Вместо ощущения дыма на своих губах, я ощущаю твои тёплые прикосновения

      Уже стемнело, но жителей Токио не волновала смена суток. Город начинал светиться еще ярче разными огнями, а мимо проезжающие машины - шуметь.       В квартире не горел свет. Казутора взял в руку сигарету, поджег ее конец и сделал глубокую затяжку, выдыхая дым никотина, пока ветер раскачивал спадающие на плечи волосы и черную майку, открывающую вид на посеревшую от времени татуировку тигра. Набита она когда-то в далёком детстве: где-то в мыслях плавает фраза, что он был бы рад избавится от нее…       Впрочем как и от самого себя.       На щеках застыли дорожки соленых слез. Казуторе кажется, что слез больше не осталось, как и не осталось желания двигаться дальше.       Воспоминания настигли его снова.       Снова и снова.       Он вспоминает тот день снова, будто страшный кошмар, от которого он бы хотел проснутся…       Снова втягивая никотин в свои лёгкие, он выпускает серое облачко дыма. Такое же серое и легко рассеиваемое, как и он сам.       Слышатся маленькие шажки, медленно приближающееся к приоткрытому балкону. Казутора знает кто это, но не обращает внимания; не хочет обращать внимание, не хочет что бы на него его обратили. Делает затяжку, замирает в своих мыслях - разум вертится от одной ужасной мысли до еще более ужасной. Он не замечает, как перестаёт дышать, и ему кажется, что он сейчас задохнется…       Ему кажется, что он умирает.       Что-то тёплое прижимается к его спине, обвивая талию, медленно ведя одной рукой к груди, ближе к сердцу. Хоть у Ханемии его и нет. Давно уже нет.       Но он чувствует что-то очень тёплое, ощущая собственное сердцебиение: знак того, что сердце все же есть, и оно бьётся в признаке жизни.       Он наконец выдыхает злосчастный дым. Смотря на сигарету, догорающую около фильтра красным огоньком, Ханемия понимает, что это была последняя затяжка, потому что сегодня он больше не возьмёт в руки сигарету и не зажмет ее между искусанных губ.       — Холодно. Уже октябрь, а ты в одной майке на холоде стоишь…— Доносится тихий шёпот сзади.       Казутора же на это замечание лишь тихо угукает, туша сигарету о край явно потертого жизнью ограждения балкона. Ханемия разворачивается к собеседнику лицом, лишь для того, чтобы быть сжатым в сильных, но таких нежных и теплых объятья. Он, пусть и робко, но все же отвечает на них, опустив свою ладонь на макушку черных коротких волос, нежно проводит по ним пальцами, зарываясь и нащупывая выбритый затылок.       Чифую теплый. Он всегда теплый, всегда приходит и согревает Казутору, который явно этого не заслуживает. От этого хочется расцепить руки, уйти, забиться в угол холодной комнаты и мёрзнуть там, пока не закроются глаза.       Но Чифую всегда приходит…       Всегда возвращается в их холодную и до жути серую квартирку, давая тепло такому же холодному и серому Казуторе.       Казутора не замечает, как по его щекам снова стекают слезы, падая прямо на макушку Мацуно, что утыкается ему в шею, согревая ее своим дыханием. Медленно отодвигаясь, Чифую кладет свои теплые ладони к щекам Ханемии, поглаживая их большими пальцами и вытирая мокрые дорожки от слез. Мацуно смотрит в глаза Ханемии. Он смотрит в ответ.       — Все еще много думаешь ни о чем? — все так же шёпотом произносит Чифую.       Казутора не отвечает - Чифую не нужен ответ.       Они все еще стоят на балконе; ветер неосторожно перебирает их волосы, майку Казуторы и большую футболку Мацуно. Середина осени. Должно быть холодно, но Ханемии тепло… Так тепло.       — Я устал и замерз. Пойдем спать.       Чифую расцепляет объятия и берет Ханемию за руку, ведя с прохладного места к не менее прохладной кровати. Уложившись на ней, Мацуно снова обнимает Казутору, придвигаясь ближе и разделяя свое тепло.       — Если ты снова будешь думать ни о чем, то лучше думай о том, что любишь.— Прерывает появившуюся тишину Чифую.       Ханемия немного мнется. Он мало чего любит, так что думать тут особо и не о чем. Хотя, думать о Мацуно ему приходится не впервые.       — То есть о тебе? — шепчет Казутора.       Чифую зыркает на него, пока щеки покрываются румянцем, но в темноте это малозаметно. Мацуно отводит взгляд, прячет лицо в ключицах Ханемии, тем самым заставляет уже Казутору утопать в этом океане любви.       Ханемия невольно, поддавшись чувству, прикасается губами ко лбу и невесомо целует его. На скулах Казуторы появляется лёгкий румянец. Чифую замирает, молчит. Казутора расслабился, стоило ему увидеть ерзующего на месте Чифую.       — Можешь повторить…?       И Казутора повторяет снова, невесомо касаясь губами его лба. Целует. Чифую поднимает на него взгляд. На его щеках все тот же румянец, и он смотрит прямо в глаза. Мацуно целует Казутору. Его губы - мягкие, теплые и распаленные. Казуторы - искусанные и пропитанные никотином.       Поцелуй мягкий и почти детский. Они целуются долго; достаточно долго, чтобы Казутора почувствовал и запомнил этот вкус и это тепло. Отстранившись, Чифую снова утыкается в ключицы Ханемии и тихо произносит “спокойной ночи”.       Ханемия прикрывает глаза, засыпая.       Казутора Ханемия любит сигаретный дым, любит теплые вещи и места. А еще Казутора Ханемия любит Чифую Мацуно. Чифую Мацуно, который дает ему любовь и такое заветное излюбленное Ханемией тепло.