Внутренностями наружу

Он чиркнул зажигалкой, поднося трепещущий огонек к сигарете, и сладко затянулся. Ноа давно обещал себе бросить, но как-то не сложилось. Сплюнув в сторону, мужчина повернулся к коллегам и трупу. Опять растерзанная девушка, без одежды и внутренностей. Что он с ними делает-то? Жрет что ли? Ноа снова затянулся, сжигая сигарету почти на треть и крепко задумался, где он в жизни повернул не туда. Ведь почему именно его назначили на это чертово дело? Он мог бы как все сейчас греться на солнышке у озера или просто блаженно ничего не делать. Но нет, по велению сучьей судьбы он жарится в пиджаке, в душном переулке и вдыхает смешанные запахи крови, грязи и мочи. Такое себе сочетание. – Инспектор Уайт, – щупленький патрульный бочком придвинулся к нему, стараясь не смотреть на девушку. Да, Ноа тоже не хотел, но это его чертова работа, так что приходилось. Ему потом все эти кишки и кровавые подтеки в кошмарах снятся, только виски и помогает. И то на время. Тряхнув головой, Ноа подошел к заградительной ленте. – Чего тебе? – патрульный как-то загадочно поморгал в сторону инспектора и промолчал. Нет, блин, не сегодня. Сегодня Ноа вот ни разу не был настроен играть в угадайку. – Так, – Уайт скосил глаза на бейдж парня, – Грин, да? Патрульный закивал так интенсивно, что Ноа на секунду задумался, а не отвалится ли у него голова? Нет, не отвалилась. – Говори чего хотел, а то меня там, – Ноа кивнул в сторону трупа и коронеров, – девушка дожидается. У нее срочное дело. – Там опять, – Грин как-то замялся, – этот… странный пришел. Ну писатель тот. Ноа закатил глаза, потом несколько раз вздохнул, покачал головой – не помогло. Идти все равно не хотелось, работу все так же хотелось послать в пешее дальнее, надоедливого писателя надо было просто придушить, а не слушать. Но нет, Ноа не такой, Ноа хороший коп, Ноа вежливый, Ноа надоело до чертиков слушать вопли капитана о том, какой он засранец невоспитанный. – Хорошо, – наконец поборов себя, выдыхает Уайт. Потом он прикуривает новую сигарету от старой и идет к дальнему входу в переулок, где видит знакомую фигуру. Писатель там. Стоит, ждет. Имеет наглость просиять своей идиотской робкой улыбкой при приближение Уайта. Ноа же закатывает на это глаза и затягивается. Курение должно успокаивать, но че-то ни черта не помогает. Уайт засовывает руки в карманы брюк, поглубже, и все-таки делает последние шаги до писаки. – Мистер Олдридж, – Ноа вежлив и учтив, все так, как проорал ему капитан на прошлой планерке. – Я… – мужчина запинается, – я же говорил, вы можете называть меня С-септимус, просто Септимус, инспектор Уайт. Ноа понятия не имеет какого фига этот задохлик на собственном имени запинается. И вообще, если он его выговорить не может, то как это сподобиться сделать обычному, нормальному человеку? Поэтому Ноа просто игнорирует не к месту вброшенную фразу. – Чем обязан? – затягиваясь, спрашивает инспектор. – Я подумал… – Ноа мерит мужчину скептическим взглядом и тот запинается. – Мне показалось, я бы мог… п-помочь вам. Если это опять то же дело. – Нет, – Ноа обещал себе дышать и не срываться и он черт возьми сделает это, – вы не можете нам помочь, мистер Олдридж. Вас вообще здесь не должно быть. Расскажите, где вы должны быть? Под жестким взглядом Уайта второй мужчина мнется и краснеет. Септимус Олдридж ниже Ноа почти на голову, у него блеклые серые глаза и темно-серый ежик непослушных волос. Септимус щуплый и нескладный и Уайт, да и любой другой мужчина нормальной комплекции, с легкостью мог бы переломить его пополам. Или скрутить и надеть наручники. Собственно при первой встрече инспектор Уайт так и