«Мужчина ничего не стоит,
если в нём нет чего-то дьявольского…»
(«Джейн Эйр» Шарлотта Бронте)
ღ︎ღ︎ღ︎
Яркое итальянское солнце палило нещадно. Сладкий, наполненный благоуханием цветов, неподвижный воздух плавился от зноя. Обволакивал плотным коконом тело девушки, раскинувшейся на шезлонге в тени персикового дерева.
Санса, не отрывая глаз от страниц потрёпанной книги, одной рукой откинула медные волосы за спину. Сдула непослушную прядь с лица и второй раз пробежалась взглядом по последнему прочитанному предложению:
«Мужчина ничего не стоит, если в нём нет чего-то дьявольского…»
Мисс Бронте явно хорошо знала предмет, о котором писала. Сама Санса готова была подписаться под каждым словом. Под этой фразой уж точно.
Девушка тайком перевела взгляд от страницы книги в сторону увитого плющом и залитого солнечным светом дома. Там, на широком открытом балконе в одиночестве курил мужчина. Был он среднего роста, среднего возраста, худощавого телосложения, с ранней сединой на висках и щетиной на светлой коже щёк и подбородка. В руке он держал телефон и не отрывал от экрана своих темно-зеленых глаз.
Исходя из этого скудного описания можно было предположить, что он совсем обычный, заурядный человек. Но он таким не был. Только не для Сансы.
Нечто дьявольское… Да, точно. Что-то нечеловеческое, порочное проскальзывало в каждой его черте. Холодное зелёное пламя полыхало в глубине хитро прищуренных цепких глаз, а извечная ухмылка на губах выдавала в нём, её новоиспечённом дяде, человека расчётливого и опасного.
«Мистер Бейлиш»… — совсем тихо, одними губами проговорила девушка и сладко зажмурилась. В ушах тут же зазвучал его хриплый насмешливый голос:
«Ты можешь обращаться ко мне по имени. Мы всё-таки не чужие с некоторых пор люди. Плохой тон называть своего дядю мистером. Тебе так не кажется, Санса?». В голове у девушки каждый раз что-то коротило и плавилось, стоило мужчине произнести её имя.
Они познакомились совсем недавно. Лиза, её полубезумная тётка, а по совместительству — богатая вдова, каким-то образом умудрилась затащить его под венец.
Последний факт никак не желал укладываться у Сансы в голове. Но была одна успокаивающая мысль:
Такой мужчина просто не мог влюбиться в Лизу. Иссушенную временем, дерганную и истеричную Лизу! Дело в её наследстве, всего лишь в деньгах. И это слегка отрезвляло, помогало Сансе
скрывать сдерживать свою безосновательную ревность. Ревность, что разгорелась из внезапно возникшей два месяца назад одержимости.
А началось всё с телефонного звонка…
В самом начале лета, поздним вечером в доме Старков раздался телефонный звонок. Случилось это в тот момент, когда семейство собралось за обеденным столом и готовилось отпраздновать удачное окончание учебного года отпрысков.
Спустя полчаса приглушенных вскриков и восторгов, доносящихся из динамика телефона, Кейтилин, мать Сансы, наконец-то повесила трубку и вернулась за стол, чтобы поведать домочадцам сразу несколько новостей.
Лиза сообщила ей о своём недавнем счастливом замужестве, по случаю которого и вспомнила о своих ирландских родственниках. Она пригласила свою сестру и всю её семью погостить до конца лета в Крема. На её вилле на севере Италии, доставшейся ей от бывшего мужа после его трагичной кончины.
Санса не удивилась, что Старков не пригласили на свадьбу. Кейтилин не была близка с сестрой. К моменту того внезапного звонка они с Лизой не общались много лет. А вот приглашение погостить девушку заинтриговало. Оно выглядело, мягко говоря, неожиданным, ведь Санса не была знакома с запутанной историей детства сестер Кейтилин и Лизы, тогда ещё носивших фамилию Талли и деливших кров с безродным мальчишкой Петиром, сыном Арена Бейлиша, служившего в их доме шофёром.
А тем временем, пока Санса предавалась воспоминаниям, ментоловая сигарета постепенно догорала, пойманная в плен изящных мужских пальцев, владелец которых являлся объектом тщательного наблюдения девушки. И Санса сгорала, подобно табаку в ней, вместе с ней. Медленно, но неотвратимо. Жар итальянского летнего солнца и далёкие, обращённые, к сожалению, не к ней, изумрудные искры воспламеняли её кровь неведомым, непостижимым, до этого лета чувством.
До того момента, как арендованный в аэропорту Старками минивэн остановился на подъездной дорожке к вилле новоиспеченной чаты Бейлиш. До мгновения, когда задняя дверь машины отворилась, и изящная мужская рука с тонким запястьем обхватила ладонь Сансы, помогая выйти на усыпанную гравием площадку.
Санса болезненно-отчетливо, в самых мельчайших деталях запомнила каждый элемент, каждую секунду их знакомства. Ещё даже не подняв глаз на своего галантного помощника, лишь по тому, как уверенно он коснулся её, потянул на себя, по гладкости его ладони, мимолетному движению указательного пальца по её запястью, где бился пульс, Санса поняла, что эта встреча способна перевернуть её жизнь.
