Падение

      Яркие, сочного салатового цвета листья, травы скользят меж тонких пальцев рук, позволяя лишь гнаться, гнаться, гнаться за собой. Они падали.       Падал и наслаждающийся летним зноем Рюноске, но с улыбкой. Он проваливался в свои безграничные-безграничные чувства, пылкие-пылкие ощущения, грязные-грязные желания. Дыхание жгло ему лёгкие, грудь, тело, каждый раз сбиваясь, останавливаясь, замирая. Он весь горел.       Акутагава жаждал каждого падения каждый день жаркого, солнечного лета. И даже когда оно совершалось, юноша, отдаваясь в горячие руки, желал, желал, желал ещё.       И отказа никогда не получал.       Осаму приподнимал влажные, желанные губы в похотливой улыбке, пальцами касаясь ребёр, живота, краснеющих и набухающих сосков. Щёки напротив довольно краснели, дыхание сбивалось, требуя большего, а тело под ним изгибалось, ещё более настойчиво требуя большего.       Шатен усмехался, связывал руки у того над головой, горячим, мокрым языком касаясь красных бусинок на груди, заставляя тело гореть, гореть, гореть и томно выдыхать, покусывая алеющие губы. Мужчине оставалось лишь несильно сжать сосочек меж зубов, щупая бока, вслушиваясь в первый развратный стон.       «Разврат»... Звучало грязно, горячо, словно тело под не тихо хнычет, а изнывает, моля хотя бы провести длинными изящными пальцами по дёргающемуся члену. Осаму вновь усмехался, медленными поцелуями спускаясь от мокрого соска ниже, ниже, ниже, прямо по рёбрышкам, по животику к мягкому лобку. Он улыбался, глядя, как Рюноске вновь хнычет, когда он лишь утыкается носом в несбритые волосы, так и не коснувшись ноющего грязными-грязными желаниями члена.       Акутагава вновь горел, томно дыша, безуспешно дёргая связанными руками над головой, и чуть выгибался, упрашивая, упрашивая, упрашивая. Дазай в ответ лишь проходился мокрым языком от основания к самой головке, самодовольно с хлюпающим звуком посасывал ту, а после отстранялся, чтобы повторить, чтобы посмотреть, как брюнет запрокидывает голову, кусая ярко опухающие губы. Он невольно пытался толкнуться глубже, внутрь, но мужчина от этого с усмешкой отстранялся.       — Тебе так нравится иметь меня в рот, Рюноске?       А у Рюноске вместо ответа протяжный стон — его член заглатывают сразу же по основание, гортанный звук ласкает его уши. Он снова падает, падает, падает в сладкую похоть, телом изгибаясь в дрожащих ощущениях. В ротике у Осаму так тепло и мокро, тем более когда он начинает заглатывать быстрее.       Трахать этого мужчину в рот так приятно, ещё бы связанный юноша имел право делать это самостоятельно. Дазай когда-нибудь ему разрешит, может быть даже встанет перед ним на колени, своей красной щёчкой потираясь о большой стояк, а брюнет надавит на мягкую макушку, поторапливая и похабно ухмыляясь...       Акутагава хочет кончить, пульсирует у того во рту, прогибается в спине, чуть толкнувшись внутрь. Шатен поспешно отстраняется, сжимая у основания, слушая несчастное-несчастное хныканье, и мягко усмехается.       — Я ведь мог кончить тебе на лицо... — сбившимся дыханием шепчет парень, недовольно жмурится, желая получить долгожданное удовлетворение.       — Я не люблю такое, — Дазай смеётся, вытаскивая из того пробку. — Как и вкус твоей спермы. Но-о-о если ты вдруг начнёшь правильно питаться, говори. Может быть, я даже проглочу, — он самодовольно подмигивает, над Рюноске нависая, смахивая прилипшие ко лбу тёмные-тёмные волосы. — Хочешь сегодня больно? Я обещаю, что тебе понравится.       Юноша усмехается, мутным взглядом скользит по им же недавно оставленным засосам на шее. Член, медленно входящий в него до самого упора, вырывает протяжный стон.       В сексе с Осаму нравится всё. И грубо, и нежно. И быстро, и медленно. И жёстко, и мягко. А мужчина против такого разнообразия ничего и не имеет.       — Только если ты не собрался порвать меня, как на прошлой неделе, — брюнет прикрывает глаза и запрокидывает голову, отдаваясь мокрым поцелуям на шее.       — Я мог бы сделать это медленно и нежно, но раз уж ты "больно" воспринимаешь именно как тот раз, то ладно, глупый мальчик. Я побуду для тебя грубым.       Акутагава кусает губы, краснеет, отводя взгляд от хитрых карих глаз, смотрящих на него с похотью и желанием. Осаму пока что двигается в нём медленно, стараясь понять, стоит ли добавить ещё чуть-чуть смазки, а юноше под ним остаётся только жалеть о сказанном. «Медленно, нежно, но больно» звучало как новый оргазм, хоть он его и так получит. Хочется, хочется, хочется почувствовать, как плавно входящий в него горячий член будет с нежностью как-то дарить ему боль, заставлять жмурится, в стонах извиваться. Рюноске не знает как это, но знает, что мужчина сделает с ним всё именно так, как и сказал. Они точно такое попробуют. Впереди ещё много страстных ночей.       Брюнет невольно дёргает связанными руками, приоткрывает рот, чтобы глотнуть воздуха. Толчок в простату слишком резкий, грубый, будто шатен вдруг непослушным мальчиком недоволен.       — Прекрати думать, Рюноске.       Он дёргается от шепота прямо в ухо, от ещё одного резкого толчка и послушно отбрасывает мысли, заглядывая в чужие глаза. Внутри горячо-горячо, мокро-мокро, а член там скользит слишком быстро с ритмичным хлюпанием, шлёпаньем. Всё плывёт, темнеет, томное дыхание над ухом всё громче, а собственные стоны, крики, резкие вдохи всё тише. Акутагава кислорода не чувствует, будто даже не успевает его глотнуть.       — Уже пульсируешь?       Рюноске ответить не может, а Дазаю ответ его и не нужен. Юноша сам старается толкнуться навстречу, насадиться на твёрдый член ещё глубже, глубже, чем до упора. Голова кружится, кружится, кружится.       Он падает, падает, падает в ласкающее никуда. Оно его ничем окутывает, прижимает, целует каждый участочек кожи. Перед глазами — космос, на теле — удовольствие. Оно его гладит своими тёплыми руками, что-то нежно-нежно шепчет горячим дыханием прямо в ушко и целует, целует везде, постепенно отпуская, ласковыми касаниями поднимая обратно наверх.       — Рюноске?.. — парень в ответ дёргается и наконец поднимает веки, заставляя мужчину вздохнуть, а после мягко улыбнуться, целуя в мокрый лобик. — Снова ничего не слышишь после оргазма? Иногда я боюсь, что ты так даже сознание потеряешь, — Осаму тихо смеётся и ложится рядом, поправляя мокрые волосы брюнета.       Акутагава приобнимает его уже развязанными руками и ногами, судорожно выдыхает. Всё тело дрожит, горит. Остатки волны удовольствия всё ещё топят его, не дают прийти в себя.       — П-простите, Дазай-сан... Не х-хотел з-заставлять вас в-волноваться... — по бёдрам ручейками стекает чужая сперма, вынуждает его краснеть. Рюноске возбуждает кремпай, но не хотелось бы, чтобы у него снова встал.       — Ой, я теперь снова "Дазай-сан" и "вы"? А ещё минут пять назад ты стонал: "Осаму! Осаму, боже, Осаму!.." — развратно вскрикнул шатен, театрально изгибаясь, а юноша лишь раскраснелся, но не смог сдержать смущённой улыбки. — Так ещё и сукой своей назвал, когда кончал.       Рюноске краснел, краснел, краснел и шептал просьбы о прощении, не понимая, что того это никак не задело, а даже, наоборот, позабавило. Ему... Нравилось наблюдать за тем, как сильно меняется этот парень, как со временем пропадает стеснение, как раскрывается его истинная сущность. Агрессивная и не знающая стоп-слова сущность. У Дазая она вызывала и бесконечную жалость, и бесконечный интерес.       — Ты такой ребёнок, — после всех этих долгих и бесполезных извинений хмыкает шатен, поглаживает потные волосы.       — Мне шестнадцать уже, Дазай-сан...       — Мне тоже было шестнадцать, когда я был ребёнком.