сделал. Септимусу до сих пор было стыдно за свой жалкий вид в тот раз. Олдридж обещал себе не тушеваться перед Ноа, что у него еще ни разу не получилось, не заикаться, снова мимо, и вести себя как подобает взрослому мужчине, а не застенчивому подростку. К слову, последнее у него тоже не получалось. Септимус вел почти затворнический образ жизни, редко встречаясь с людьми. Так что да, он был застенчивым, но не до такой же степени. Перед Уайтом Септимус даже свое имя не мог выговорить без запинки. И Олдридж искренне недоумевал почему. – Мистер Олдридж, – раздраженно позвал Ноа, задумавшегося мужчину. – Я кажется задал вам вопрос. Септимус вскинул голову и посмотрел на Уайта. Ноа поперхнулся дымом, потому что эти чертовы серые глаза побитой собаки смотрели ему прямо в душу, в наличие которой он каждый раз сомневался. Инспектор не любил таких людей. Людей, вызывающих в нем человечность, заставляющих его чувствовать себя слишком грубым, слишком невоспитанным, слишком жестким. Одним словом тех, из-за кого он ощущал вину за свой сучий характер. Но Ноа скорее откусит себе язык, чем признается, что мог иногда перебарщивать, особенно с этим хиленьким писакой. – Я должен был, – все тот же нечитаемый взгляд серых глаз и Ноа отворачивается, с запредельным интересом рассматривая стену. – Д-должен оставаться под охраной. – Почему? – давит Ноа, шаря в карманах в поисках новой сигареты. Ему срочно надо еще прикурить. Очень, блин, надо. – Потому что этот убийца… – Психопат, – выплевывает Уайт. – П-психопат, – послушно повторяет Септимус, – может охотиться за мной. – И откуда мы это знаем? – не найдя новую сигарету Ноа становился все злее. А может это от жары и долгого, муторного дела об убийствах. Кто ж знает. – Потому что он п-проник в мой дом и я чудом с-спасся, – опустив голову, убито заканчивает Септимус. Олдридж мысленно костерил себя на чем свет стоит. Что вообще происходит? Инспектор отругал его сейчас как первоклашку, а он вообще-то взрослый мужчина, лауреат престижной литературной премии, довольно известный автор. – Тогда мне не надо говорить вам, куда вы должны идти, – со вздохом произносит Ноа, сдуваясь словно дырявый воздушный шарик. Уайт хочет домой, курить и вообще проспать пару дней подряд, а не заниматься всем этим. Да, он ноет, как сопливая девчонка дошкольного возраста, и прекрасно это осознает, но его просто задрала работа и вся эта дерьмовая жизнь в целом. А еще у него сигареты кончились, вот. Будь его воля, Ноа бы прямым текстом послал этого писаку куда надо, на три веселых буквы. Но нельзя, капитан запретил. Обещал перевести в патрульные, если еще раз услышит от Ноа сквернословие в сторону гражданских. Ну а что Уайт? Он виноват разве, что все они его неимоверно бесили? – Капитан Дэниэлс с-сказал, что если в м-моих силах оказать вам п-посильную п-помощь, то я м-могу быть на месте п-преступления и… Септимус действительно набрался смелости выпалить всю эту длинную фразу на одном дыхание и даже собирался ее закончить, но Ноа смерил его таким темным взглядом, что Олдридж счел за лучшее заткнуться. Ему это показалось безопасным решением. Хотя нет, конечно нет, он не боялся инспектора. Ноа Уайт не крупный мужчина или гора мышц. Вовсе нет. Но как все полицейские он был подкаченным, хорошо сложенным, высоким. И как те, кому редко приходилось просиживать штаны дома или в офисе, худым и жилистым. После очередного затяжного дела одежда часто висела на Ноа, пока он не отъедался до обычного состояния. Уайт обладал глубокими черными глазами и смолистыми мягкими кудряшками. Но не такими как у африканцев или женщин после химической завивки, а какими-то небольшими, хаотично