Cigarettes&Alcohol

      В который раз широкая шершавая ладонь прикасалась к сиреневому лицу, проводя по щеке и особенно — по тому месту, где должны быть губы.       В который раз глаза с градиентовой радужкой полуприкрытым взглядом проходились по отсутствующим губам.       В который раз Леоне не выдерживал вида собственного станда и отворачивался, роняя голову на руки, вполголоса ругаясь и доставая сигареты.       Сиренево-серая фигура с динамиками вместо глаз лишь периодически с явным вопросительным подтекстом издавала очередной розовый шум, будто интересовалась, что подразумевают действия хозяина и что вызывает его реакцию. Наклонив голову и заставив капюшон растянуться с одной стороны с характерным латексным звуком, Moody Blues все больше и больше перенимал поведение человека напротив. По искусственно-гуманоидной фигуре прошлись помехи, мгновенно стихнув и показавшись лишь через несколько минут.       — Ты снова смотришь на него, — предложение подразумевало вопрос, но интонация сочилась утверждением.       Тощая фигура в костюме, суммарно более открытом, чем у кого-либо ещё из банды, маячила в дверном проёме.       Белые волосы встрепенулись, открывая вид на помятое лицо, черные губы которого уже держали сигарету. Глаза красные, сухие. Но напряжённые. Фиолетовая шапка валялась где-то на диване, а ослабленные нити плаща чуть ли не болтались на груди. Несколько пустых бутылок из-под алкоголя стояло возле стола, но понять, новые они или нет, с такого расстояния оказалось сложной задачей для Фуго. Шершавые пальцы, пропахшие табаком, зарылись в собственные, причем давно не мытые, волосы в попытке открыть вид на пришедшего. Вспыхнула зажигалка — на этот раз, к удивлению, не запахло горелым — и обзор занавесил дым. Moody Blues отмахнулся, издавая прерывистые шумы, словно кашлял. Аббаккио, кажется, игнорировал Фуго.       — Да. Я буду смотреть на него через презрение. Буду допытывать, почему он такой, — наконец послышались хоть какие-то вразумительные звуки от него, когда половина сигареты превратилась в пепел. Moody Blues же отошел, убрав руки за спину и полностью открыв себя посетителю, в которого внимательно вглядывался, изучая. Леоне, вздохнув, лишь сел на диван и выпустил очередную никотиновую тучу. — Присаживайся, раз пришел.       — Не послал нахуй — уже хорошо, — сначала сухо, но к концу смягчаясь проговорил Фуго, вытаскивая руки из карманов и усаживаясь на диван: — да и бутылкой не прилетело. Ты их, надеюсь, не за сегодняшний вечер скопил?       — Нет, это моя персональная коллекция, собранная за несколько дней, — стряхнув истлевшую часть сигареты в пепельницу, Аббаккио приложился черными губами к заветному горлышку сухого вина.       Фуго наклонился к основанию журнального столика, чтобы взять одну из бутылок и примерно оценить, когда она оказалась пуста. Не сегодня. Успокаивало. Леоне не врал, да и в принципе не был склонен ко лжи, как заметил Паннакотта, если шла речь о близких для него людях. Максимум для него — разразиться криками, как только тема станет неприятной. Соврать — вариант для заданий, когда важна скрытность. Скрытность не важна, а важно признание? Фуго был уверен, что Леоне в силах забить человека одними ногами, как и выведенный из себя Наранча.       Недостаточно пьяный, чтобы заплетался язык, но достаточно пьяный, чтобы не до конца контролировать свой станд, обладающий определенной степенью разумности, Леоне лишь ворчал, стараясь игнорировать и забивая в самые темные и пыльные углы задворок сознания тот факт, что ему было даровано физическое воплощение его души, которое можно анализировать каждый день, ища логическое обоснование тем или иным особенностям, способностям. С момента получения часто Аббаккио был занят именно этим, все больше и больше выпивая каждый день. Первым увидел Moody Blues Бруно, пояснивший, что это такое. Как только Леоне освоился с дарованием, то сообщил это Буччеллати как лидеру, который обязан знать, на что способны его подчиненные. Вторым увидел Moody Blues Фуго как человек, близкий Леоне по духу и в принципе более близкий из всей банды; именно он заставал Аббаккио за рассматриванием своего станда. Последним — на данный момент, так как никто не знает, появятся ли новые члены под началом Бруно — оказался Наранча, с которым отношения у Леоне не задались с самого вступления. Благодаря Фуго, как связующему звену, они наладились.       Отвлеченный размышлениями и пустыми бутылками, он совершенно не заметил, что стало причиной ворчания Аббаккио. И тихо усмехнулся, взглянув на него.       