***

      Листья и травы меж его пальцев уже не были такими салатовыми и светлыми. Они уже впитали в себя всю грязь и даже продолжали это делать. Не могли остановиться. Всё ещё продолжали падать.       Как и Акутагава. Появлялся он у Осаму реже, в основном они только переписывались. С этим человеком... Нет, с человеком цвета чая с молоком и запахом крепкого кофе. Да, именно так.       С человеком цвета чая с молоком и запахом крепкого кофе было комфортно. После каждой встречи с ним Рюноске чувствовал себя окрыленным. Словно он падал, падал, падал, а после стремительно взлетел, вырвавшись из... Ничего? Он словно становился распустившимся цветком. Лёгкость лепестков, крепкость стебля... Брюнет чувствовал себя наконец-то каким-то полноценным.       — Вы до конца жизни будете меня связывать? — Рюноске послушно вытягивает руки, давая верёвкам их обвить.       Их первый секс... Да и вообще первый секс для юноши был совсем прост. Почти не было больно, Дазай был с ним предельно осторожен и мягок, не связывал, не сдавливал, не оттягивал оргазм.. Акутагава был обласкан везде этими тёплыми руками и мокрыми губами. Горячая забота и влажная нежность окутывали его со всех сторон.       Шатен остановился, поднял на него взгляд.       — Ты отвлекаешься и постоянно думаешь, когда я тебя не связываю. Поэтому я делаю это, — мужчина спокойно пожал плечами, мягко смотря на брюнета.       Всё, что они пробовали и оставляли, всегда было по согласию. Однажды Рюноске сказал, что ничего против таких практик в сексе у него нет. И это чистая правда, но юноша не понимает, почему его связывают именно каждый раз. Неужели у его партнёра всё-таки есть хоть какие-то фетиши?       — О чем вы именно? — тихо спрашивает Акутагава, с лёгким непонимаем гладя на того.       — Ты либо стараешься прикрыть своё тело руками, либо пытаешься заставить меня смотреть только тебе в глаза. Ты боишься, когда я смотрю на твой животик, ножки, ручки... Но если я тебя связываю, то ты уже начинаешь подсознательно понимать, что все попытки спрятаться будут бесполезными, и перестаёшь думать о том, что я вижу перед глазами, — Осаму вдруг грустно хмыкает и улыбается, с приятным теплом глядя на парня.       Рюноске замирает, а после чуть-чуть хмурится и отводит взгляд. Ему неприятно осознавать то, что от каждого толчка его жирочек трясётся как желе, ещё хуже понимать, что это видит его любовник. Он ненавидит те моменты, когда шатен заставляет его раздеться самостоятельно, а после трогает, во всех местах бережно ласкает. Ненавидит, ненавидит, ненавидит.       — Я... Я просто не люблю своё тело и когда на него смотрят, — Акутагава чуть краснеет, всё ещё отводя взгляд.       — Но... — Дазай вздыхает и, задумавшись, опускает руки вместе с верёвкой. — Ты не обязан любить своё тело. Скорее всего, ты его так никогда и не полюбишь, как и многие, Рюноске. Как и я, например.       — То есть, как и многих, как и вас, меня надо связывать?..       — Что ты, глупый? Ты неправильно понял, — мужчина невесело смеётся. — Ты не обязан любить тело, но нельзя забывать о том, что ты человек. Любим ли мы каждого встречного, каждого знакомого, каждого друга? Нет, но мы их уважаем, ведь они люди. Не осмелишься же ты подойти к прохожему, у которого ну там жирочек на ногах трясётся, и сказать ему, что он мерзкий, отвратительный и тебе не нравится его тело? Есть, конечно, отдельные особи, которые так сделают, но, боюсь, им просто требуется лечение. Нормальный человек имеет ведь хоть какое-то уважение к окружающим, правда? — Осаму мягко целует того в макушку, укладывает на простыни и нависает сверху. — Нет ничего страшного в том, чтобы не любить свое тело, но имей к нему уважение, ты же тоже человек. Ему требуется внимание и не только от тебя, так ещё и забота, ласка, удовольствие... Знаешь, насколько несчастны те, кто получает в свою сторону только ненависть? Неужели ты желаешь и себе такого, Рюноске?       Акутагава опускает веки, вслушиваясь и иногда тихими вздохами отвечая на влажные поцелуи. Он наконец обвивает руками крепкую шею и раздвигает ноги. Не думает, только слушает и чувствует.       Сладко ему усмехнувшись и спрятав чуть грустный взгляд, Осаму отстранился. На шее туго затянулся ошейник, вместе с натянувшейся цепью звякнуло пошлое «хороший мальчик». Брюнет похабно хмыкнул, рукой натягивая волнистые волосы и с шумным вздохом выгибаясь. Мягко-мягко, больно-больно ласкают, оттягивают сосок чужие зубы, вырывают стоны медленные, сильные укусы. Юноша невольно сжимает кудри в кулаке, Дазай ему не сопротивляется. Пусть не думает.       Не думает ни о чём, только ощущает смазанные пальчики в похотливой дырочке, только с довольным скулежом ещё больше насаживается, только тихо-тихо всхлипывает, когда они осторожно проходятся короткими ноготками по чувствительным стенкам.       