И находила подтверждение своей, казалось бы, нелепой теории, по мере того, как её взгляд медленно, словно преодолевая сопротивление собственного неподготовленного к переменам тела, поднимался от носков идеально начищенных
(и это в окружении сухого итальянского песка и пыли) туфель. Скользил от щиколоток к бёдрам по светлой ткани чуть зауженных лёгких брюк. Споткнулся о пах. Мучительный румянец жаром залил щёки девушки, а сердце застряло где-то в горле и надрывно запульсировало, не давая ей сделать очередной вдох.
Тихое насмешливое покашливание помогло Сансе прийти в себя, вспомнить где она, кто и когда. Стремительно добраться глазами от пряжки ремня, по светло-серой ткани летней рубашки до шеи, заставить себя не останавливаться на остром росчерке адамова яблока. Выше, по заросшему щетиной подбородку, к тонким губам, обрамленным аккуратными ухоженными усами и бородкой. Санса терпеть не могла подобные атрибуты мужского стиля. Но тут почему-то не испытала ни малейшего отголоска привычного отвращения.
Заинтригованная пока незаконченным образом мужчины и своей неожиданной реакцией на него, она проследила линию от крыльев носа по узкой переносице и, наконец, наткнулась на испытывающий, полный до краёв сдерживаемого надменного веселья, взгляд.
Санса вконец растерялась, замерла и кажется забыла как нужно дышать. Таких глаз она не встречала никогда. И дело было не в их форме, цвете или размере. Никто никогда не смотрел на неё
так. Санса нет, не была наивной дурочкой. Она прекрасно знала, откуда берутся дети. Хотя и не на собственном, пока ещё, опыте. Также она знала себе цену и понимала, что довольно красива. Она часто видела подтверждение этому среди своих сверстников. Парни в её школе буквально не давали ей прохода, как и старшие братья её подруг. Да и среди уже состоявшихся взрослых мужчин, например случайных прохожих или коллег-знакомых отца, она замечала недвусмысленный интерес, направленный в её сторону.
К выражению глаз этого, пока ещё незнакомого мужчины, никак нельзя было применить такое плоское, вульгарное и бесцветное слово, как
«интерес». В темной, похожей на лесной мох, зелени было так много всего. Сансе, девушке неглупой и начитанной, редактору школьной газеты, поступившей на литературный факультет Тринити-колледжа в Дублине и мечтавшей стать писателем, не хватало словарного запаса и воображения, чтобы описать всё, что она успела разглядеть в глубине этих странных глаз. Они казались одновременно холодными, словно подернутыми тонким слоем льда, но в тоже самое время там, за кромкой наледи в них полыхало дикое яростное пламя. Их обладатель не мог быть человеком.
Сансе вспомнилась одна картина, встреченная ей в Художественном музее Манчестера. Прошлой весной они с семьей на неделю отправились в отпуск в Англию. Но отдохнуть всем вместе так и не удалось. Эддард Старк, её отец, вынужден был заняться рабочими вопросами. Мальчишки, её четверо братьев, а также её младшая пацанка-сестра, от нечего делать отправились в поисках веселья на футбольные матчи. Мать окунулась в суету шопинга и встреч с подругами на многочисленных бранчах.
А сама Санса провела эти дни гуляя по городу, часами засиживаясь в маленьких пабах в центре, слушая музыкантов на площадях и попивая горячий ромашковый чай из маленького винтажного термоса, купленного там же у милого пожилого уличного торговца. С упорством художественного критика она посещала многочисленные манчестерские выставки, музеи и галереи.
В последний день перед отъездом девушка задумчиво брела по коридорам Художественного музея. Меланхоличный настрой, вызванный окончанием отпуска, дополняли мягкие переливы Клода Дебюсси, лившиеся из маленьких наушников-капелек прямиком в её юную голову. Именно тогда она и приметила её — небольшая картина 57×27, акварель и корпусная краска. Имя художника, выгравированное на табличке рядом, показалось Сансе слишком нелепым в своей затянутой простоватой вычурности — Джон Роддэм Спенсер-Стэнхоуп. Название гласило «Искушение Евы».
Несмотря на воспитание в католической семье, сопровождаемое обязательным изучением Священного Писания и воскресными походами в церковь, Санса не была религиозна. Она выросла умеренно мечтательной, но рациональной девушкой. Холодной, как нередко говорили о ней за спиной, а порой и в лицо отвергнутые поклонники.
Но рациональность уступила место возвышенному трепету, отклику на образы, изображенные на полотне: обнаженная юная и прекрасная Ева, замершая, словно скованная, связанная по рукам и ногам охваченными ею чувствами. Оцепеневшая, с отсутствующим потерянным расфокусированным взглядом. Опоясанная собственными, цвета осенней листвы, волосами. Обреченная на грехопадение.
А возле, обвитый вокруг ствола Древа Познания Добра и Зла он — Змей-искуситель. Полностью оправдывая своё имя, шепчет что-то юной деве на ушко. Сладким ядом заполняя её разум и тело. Толкая в пропасть сладострастия, заменяя им благочестие и непорочность.
Никогда ещё Санса не встречала столь чувственной картины. Тем необычней был этот опыт, учитывая христианский сюжет изображения. А сам Змей на ней не походил ни на одно, доселе виденное ей изображение лукавого. Он не пугал — притягивал взгляд. Тянул к себе. Завораживал.
Стоя против картины до самого закрытия музея, Санса чувствовала себя той самой Евой, готовой к изгнанию из Рая ради этого удивительного пленительного создания. А вернувшись домой в Ирландию, втайне от родителей заказала крошечную репродукцию этой картины, что вставила в подаренный мамой на 16-летие золотой кулон. С тех пор она всегда носила его на груди у сердца, сама не зная, зачем и почему.