Moody Blues, перекинув верхнюю часть тела через диван, наивно повис на Леоне со сложенными на его груди серыми ладонями, без зазрения совести, но медленно проникающими под плащ. «Может, поэтому у него и открыта почти вся грудь», — мгновенно пронеслось в голове у Фуго. Аббаккио лишь докурил сигарету и затушил ее, оставив в пепельнице. Откинувшись на спинку дивана, как и прежде, он не сопротивлялся действиям станда, который успел полностью залезть руками под плащ, издавая белый шум, и уткнуться почти плоским безгубым лицом в уголок между шеей и плечом хозяина, выводя довольные роботизированные звуки на первый план и сразу через все динамики.       — Смотришь ты на него не через презрение, а через боль, — все звуки со стороны Moody Blues прекратились, как только Фуго открыл рот, словно станд чего-то испугался. — Ты видишь в нем себя, понимаешь, что лжи тут нет, и тебе больно. С моим ведь та же проблема.       На мгновение слова Паннакотты отрезвили ум Аббаккио: Moody Blues поднял голову и перестал издавать мало-мальски тихие, не доступные человеческому уху вибрирующие звуки через динамики на обратных сторонах ладоней. Сигарета мгновенно выскользнула из новой, купленной утром пачки, оказываясь зажатой черными губами. Вторая находилась между пальцами, протянутыми в сторону Фуго.       — Так я же несовершеннолетний, — кажется, это была попытка пошутить, чтобы разрядить обстановку.       — А для выпивки, сражений и мафии ты совершеннолетний, — однако рядом с Аббаккио накал был дебелым. — Когда подожгу, вдыхай в себя, а не жди, пока загорится.       Костлявые и гнущиеся лишь в одну сторону пальцы переняли сигарету. Фуго послушно вдохнул дым через маленький мундштук на фильтре, как только Леоне поднес зажигалку, и выдохнул, заметив, что табак разгорелся. Кашлем он не зашелся, а внимательно рассматривал процесс курения Аббаккио: между какими пальцами (безымянный и средний правой руки) он держит сигарету, как, когда ее тушит и как стряхивает пепел. Быстро адаптировавшись к никотиновому делу, Фуго мгновенно понял, что же в этом такого и что в будущем не станет делать различий между марками — лишь бы покурить, как Аббаккио, который не делает различий между алкоголем, находясь в терминальной стадии и отдавая предпочтение сугубо градусам, а не вкусу.       Moody Blues явно нехотя отлип — действительно создавалось ощущение, что он прилип к Леоне — и сел на правую ногу своего хозяина, далеко отставленную от левой. Находившийся как раз слева Фуго внимательно наблюдал за действиями станда, так и излучавшего невинность и наивность. Сиреневые руки по всем правилам были сложены на серых коленях, между которыми практически не было расстояния, а сам он периодически мерцал помехами.       — Ты посмотри на него, — низкий гортанный голос прорвал тишину, а сигарета оказалась в левой руке, — у него нет рта, как и глаз. На их месте динамики. Если его не контролировать, он начнет издавать странные звуки, например, гудки. Обычно это происходит, когда он чего-то ждёт и ничем не занят. Как твой, когда он пытается оттереться от слюней. В зависимости от ситуации у него разные звуки, но неизменно роботизированные. И шумы. Он любит издавать шумы. Его можно заставить проиграть ту или иную песню, если ты сам ее помнишь или слушал, когда Moody Blues уже появился. А уж если его совсем не контролировать, он становится... котом. Ласковым котом, который выпрашивает похвалу, еду или что там котам обычно надо. Мне все было интересно, до чего он дойдет, и сегодня он полез мне под плащ. Молчаливый, любопытный и слегка пугливый, — рука Леоне оттянула капюшон Moody Blues. — И, сука, единственный в своем роде. Не боевой. Если бы он был у меня, пока я служил, то я бы быстро дошел до верхушек. Хотя... с коррумпированной системой без денег — вряд ли.       — Он выглядит безобидным, но капюшон выбивается, из-за чего органическое впечатление заменяется иррациональным. Такие капюшоны есть у кобр, и они используют их для устрашения и, конечно, защиты — вряд ли кому хватит пасти, чтобы вцепиться в горло при таком раскладе. У Moody Blues он на постоянной основе, что может отражать твою постоянную защиту от всех и твое постоянное желание оградить или себя от людей, или людей от себя, — Фуго затушил сигарету, внимательно смотря на Аббаккио. Фиолетово-желтые глаза готовы были убить. Последовал вздох. Веки опустились и через несколько секунд поднялись, обнажая миру более привычный и усталый взгляд.       — Ты, как всегда, впереди планеты со своей мыслительной деятельностью. Об этом я не думал, — вяло сказал с дымом на выдохе Леоне, пока Moody Blues вновь распускал руки, кладя их первым делом на плечи. — Вся эта херня со стандами лезет наружу, когда я нажрусь, а иначе — просто сидит, беспокоит и вылезает, когда не звали. Меня не отпускают мысли о них. Sticky Fingers мне казался насмешкой, пока я не понял, что герой-любовник половины Неаполя — наш лидер. Про Aerosmith даже думать не надо: он воплощение Наранчи. Захуярит в мгновение. А уж какой шустрый. Если бы мы с ним сошлись в драке, то, я не сомневаюсь, я бы выиграл, даже если бы он все ножи показал. Если бы не Aerosmith. Он бы стал последним аргументом.       — Понимаю, — Фуго потянулся за очередной сигаретой, проникнувшись целым обрядом, для которого Аббаккио закупался разными марками и сигар, и сигарет, и сигарилл, не жалея денег. — На самом деле, я даже не понял, что ОНО мое, когда впервые увидел Purple Haze. Он меня напугал. Жёлтые склеры, бешеный взгляд, зашитый рот и слюни, текущие, не останавливаемые слюни, шипы, — Паннакотта затягивался сильнее и чаще стряхивал пепел, чем слушающий Леоне, — сшитые конечности. Он пугает меня и по сей день. И ладно бы, если бы он был просто таким, боевым. Но нет. Капсулы со смертоносным вирусом, поражающим всех и каждого. Представляешь, как было бы безумно — использовать его без солнечного света? А уж его пристрастие к чистоте и попыткам отмыться, — Фуго особенно сильно затушил докуренную сигарету, разбросав пепел и потемнев в лице, пока не услышал уже привычный белый шум и посветлел: — Извини. Я уберу.       — Тут кругом все засрано. Нет смысла убирать один лишь пепел: он рядом с диваном, на подоконнике и везде, где я курю, но промахиваюсь мимо пепельницы, — голос Леоне слегка поднялся, в нем прорезались сочувствующие нотки, а Moody Blues, пока Фуго тянулся к пачке, что лежала между двумя напарниками на столике, накрыл ладонью его костлявую руку, наклоняя голову вбок и упираясь в Паннакотту своими глазами-динамиками: — Блять.       Фуго рефлекторно шарахнулся, Moody Blues мгновенно вернулся в исходное положение, будто только сел, а Аббаккио тяжело и шумно выдохнул, опираясь лбом о руку и опуская закрывающиеся глаза в пол.       — Если я его отзову, то будет хуже, потому что не знаешь, где он появится. Он может появиться частично. Я чуть не обосрался, когда на меня опустились его руки. Они, блять, висели в воздухе! — к концу Леоне наконец поднял голову.       Фуго невидящим взглядом упёрся в стол, держа левой ладонью руку, которой коснулся Moody Blues.       Аббаккио вновь шумно выдохнул. Понимая даже нетрезвой головой, что лишние касания Паннакотты сделают только хуже или спровоцируют его на выброс неконтролируемой агрессии, Леоне ограничился одними словами:       — Фуго? Эй, Фуго? Прости, — одно-единственное слово стоило немалых затрат, — я-       — Нет-нет, все нормально, Аббаккио, — он наконец отошёл, проморгавшись, и вытянул последнюю сигарету, не сразу справившись с зажигалкой. — Все нормально, я понимаю. Я ценю эти действия как дружеские. Дальше идут только мои заебы.       Повисло молчание. Moody Blues положил голову на плечо Леоне, наклонившись на него в принципе, и издавал тихий белый шум, вибрируя всеми динамики.       — До сих пор я не хотел всерьез задаваться вопросом, почему у него нет губ. Черт с ним, с носом, у Sticky Fingers вообще шлем. А тут — губы. Это же важная херня, разве нет? У той ебалы Польпо изо рта вообще стрела вылезала. Уверен, он не только ее там может хранить. Знаешь, я бы не удивился, будь у Aerosmith рот. Ну, знаешь, еще больше шума, как от Наранчи, — Леоне рассмеялся, Фуго подхватил настрой и последовал его примеру, — но от его проперл- проперр- да блять. От его пропеллеров все равно много шума, — язык заплетался больше от волнения касательно Паннакотты, чем от алкоголя, который постепенно выветривался. В конце концов, как только Аббаккио оказался в компании, то так и не притронулся к бутылке больше одного-единственного раза.       — Ну, смотри. Только обещай, что не запинаешь, а воспримешь как пищу для размышлений.       — Если и трону, то только взглядом.       — Хорошо, — Фуго усмехнулся и уткнулся глазами в сиренево-серый станд, вздохнув, будто собрался начинать лекцию: — Глаза важны так же, как и губы, ибо без них ты не поймешь истинного значения последних, однако с помощью губ, да и рта в принципе, мы можем общаться, дышать, если для этого не задействован нос. К стандам не применяется обычная биология, да и они существуют вне ее, но нельзя не заметить, что у твоего нет ни рта, ни носа. Проецируя этот факт на обычного человека, мы получаем, что он не может даже дышать. Что случается с людьми, когда они не могут дышать? Они мертвы. Не могу говорить наверняка, тут я только предполагаю, что это действительно так, но, возможно, это микроскопическое отражение твоей умершей души. Стандюзеров, конечно, притягивает к стандюзерам, но еще сильнее притягиваются люди, разъебанные ментально. Вероятно, это одна из причин, почему Бруно так внезапно позвал меня к себе, не считая более очевидной, конечно, — Фуго поймал на себе слегка удивленный взгляд Аббаккио, не смевшего прерывать его. — Ты… до сих пор не приглядывался к Бруно? Приглядись. Но о чем я! Изначально я вообще о другом хотел сказать, но ушел в какие-то степи, — наконец Фуго сделал затяжку. — С помощью губ мы целуемся. Младенцев целуют родители, чтобы успокоить и проявить так свою любовь. Во взрослую жизнь этот жест тоже перекочевывает, чтобы объединять — в идеале — любящих друг друга людей. Поцелуй чуть ли не символ любви — так люди ее показывают. Не говоря уже, что мы целуем руку того, кому присягаем на верность. А уж какая классификация есть у поцелуев… От любовного до родительского, от воздушного до дружеского. Во время поцелуя вырабатываются так называемые гормоны счастья. О мифологии и религии вообще не стоит заикаться — а подготавливать полноценную лекцию, — долгая затяжка, движение горлом и продолжительный выдох. — Пока что все мои мысли.       Moody Blues прекратил издавать какие бы то ни было звуки, как только Фуго начал говорить. Аббаккио даже не притронулся к сигарете, пока не закончил слушать. Облокотившись левой рукой о левую ногу, он уперся кулаком в висок, делая неясные жесты губами: то закусывал, то облизывал. Неуклюже потянувшись к бутылке, Леоне ее лишь уронил. Выругался. Moody Blues услужливо поднял вино, передавая хозяину. До нетрезвого разума не сразу дошло, что, раз ничего не вылилось при опрокидывании, бутылка уже пуста — опять череда ругани. Отборной ругани. Ругани, вылетавшей из-под немытых белых волос, слипшихся между собой и сосульками свисавшими вниз. Голова покоилась на обеих руках. Moody Blues стоял рядом, мягко вибрируя за счет издаваемых звуков, недоступным человеческому уху, и нежно поглаживал серой рукой Леоне по спине, чуть склонившись над ним.       Фуго стряхнул пепел.       Все то, что Аббаккио боялся додумать, озвучил Фуго. Все то, что шевелилось под коркой сознательного отрицания, всколыхнулось и явилось на свет. Предпочитая игнорировать собственное состояние и собственные мысли, Аббаккио вскоре приобрел определенную устойчивость к алкоголю. Спокойно выпивая бутылки две вина в течение дня, он оставался трезвым — или казался таким. Тут уж никто не в силах говорить наверняка, даже сам Леоне. И если первое время алкоголь действительно дарил неопределенную радость, глуша сомнения и разочарования, то сейчас он только сильнее топил Аббаккио — наиболее крупные осколки, что от него остались — в его личном болоте прошлого, не имеющего ни дна, ни горизонта с берегом. Как депрессант, он угнетал центральную нервную систему, не позволяя беспокоящим мыслям добраться до пункта назначения, а значит, избавляя от них. Сигареты же, наоборот, помогали Леоне успокоиться и справиться с тревожащими догадками, воспоминаниями, рассуждениями. Правда, порой становилось хуже — что ж, если выкуриваешь новую пачку примерно за двадцать минут, то никотиновая передозировка обеспечена.       Фуго затушил сигарету.       Широкие плечи, облаченные в черный, неритмично содрогались. Вдох был настолько тяжелым, что сигарета, так и не зажженная, выпала изо рта. «Ебаный же ты насрал, сука», — тихо выругался Аббаккио, наклоняясь и поднимая ее. Мундштук, пожеванный, отвалился — Аббаккио это ни разу не смутило и он просто несильно прикусил в пепле, в пыли фильтр зубами. Неясное, но определено поганое чувство медленно овладевало сознанием, заставляя тонуть и вязнуть в…       Вспышка света. Сухие, впалые глаза с тропинками сосудов уставились на зажигалку. Костлявые пальцы заботливо ее держали. Аббаккио, будто со скрипом во всем теле, опрокинул крышку, туша огонь. Фуго потемнел в лице.       — Только не заводись, — тихо и мягко просочилось в воздухе, пока Леоне, выгнувшись в спине, шарил руками у себя под плащом.       