Рюноске тает, тает, тает от каждого укуса на шее, от каждого размеренного, грубого толчка внутри, от каждого хлюпанья. Головка мокро давит на простату, дрожащие ноги обвивают чужую спину, а во рту — довольный стон.       — Сильнее, — он запрокидывает голову, шею всё ещё сдавливает ошейник. — П-потяни сильнее...       Поводок со звоном натягивается — Акутагава с дрожью в теле падает.       Голову кружит, кружит, кружит тёплое и мокрое нечто, тянет свои руки вниз. Парень шумно дышит, опуская веки. Ему легко-легко, притяжение больше не действует. Он в воздухе, в пустоте, в космосе. В ярком-ярком звёздном космосе, словно взорвавшаяся планета. Пустота ласкает, целует, ублажает обмякшее тело. Его снова что-то тянет наверх.       Под ухом сбивчиво вздымается грудь, мужчина мягко чмокает его в макушку. Дышать почти нечем, всё пропахло потом, спермой и смазкой. Рюноске нравится этим задыхаться.       Их тела слишком тяжелы, чтобы идти в душ, а дыхание слишком сбилось, чтобы начать в первые минуты что-то говорить. В глазах всё ещё темнеет, тело дрожит. Дазай снова его мучил и оттягивал оргазм, а брюнет сегодня выдрал ему клочки волос.       Так сладко.       — Дазай-сан...       — М?..       Рюноске краснеет, улыбается, затихая. Пальцы невольно оглаживают чужой живот, просачиваясь сквозь волосы на нём.       Осаму такой... Булочный. Мягенький, чуть пухленький, но не менее изящный. Каждое его движение словно идеальное, прям как в дорогом порно, хоть и сам он не такой уж и прекрасный, относительно современных стандартов.       — Кем вы работаете?.. — чуть тише произносит парень.       Может, его партнёр правда порноактёр? И значит всё это время их снимала где-то скрытая камера? Он продаёт это?       Шатен слабо усмехается и вновь чмокает в макушку, глядя на вдруг встревоженное лицо парня. Все мысли этого юноши такие глупые, детские. О них можно только догадываться, предполагать, но всё же мужчина уверен в своей интуиции.       — Я учитель, — Дазай мягко улыбается, взглядом скользя по удивлённо распахнувшимся глазам. — В школе, в которую тебя в этом году переведут.       Рюноске затих, глядя на того. Их действия незаконны совсем. А что, если кто-то узнает? А что будет с их отношениями? А что случится, когда этот человек увидит его не как любовника, а как ученика? Увидит всю эту ненависть и отчаяние, а не похоть и страсть?       Осаму мягко вздыхает, крепче обнимая того и прижимая к себе. Губы касаются лобика, стараясь успокоить совсем сбившееся дыхание, бушующую тревогу. В глазах у него спокойствие, печаль и тепло. Брюнету почему-то кажется, что печаль его вечна.       — Всё хорошо, Рюноске. Всё будет хорошо, — шатен улыбается, ведёт носом по макушке, бережно-бережно поглаживая. — У меня не раз был секс с учениками, и я однозначно могу сделать так, чтобы это осталось в тайне, поверь мне. Ты ни о чем не пожалеешь и ничего не потеряешь. Я всё сделаю.       Парень в ответ опускает веки, глубоко-глубоко вдыхая, пытаясь унять глупые мысли. Никто ни о чём не узнает, не узнает, не узнает. Этот мужчина не осудит его лицемерную маску, ведь сам он ведь явно не такой с учащимися. Всё хорошо. Всё в порядке.       — А вы... Всех учащихся, видимо, трахаете, да?.. — тихо-тихо спрашивает Акутагава, в руке невольно сжимая мокрую простынь.       А Дазай в ответ посмеивается, вновь целует. Вопрос его забавит, как ребёнка игрушка, хоть и печаль в глазах никуда не пропадает, как и всегда.       — Я никого не ебал так, как тебя. То есть они мне не любовники даже. Просто глупые подростки, которые могут исправить оценку только через постель. Судя по твоей успеваемости и тому, что в начале лета ты ещё был девственником, тебе таким заниматься не будет нужно, — он нежно проводит ладонью по красной щеке, оставляет мокрый поцелуй на кончике носа, а после довольно-довольно улыбается, смотря тому в глаза. — Мы трахаемся всего два месяца, а ты уже ревнуешь, Рюноске? Интересуешься, кого я выебал, хотя мы даже не встречаемся, мой сладкий собственник? Хочешь, чтобы я был только твоим?       Рюноске краснеет, ярко сгорает, не в силах отвести взгляд. Внутри всё волнуется, птицами бьётся об органы, когтями впивается в грудь, не даёт, не даёт вдохнуть, хоть что-то ответить. А во взгляде шторм, в расширяющихся, расширяющихся зрачках — желание. Хочет. Хочет забрать, украсть, присвоить себе, сделать своей собственностью, но произносит вместо правды молчание. А Осаму это только веселит. Он всё видит, он всё знает.       — А теперь ответь самому себе на вопрос, — этот человек улыбается шире, а его бархатный голос становится ниже, тише. — Что тебя останавливает?

