, чем допустить, что все сказанное было не сочувствием, а всего лишь случайностью. Ямато старался не думать о том, насколько глубоко может быть одиночество человека, способного предложить разделить с ним постель первому встречному. Оборванные мысли путались в голове, как колючие стебли, и не оставляли за собой ничего, кроме липкой тоски и бледно розовых лепестков. Прошло около трёх недель, когда Ямато и Какаши столкнулись в стенах резиденции госпожи Цунаде. Это была короткая, совершенно формальная встреча, не проявившая ничего, что могло бы напомнить о разговоре трехнедельной давности. Ямато про себя отметил, что Какаши выглядит более изнуренным, чем обычно, не смотря на свою привычную непринужденность. Ямато старался как можно реже смотреться в зеркало, а на вопросы товарищей о самочувствии отвечать немногословно. Бледная кожа подчеркивала сосуды на щеках и круги под глазами, а приступы кашля приходили регулярно и были более продолжительными, в независимости от того, случалось ли Ямато вспоминать о Какаши или встречаться с ним. Ямато не мог найти ответ, почему болезнь начала прогрессировать более стремительно за такое короткое время, но понимал, что его состояние может стать причиной не только для провала миссии, но и стоить жизни других людей. Он решил, что придет к госпоже Цунаде сам, если в течение ближайших дней цветочная болезнь усугубится. Ямато был готов к смерти, перспектива расстаться с чувствами была практически равносильна ей, с той разницей, что его тело и здравый смысл ещё смогут послужить деревне. Ямато так и не признался себе, что лишиться любви в сердце было гораздо страшнее, чем жизни, именно поэтому он не отправился к хокаге прямо сейчас, задыхаясь в уборной резиденции от чувств и корней шиповника, вросших в лёгкие. Сидя на полу в ванной комнате, Ямато не мог оценить, как долго продолжается очередной приступ кашля и рвоты, казалось, что это уже не прекратится никогда. Уставившись пустыми глазами в окровавленные цветы, Ямато заметил колючие фрагменты стеблей и оборванные зелёные листья. Он нашел примечательным, что среди цветов практически не было закрытых бутонов, и в какой-то момент понял, что приступ прекратился, пока он продолжал сидеть на полу. Ямато мог представить, что чувствует, как шиповник движется внутри, глубже проникая в сердце и лёгкие. Собравшись с силами, он усмирил воображение и снова умылся. Глядя на себя в зеркало, он подумал о том, что его губы, розовые и влажные, возможно, никогда не были такими красивыми. Ночной воздух обжигал лёгкие, от резких движений в глаза темнело, мышцы спины нещадно ныли. Ямато медленно брел по знакомой, освещенной фонарями улице, время от времени останавливаясь, чтобы снова преодолеть себя и головную боль, и убедиться, что опаздывать уже некуда. Ямато знал, что хочет сделать, прежде, чем утратит сердце и навсегда расстанется с чужим секретом, весенними цветами, вросшими так глубоко, даже если все это имеет значение только для него одного. Ямато не был трусом, но надеялся, что все закончится, до того, как успеет начаться. В приоткрытом окне горел свет, а, значит, пути назад не было. Ямато чуть помедлил у двери, а после дважды постучал. — Добрый вечер. Я не спал, проходите. Ямато сделал шаг и закрыл за собой дверь. Стоя на татаки, Ямато смотрел на Какаши снизу вверх. Хозяин квартиры был в одежде, которую можно назвать домашней, но лицо Какаши, как и всегда, было скрыто маской, не смотря на отсутствие повязки, левый глаз оставался закрытым. — Ямато, послушайте, я должен извиниться перед Вами. — Я прошу Вас, не говорите ничего. Ямато слышал, как незнакомо звучит собственный голос, лицо Какаши осталось таким же спокойным, когда маска потянулась вниз, но за мгновение, прежде, чем закрыть глаза, Ямато видел всего в нескольких сантиметрах перед собой, как дрожат белые ресницы. — Вам стоит снять обувь. — Что? — Обувь. Я чувствовал теплые пальцы на собственной шее, и как бьётся то ли свое, то ли чужое сердце. В следующую минуту, открыв глаза, он обнаружил себя прижатым спиной к стене. Ведя рукой под одеждой, он ощущал чужую кожу так отчётливо, будто кончики пальцев пробирало электрическим током. Голова кружилась от избытка кислорода в крови и близости. Какаши прервался и накрыл рот Ямато ладонью, не давая хватать ртом воздух так часто, но становился только ближе, ведя рукой по животу вниз. Удар коленей о деревянный пол прозвучал громче, чем мог бы, но Ямато не воспринял ничего, не смея опустить глаза вниз, понимая, что не сможет оторваться от раскрытых губ, движений языка и этого взгляда, говорящего о том, что инициатива принадлежит не ему. Ямато медленно запустил пальцы в светлые волосы и открыл глаза. Какаши уперся лбом в предплечье, обращённый к стене, и Ямато, жалея, что не может видеть его лица, сухо прижился губами к шее. — Не стоит этого делать, — звучало хрипло, еле слышно. — Я остановлюсь, если попросишь, — Ямато не знал, что такие фразы могут произноситься вслух. Я опустился на колени и, скользя языком, опустил ладонь ниже, над коленом, чувствуя дрожь в обнаженных ногах. Слушая, как сбивается дыхание Какаши, Ямато думал о шиповниковых цветах и не верил, что любовь способна приносить страдания. Я стоял на бетонном полу и смотрел в мутную полосу света, скользившую из спальни в коридор, прямо за спиной Какаши. Ямато сам принял решение уйти, и от мысли о невозможности остаться, цветы задыхались внутри. Какаши молчал, руки в привычном жесте были спрятаны в карманы, и Ямато решил, что теплые пальцы, касавшиеся этой ночью его шеи, совсем неплохой образ, которым можно завершить эту минуту перед тем, как все исчезнет окончательно, чем бы оно ни было. Ямато поклонился. — Доброй ночи. Ещё раз прошу меня простить, — так, словно не способен дрожать в хриплом стоне, голос Какаши был ровным и бесцветным. За спиной закрылась дверь. Остановившись, Ямато сжал перила, осознавая, что не в силах избавиться от цветов, разросшихся внутри. Приступ не случился, и было практически не больно, пока дышать становилось тяжелее с каждым вдохом. Кашель, надрывистый и влажный, то, что слышал Ямато, бегом минуя темный коридор и полосу света, падающую из спальни. Он понял всё прежде, чем замер в дверях ванной комнаты и отчётливо увидел человека, закрывшего глаза рукой: — Ты был прав, Ямато. Яблоневые цветы, действительно, замечательные.