Фуго лишь успел развернуться — и уже наткнулся на протянутую новую пачку немецких сигарет, которые Аббаккио вытащил из внутреннего кармана. Тень ярости окончательно сошла с его лица, когда Паннакотта увидел, что Леоне только сейчас вновь открыл глаза.       Открыв пачку и достав новую, коричневую сигарету с бежевым фильтром, без мундштука, и названием самих сигарет на стыке табака и волокна, Фуго замер. Достал вторую сигарету. И без предупреждения, но достаточно легко и быстро — хотя в таком состоянии Леоне бы все равно не сразу среагировал — вырвал изо рта Аббаккио помятую сигарету с отжеванным фильтром.       — Если собрался гробить себя, то делай это хотя бы не так грязно, — Фуго примирительно, словно бы извинялся за то, что чуть не разразился криками из-за потушенного огня, хмыкнул.       — Порой мне стыдно за самого себя перед всей бандой, а перед тобой — особенно, — Аббаккио взял черными губами сигарету из рук Фуго, чуть склонившись для этого.       — А я порой боюсь за всех, когда нахожусь рядом. Особенно — за Наранчу, который так же легко поддается провокациям. Готов захуярить себя, если сделаю ему слишком больно, пока не контролирую себя, — Фуго вновь открыл зажигалку.       — Он сам себя захуярит, если сделает тебе слишком больно, — Аббаккио забрал зажигалку и открыл огонь на примерно равном расстоянии между ними обоими.       Фуго наклонился к огню, как и Леоне, держащий зажигалку обеими руками с легким тремором, — и они оба вдохнули дым от одного пламени, так грубо бросающего тени на их лица и так безысходно очерчивающего каждый доступный миллиметр их эмоций. Костлявые руки теплыми, но слегка мокрыми ладонями накрыли широкие холодные, как у мертвеца, руки, помогая удержать зажигалку в одной точке.       — Иными словами, — низкий грубый голос прервал нависшую, но не давящую тишину, — душа моя не говорит. Ты же не говоришь, душа моя?       Moody Blues, о котором, казалось, забыли, одиноко сидел подле столика с противоположной стороны, совсем затихнув и периодически мерцая. Однако глаза-динамики мгновенно уставились на хозяина, выдавая короткий заинтересованный гудок.       — Зато ты, конечно, умеешь другое, — Аббаккио выдохнул дым и облокотился о свои ноги, склоняясь и держа сигарету между пальцами.       Раздался неясный звук — но он точно был радостным, — и к Леоне подошла совершенная копия его самого.       — И все еще молчишь, если не воспроизводишь кого-то, — Аббаккио вздохнул, откидываясь на спинку дивана и делая затяжку. — Да садись уже, чего как неродной.       Moody Blues, весело зашумев, не преминул принять предложение и занял прежнее место — правую ногу.       — Это так… сюрреалистично, — Фуго уже тушил сигарету. — Я даже отсюда вижу, что у него такие же грязные, как у тебя, волосы. Только динамики с экраном отрезвляют ум.       — Он не копирует глаза, если это не запись, — Аббаккио уже поднес руку к лицу Moody Blues, но вовремя удержался, чтобы не щелкнуть прямо в динамик. — Ты можешь удивиться, но мне не чужда религиозная живопись. Раньше на иконах писали большие глаза, ведь у святых большая душа. Феофан Грек отличился и написал некоторых святых вообще с закрытыми глазами. Как нам поясняли, он хотел донести, что святые уделяют внимание душе, а не мирским заботам.       — То есть ты, отстраненный от мира, копаешься сам в себе? И зациклен на себе? Хотя нет, нет, постой. Зациклен на прошлом. Оттого Moody Blues и воспроизводит все с точностью, когда бы это ни произошло, — Фуго неустанно смотрел, как Аббаккио, то ли расслабившись, то ли забывшись, запустил пальцы в волосы станда и мягко их перебирал.       — Настолько, что моя душа это отражает, — рука соскользнула, и Moody Blues начал принимать естественные очертания. — Блять, действительно надо голову помыть.       — Кажется, ты разобрался.       — Гложет меня это не меньше.       — Пришел к своим выводам касательно отсутствия губ?       — Да. Можно в твой монолог понаставить «не», и как раз получится вывод, — сиреневые руки вновь обвили шею Аббаккио, мягко обнимая.       — Он такой любвеобильный, — Фуго усмехнулся, не решаясь высказывать другие догадки вслух.       Леоне лишь вздохнул. Кратковременный выход эмоций, мгновенно заглушенный никотином, облегчения, по сути, не принес. Слезы, естественный антидепрессант, так и не увлажнили глаз. Снова накатит, снова подомнет под себя, впиваясь ядовитой ненавистью в сердце, — а пока сидит где-то на границе, подло выжидая. Сигарета тлела.       