***

      Дазай — человек-книга с лишь двумя открытыми страницами, на которых напечатанны обрывки истории, полностью известной только ему самому. Его задача не жить, а наставлять. А живёт ли он вообще?.. Вне их сексуальных игр шатен... Почти никакой. Словно старая кукла, давным-давно покрывшаяся толстым слоем пыли.       До секса Осаму прячет всего себя под бинтами. Под ними шрамы и порезы, юноша видел. Но в постели он их снимает, каждый раз спрашивая, можно ли, будто не верит, что Акутагаве не страшно и не противно. Однако после мужчина не обращает на это внимания, будто без бинтов всё так же, как и без. Будто о них и речи не было.       Но оргазмов у Осаму никогда не было.       А доводить Рюноске до них с каждым разом становилось сложнее. Они виделись реже, мысли посещали глупую голову чаще. Брюнет тонул. Точнее, давал себя топить.       — Что у тебя в голове? — человек-книга аккуратно раскладывал канцелярию на чистом рабочем столе, что раньше был завален стопками написанных от руки метафорных стихотворений, которые обычно парню не разрешали даже прочитать. Но все, что решался ему озвучить мужчина, были загадочны и ритмичны, как и сам Дазай. Кажется, он писал их постоянно, когда Акутагавы не было в его доме.       Юноша сидел на другом краю стола, иногда болтая ножками. Ручки, линейки, карандаши, ластики резали ему глазные яблоки, а вопросы шатена — самую грудь. Снова они заставляли задуматься. Но задуматься не так, как это было обычно, а намеренно, с целью и толком.       — Экзамены, — но длились раздумия недолго.       — Нет. Это совсем не экзамены.       Акутагава застыл, глядя на всё ещё занятого рабочим столом Осаму. Не экзамены? О чём же он тогда ещё может думать? Он с самого июня к ним готовится, не спит ночами, именно из-за них пропускает тайные встречи с этим человеком. В голове только формулы, перед глазами только бланки.       Дазай вновь невесело усмехается, медленно моргает. Кожа вокруг его глаз совсем красная, опухшая, а бинты совершено новые, чуть пропитавшиеся кровью, будто парочку минут назад он переживал сжатую истерику. Как и Рюноске.       — Люди настолько запутаны в себе, что, даже слыша свои мысли, не знают, о чём думают... Вот так жестоко с нами обходится наличие разума, — он хрипло посмеивается, а после вздыхает. — Что же, тогда я всё для тебя упрощу... Почему ты постоянно думаешь об экзаменах? Кто подарил тебе эти мысли?       Парень в застывшем молчании смотрит на того. Тихо-тихо звенит пульс в ушах, больно шепчет ему ответы. Простые, однозначные, мерзкие.       Родители.       Мужчина довольно щурится, изящным змеем подходя к нему, сокращая ненужное им расстояние. Он ответа не слышит. Он его знает. Знает, ненавидит и плачет. Конечно же, беззвучно, беспоказно.       — Ты зависим и ничтожен? — его голос сладок, нежен, безмятежен. Он улыбается мягко. Без жалости, но с сожалением.       — Нет, — юноша, опуская веки, ластится к чужим рукам, носом утыкается в объятия. «Зависимый от слов, от мнений, Ничтожный от смыслов, обвинений, Глупый-глупый и плаксивый, Так удобно применимый. Не самостоятельный вовсе, Совсем ранимый. Словно умирающий в морозе, Ментально победимый. Но всё ещё обучимый».       — Для кого ты?       — Для себя.       Наконец, проскользнув меж рук, листья опали. Пожелтели.