Я слышу твое тепло

      Актовый зал, где пару десятков минут назад надрывался Акула в старый, попеременно работающий микрофон. Отвратительный звук, поэтому я не особо вслушивался в то, что до нас так отчаянно пытались донести, но потом все равно окажется, что я запомнил этот Акулий недо-монолог. Хоть я этого и не хочу.       Ты сидишь рядом, я знаю, потому, что, проходя в зал, шел следом за тобой, шаг в шаг, точно так же как и ты, пригнув спину, пусть это и не помогло, как я и предполагал с самого начала. Ты сидишь рядом и, я готов поклясться, что вытянув ногу на стул спереди. Я слышал, как ты привычно просовывал ее сквозь отверстие между спинкой и сиденьем такой неудобной актовой мебели. Настолько привычно, настолько похоже на тебя, соответствует тебе, что я даже удивился, когда ты несколько минут помедлил, прежде чем совершить сие действо, и то только потому, что тебя что-то отвлекло и ты забыл о какой-то своей мнимой преграде.       Вот это я слушаю. Слушаю всегда, потому что говорю я мало, или говорю мало, потому что всегда слушаю. Часто кажется, что я не слушаю никого вовсе, нахожусь в комнате и не нахожусь, что, если до меня дотронуться, то я рассыплюсь или рука пройдет сквозь меня. Может быть это и так, но это никогда не будет твоя рука, и я не говорю сейчас про эти твои руко-заменители, острые грабли, которые еле еле годятся сигарету поднести ко рту, и то не всегда.       Поэтому я иногда для тебя это делаю. В качестве исключения, как и то, что тебя я слушаю всегда, даже когда ты говоришь не со мной и даже, когда ты не знаешь, что я где-то поблизости.       Из нас двоих в основном говоришь ты, может быть, поэтому я привык молчать, хотя в те редкие моменты, когда я говорю, мне внимают все.       С тобой, однако, я научился говорить чаще, проще, но понимаешь меня все равно только ты, и то не до конца. А я думал, что хотя бы я понимаю тебя полностью. Хотя бы я слушаю все, что бы ты ни сказал.       Недавно я начал терять свое место под солнцем, пусть его свет был бесполезен и неважен для меня, но там было тепло и уютно. Тебя начали красть у меня прямо с этим твоим теплом, нагло и бесцеремонно. Чего стоит кому-то отобрать конфетку у ребенка, как говорят, так же несложно оказалось отобрать радость у Слепого. Ненамного сложнее.       Прошло уже полгода с Самой Длинной, когда ниточки на твоей спине начали натягиваться и уводить в сторону девичьего корпуса, куда я сам, по неосторожности и неосмотрительности, подвластный своим эгоистичным желаниям, - все из-за тебя, на самом деле, недотрога - открыл дверь. Они тянули тебя, позвякивая, как струны гитары и очень походили на волосы, длинные и прочные.       Русалка. Морская дьяволица, сирена, завлекающая своим сладким пением моряков в пучину, если верить мифологии. И я сам же в этом удостоверился, когда ты скрылся от меня в этой пучине вслед за шелестом длинных девичьих волос. Она использовала запретные приемы, приворожила тебя, даже не скрывает этого ведь, вы с ней заговаривали об этом, я знаю, я слышал, я продолжаю слышать все, что бы ты ни сказал, пусть ты об этом и не догадываешься.       Я слышу тебя даже когда этого не хочу. Я могу слышать даже твои мысли. Вот сейчас ты думаешь о Черном. Он, кажется, тоже сидит, просунув ногу на переднее сиденье. Поэтому ты так сторонился своей привычки? Тебе опять Русалка что-то наплела, да? Наплела, закрутила водоворот, и ты перестаешь быть собой, тем Сфинксом, которого я знаю. Она что-то испоритила в тебе своим колдовством и ты забыл о чем-то, что всегда было частью тебя, было тобой.       То, что грело меня когда-то давно, прохладной летней ночью, которая больше не была одинокой. То, что отрезвило меня полгода назад, тогда, в спальне, когда я подрался с Черным.       Ты сказал, а может и не сказал, но я все равно услышал, что я тогда выглядел страшно, будто маньяк какой. Я не знаю, как я выглядел тогда и как выгляжу вообще, но это и не важно. Лорд тоже не смотрит в зеркало, я слышал. И, наверное, я выглядел жалко, когда, после драки, первое, что я сделал, это нашел тебя и уткнулся в твое плечо. На тебе был еще кто-то, кажется кошка, мохнатый шпион, наверняка подосланный Кошатницей, науськанной Русалкой. И я бы оттолкнул ее, спихнул бы с твоих колен, чтобы ты делился теплом только со мной хотя бы в тот момент, но я не оттолкнул. Не знаю, изменило бы это что-то, мне нужно думать, что нет, а то призрачная надежда иного исхода задушила бы меня где-то за замшелым деревом в тени. Может быть вы сейчас бы не были парой, но прошло уже полгода и я даже начал забывать детали того дня.       Я тоже обручился, хотя по длительности и искренноси отношений уступаю тебе. И ты так удивился кольцу на моей шее и Крысе, будто это не я первый стал инициатором нового Закона. Кольцо висело поверх одежды, потому ты его и заметил и задал вопрос, но не то, чтобы я хвастаюсь. Я бы даже прятал его, вот насколько не горжусь я этой помолвкой, но кольцо неприятно царапает изодранную Крысой кожу на груди и вместе с ней задевает раны где-то глубже, ведь кольцо не было от тебя. И даже призрачная вера в то, что следы на моей груди оставил ты, не изменит этого. Вот почему я и выбрал Крысу. Не то, чтобы мне это нравилось, просто отметины от ее ногтей похожи на следы от твоих руко-заменителей, и я могу притвориться, что мне не так больно, ведь эти раны оставил ты.       На самом деле ран после тебя осталось действительно много, и ты продолжаешь оставлять еще, и они перестают заживать, лишенные твоего тепла, и, наверное, света, которые жестоко спрятали от меня за ширмой длинных шелестящих волос.       Ты почему-то не догадался, что именно Русалка сотворила, хоть она и говорит об этом вслух, даже не стыдится ведь. Хотя я, наверное, тоже говорил бы вслух, не считая зазорным, о том, как я одержал победу, если бы все же выиграл. Но я проиграл. Проиграл этим невозможным длинным волосам, - эй! у меня они тоже есть! - по-девичьи нежным рукам и умению не только слушать, но и прислушиваться и слушаться. Наверное, было и что-то еще, в чем я безоговорочно проиграл, я признаю, но все равно не знаю, как проживу без твоего тепла.       Скоро и Крыса откажется от меня, когда поймет, что я остываю, а своего тепла не генерирую, как слепая ящерица, будучи некогда согретым той зябкой летней уже не такой одинокой ночью, но я не расстроюсь, ведь мне не нужно будет больше слушать никого, кроме тебя.