Молчание, вновь повисшее и разрезаемое сугубо белым шумом мерцающего Moody Blues, на этот раз давило. Фуго ощущал чуть ли не через дырки в костюме, как Леоне, только выбравшись головой наружу, вновь погружался в болото.       — Знаешь, мне кажется… нет, я уверен, что мы с тобой похожи относительно стандов. Их концепцией, — Паннакотта делал неуверенные шаги по душевному мосту Аббаккио, предполагая, что собеседник вскоре — но разразится криком.       Замутненная алкоголем голова генерировала всевозможные мысли и догадки, которым давали жизнь способные лишь подлить масла в огонь размышления более трезвого ума.       Фуго ждал реакции.       Молчание Леоне — привычное дело, даже когда вопрос адресован непосредственно ему. Возможно, в этом его убедила их первая встреча, когда Фуго старался добиться от него ответа, а получил рычащий — пожалуй, именно это слово лучше всего характеризует голос Аббаккио — допрос с беспросветной тьмой в глазах и решил, что с ним-то он, Паннакотта, никогда не подружится и не приживется бывший полицейский в банде. Случилось ровным счетом наоборот. Навыки Аббаккио пригодились, а его физическая форма отличалась в лучшую сторону — не говоря уже, что его высокая широкоплечая фигура производила неизгладимое впечатление; заглядываешь в глаза — ужасаешься, понимая, что ему нет дела до остальных: ему нужно лишь выполнить приказ. Только среди их маленькой мафиозной группировки Леоне светлел, а взгляд переставал лучиться тьмой, оставляя ее где-то на самом дне.       По Moody Blues прошлись помехи. Горло Леоне двигалось — рука нашарила полную бутылку вина. Он отмахивался от выводов, не пришедших ему по душе, но в таком состоянии помогало лишь повышение уровня алкоголя в крови, чтобы мысли даже не успевали формироваться, не говоря уже об их донесении до мозга. Он казался тем, кто принял свою потребность быть ведомым. Во время их первой с Фуго встречи Аббаккио не испугали слова предположительного его положения, если он вступит в мафию. Он будто… этого и добивался. Или же… Или же он добивался наказания именно этим путем — искупал грехи.       — Я разрешаю тебе убить меня своими выводами. Чего же ты молчишь? — рокочущий голос на мгновение заглушил шум станда, старающегося быть ближе к хозяину.       Глядя на то, как Moody Blues с непередаваемой лаской преданного любовника прижимается к Аббаккио, как Moody Blues витиевато касается серыми руками то шеи, то груди или залезает под плащ, Фуго все отчётливее и отчётливее казалось, насколько же сильно Леоне одинок внутри и насколько же сильно он это понимает, раз станд — воплощение души — старается дать ему необходимое.       — Они контрастируют с нами, которых видно другим людям, — и снова сигарета оказалась между пальцами, и снова мелькнул огонь. — Ты такой огромный, на вид злой, как последняя сволочь, а уж если открываешь рот, то как будто рычишь, а не говоришь. В то время как Moody Blues производит впечатление любвеобильного котенка, за которым глаз да глаз нужен.       Фуго затянулся сильнее, пока станд, услышав, что говорят о нем, издал два довольных гудка. Аббаккио нагнетающе молчал, прикладываясь к бутылке. Фуго выдохнул облако дыма.       — А я... — стряхнув пепел, он вздохнул со смирением, будто преодолевал внутри серьезную преграду, и напротив напарников материализовался Purple Haze, прекращая белый шум, — а я выгляжу палкой в странном костюме, которую никто всерьез не воспринимает, пока не узнает, что палка-то умеет думать, а в порывах ярости убьет тебя тем, что окажется под рукой. В то время как он...       Вновь наступившая тишина была ознаменована тяжёлым и шумным дыханием.       И громкой руганью Аббаккио, вызванной действиями Moody Blues. Станд, контролируемый все меньше и меньше, проворно слез с колена, заслоняя хозяина и загораживая все поле зрения. Фуго даже не посмотрел на Purple Haze.       — В то время как он сразу создаёт ощущение первозданной ярости. Мало того, на его руках смертоносный вирус. Именно благодаря этому Бруно заметили в мафии, когда я был с ним один, — Фуго затушил сигарету, тяжело поднимая взгляд, чтобы встретиться с вечно открытыми желтыми склерами.       Purple Haze, сгорбившись, чуть ли не выпускал горячий пар изо рта при дыхании. Слюна, так активно выделяемая, капнула на ботинок, пришитый к ноге станда. Moody Blues, ожидавший агрессивных действий, замер. Замер, увидев, что другой станд наклонился и, издав нечленораздельные обеспокоенные звуки, принялся оттирать обувь.       — Господи... — Фуго уронил голову на руки, съеживаясь и стараясь не погружаться в воспоминания, проклявшие его душу на вечные попытки очиститься.       Однако его мозг, его привычка к постоянному анализу, постоянным размышлениям предавали его каждый раз. Костлявая рука потянулась к пачке сигарет.       — Это смешно, — Аббаккио всхохотнул.       Тень легла на лицо Фуго. Сигарета сломалась.       — Они друг друга забьют, посчитав угрозой? Или твой так и будет стоять? Не знай я, что у него на руках, то даже бы не обратил внимания, — облокотившись о ногу, он держал бутылку в другой руке и выглядывал из-за Moody Blues с опьяненной полуулыбкой.       Тень нехотя, но сходила с лица Фуго, который убеждал неподдающиеся контролю при выходе эмоции, что комментарии Аббаккио никак не касались помешанности Purple Haze на чистоте.       — Ты серьезно хочешь на них посмотреть? — Фуго положил обе части сигареты на стол.       — Примерно для этого я здесь и сижу, — кивнул Аббаккио, который сидел здесь лишь для терзания самого себя самим же собой.       — Редко застаю тебя, когда ты с выпивкой становишься веселее, а не мрачнее, — Фуго встал с дивана и нехотя — больше из-за прикосновений к Purple Haze — снял капсулы, чтобы осторожно засунуть их в пустую бутылку и отложить подальше.       — Ты, может, и умный, но меньшим разъебаем, чем Наранча, тебя это не делает, — Аббаккио внимательно наблюдал за действиями Паннакотты. — Я уверен, что ты бы раненого товарища обмотал чуть ли не скотчем. Или степлером не дал бы ране разойтись.       — Слушай, у тебя инстинкт самосохранения сейчас, конечно, на нуле, но лично я не хочу сдохнуть так мучительно. Мне до сих пор кошмары снятся с видом разъедаемых вирусом людей, — Фуго, чуть дрожа, засунул бутылку в морозилку и наконец вернулся на диван.       Ответом стал большой глоток — вино подходило к концу. Moody Blues не отходил от Аббаккио, выполняя простейшее и основное задание стандов — защиту хозяина, даже если он пьян и не в состоянии в достаточной мере контролировать станд. Purple Haze, кое-как оттеревший слюну с ботинка, принялся рассматривать свои руки, пока на них не капнула все та же слюна, из-за чего он принялся с остервенением чистить ладони. Аббаккио, все еще не издав ни звука, закурил. Фуго последовал его примеру.       — Я, на самом деле, не люблю анализировать, что значат те или иные действия станда, почему он выглядит именно так, но порой мысли текут сами по себе, даже если их пытаешься остановить. Они все равно уже входят в бесконтрольное русло, а там и до моря недалеко, — Фуго выдохнул дым. — Поэтому я намеренно избегаю темы Purple Haze в принципе, особенно его смертоносного вируса. Я… даже знать не хочу, почему именно так. Польза, правда, лишь в том, что благодаря этому Бруно наконец заметили, он пошел выше по лестнице, теперь имеет свою банду. Я уверен, что вскоре он и капореджиме станет.       — Ты… — Аббаккио вздохнул, небрежно отодвигая Moody Blues от себя, чтобы развернуться к Фуго полностью. — Ты слишком много думаешь и не умеешь не думать. Ты позволяешь мысли вытекать из другой мысли, а не пресекаешь на корню то, что имеешь.       — Даже не знаю, когда ты прекратишь мне это говорить, — Фуго стряхнул пепел.       — В нашей банде не хватает того, кто бы исповедовал жизнь без сложных мыслей.       — А для Бруно — личной звезды, какой он сам для нас стал.       — И кто бы из них был с меньшими тараканами в голове? — Аббаккио усмехнулся.       — Тебя явно веселят эти рассуждения, — заметил Фуго, туша сигарету. — Точно бы не звезда. Чтобы вдохновить этого черта, который никому бы из нас не ответил взаимностью, если бы сложилась такая ситуация, понадобится тараканов больше, чем у него самого.       — И то верно, — Аббаккио лишь стряхнул пепел, предаваясь никотиновому наслаждению, а не стараясь все урвать, как Паннакотта.       Занятые странным витанием в облаках, они оба не заметили, что Moody Blues уже не загораживал Леоне, а Purple Haze прекратил тщетные попытки стать чище. Фуго это насторожило больше, чем Аббаккио, который допивал бутылку сухого красного вина и даже не смотрел в сторону стандов, полностью повернувшись корпусом к собеседнику и даже положив согнутую в колене ногу на диван. Красные глаза медленно, миллиметр за миллиметром, поворачивались к их предполагаемому месту встречи. Сердце стучало громко, отдавая куда-то в правый бок. Виски были готовы разорваться от кровяного давления — настолько Фуго ожидал худшего, успокаивая себя тем, что не чувствует, как руки станда кого-то касаются. Наконец он уставился на них.       Moody Blues, вытянув корпус, явно заинтересованно присматривался к станду, опустив руки, но согнув их в локтях, за счет чего предплечья были приподняты, а серые пальцы двигались, будто желали ощупать Purple Haze от и до. Сгорбленный станд Фуго, который больше походил на хищника в засаде, однако, тоже внимательно изучал Moody Blues, не так яростно дыша и полностью игнорируя слюну на колене. Серая ладонь с динамиком, через который сочилось что-то умиротворяющее, неуверенно потянулась в противоположную сторону. Purple Haze занервничал, издав рык. Moody Blues вздрогнул, замолчав, и отдернул руку.       Фуго вздохнул. Аббаккио наконец докурил сигарету и потянулся к пачке. Краем глаза, но заметил, что Moody Blues не рядом. Если бы не Фуго, вперивший взгляд в противоположную от Аббаккио сторону, то Леоне бы не повернулся, разразившись руганью касательно перемены собственного положения на диване — в конце концов, он довольно удобно устроился.       Сиреневый станд медленно, но — отходил ближе к хозяину. В момент, когда Аббаккио понял, почему эмоции Фуго было сложно прочесть по его лицу, Moody Blues сравнялся с подлокотником. Purple Haze, пытаясь унять свирепое дыхание, шагнул навстречу. Брови, приподнявшись, смягчили яростно-нервный взгляд. Purple Haze наклонил голову вбок. Распрямившись, он желтыми немигающими склерами уставился на фигуру, явно вызывающую интерес. Утерев фиолетовым предплечьем зашитый рот, губы которого, наконец, сомкнулись, и не обратив внимания на оставленные слюни, Purple Haze уверенно направился к Moody Blues.       — Он хоть и пугающий, но мозгов, как и полагается чистой эмоции, у него немного, — огонь от зажигалки осветил лицо Фуго на мгновение, хватившее, чтобы сигарета зажглась.       — Он… хочет изучить новый для него объект? — Аббаккио, удивленный поведением Purple Haze, приподнял левую руку, наклоняя ее к собеседнику.       — Видимо, — Фуго, сделав затяжку, достал еще одну сигарету и вложил ее вместе с зажигалкой в ладонь Леоне.       Тяжелая широкая рука накрыла серый динамик, и Moody Blues выпрямился, сделав шаг вперед. Purple Haze, казалось, должен был повторить жест Аббаккио, но, полностью поглощенный другим стандом, ничего не замечал. Пришитая ладонь коснулась сиреневой руки — и силуэт в плаще вновь сгорбился. Moody Blues, поначалу испугавшись чужих прикосновений, но успокоившись благодаря холодной, словно у трупа, руке хозяина, начал издавать тихие умиротворяющие звуки. Все-таки он был настороже. В отличие от Purple Haze, пальцы которого свободно ходили по предплечью Moody Blues, его серому динамику и медленно поднимались выше, пока не дошли до лица. Белая ладонь мягко коснулась щеки. Аббаккио вздрогнул. Она двигалась дальше, прямо к тому месту, где должны быть губы. Purple Haze выпрямился и уставился на предполагаемый рот. Ощупал внимательнее. Moody Blues, однако, тоже не робел и тактильно изучал шлем, издавая непонятные, но роботизированные и заинтересованные звуки и мерцая. Глаза-динамики уставились в желтые склеры. Слюни капали на пол, но попадали и на сиреневые, и на бело-фиолетовые руки — никто из стандов не придавал этому значения, кроме, пожалуй, Аббаккио, хмурившегося и пытавшегося рефлекторно вытереть мокрые места. Фуго со скрещенными руками на груди в принципе старался игнорировать происходящее, уставившись в окно.       Moody Blues и Purple Haze, разогнав враждебную атмосферу, встали ближе друг к другу, но рук не убирали. Белые пальцы прошлись по сиреневой латексной груди и наткнулись на серое тело. Аббаккио вздрогнул. Moody Blues словно урчал. Белые пальцы, заинтересованные явным контрастом, попробовали попасть под латекс, защищающий практически весь станд, — и Moody Blues замер. Аббаккио замер. Пальцы, не встретив сопротивления со стороны изучаемого объекта, забрались дальше, пока руки с динамиками наконец не вытащили их. Не агрессивно. Не враждебно. Но игриво и настойчиво, поднявшись выше и вытерев скопившиеся слюни. Серые пальцы мягко скользили по клетчатому лицу, пока Moody Blues подходил вплотную, упираясь своей грудью в чужую грудь.       — Он может отражать прежнего тебя, — дым окутал Аббаккио со стороны Фуго, разорвавшего условную тишину.       — Заткнись, — Леоне затушил сигарету о подлокотник дивана и с явным усилием отозвал Moody Blues. — Не хочу на него смотреть. Не хочу, чтобы его видели. Лучше бы я сдох от этой стрелы.