разбросанными по всей голове и словно ленивыми. С одной стороны Ноа можно назвать привлекательным, с другой – нет, тут на вкус и цвет. Но женщины Уайта вниманием не обделяли. Когда у него, конечно, находилось для них время, с такой-то работой. – Послушай меня сюда, – Ноа в конец срывался и его это бесило только сильнее, – половина полицейского управления занята обеспечением твоей безопасности, а ты тут шляешься. Один. Уайт подошел ближе и вцепившись мертвой хваткой в лацканы куртки Септимуса, притянул его ближе, гневно сверкая глазами. – Один, чтоб тебя черти съели, на гребаном месте преступления, которое оставил ублюдочный психопат, горящий нездоровым желанием выпотрошить тебя. У тебя хоть какое-то чувство самосохранения есть? Я про мозги вообще молчу. Ноа гневно смотрит в серые глаза и упорно пытается отогнать чувство, что он сейчас пинает беззащитного щенка, который всего лишь-то и хотел, что лизнуть ему руку. Нет, блин, нет. Это взрослый мужик, который не умеет думать головой, дрянной, бесполезный писатишка. – Я-я-я… Септимус заикается пуще прежнего, хотя до встречи с Уайтом у него такое случалось очень и очень редко. – Ты-ты-ты, – издевательски передразнивает Ноа. Потом инспектор отпускает чужую одежду и отталкивает мужчину от себя, да так сильно, что тот едва не падает. Ощущая как противное чувство вины вцепляется в его не первой свежести печень, Ноа отводит взгляд. И матерится себе под нос. – Я всего лишь хотел помочь вам, – оказывается говорить проще, когда инспектор не прожигает его взглядом. – Я не хотел мешать. Правда. Ноа едва заметно качает головой. Как вообще этот задохлик сбежал из охраняемой квартиры? Предполагалось, что он там будет под постоянным присмотром. А тут получается, что трое здоровенных и, как очень надеялся Ноа, не глупых парней упустили одного хлипкого писаку. – Плевать, – Уайт снова вздыхает и шарит по карманам. – Вот ключи, – легким броском он отправляет в полет небольшую связку, – берешь их сейчас и ждешь меня в машине. Ясно? Мужчине никто не отвечает и Ноа постепенно начинает снова звереть. Какого черта, а? – Я спрашиваю, ясно? – чуть жестче, чем требовалось повторяет Ноа и впивается взглядом в писателя. Олдридж стоит низко опустив голову, нервно перебирая пальцами ключи, и молчит. – Ясно, – наконец произносит он. – Вот и хорошо, – Ноа трясет головой, в надежде, что получится выкинуть из нее чувство вины. – Простите, инспектор Уайт. Септимус разворачивается и отходит от места преступления. Только Ноа думает, что забыл сказать, какая у него машина, как видит, что Олдридж подходит к Грину и что-то у того спрашивает. Патрульный кивает и указывает ему в сторону стоянки полицейских машин. Сам догадался, похвально. Ноа подходит к одному из свободных коронеров. – Сигареткой угостишь? – Знаешь, если ты будешь чаще в магазин ходить, то свои появятся, – тянет тот, но все-таки протягивает Ноа пачку. – Премного благодарен. Ноа с наслаждением прикуривает очередную сигарету и довольно жмурится. Хорошо. Нет, противное чувство вины, конечно, все еще терзает его внутренности, переключаясь с печени на селезенку и обратно. Но… В конце концов, он не нянька взрослому мужчине, Олдридж всего на пять лет младше Ноа, так-то. – В общем, – пожилой коронер – Итан Питерс – откашливается и подходит ближе к Уайту, – внутренностей нет, никаких. Ребра, как и в прошлый раз, распилены и затем скреплены скобами. Следов секусуального насилия нет. Девушка довольно молодая, возраст от 25 до 30, замужняя, не с улицы. Убита не здесь. Пока все – остально после тестов. – Да-да, знаем, – Ноа удрученно рассматривает мертвую рыжую женщину. – Ядов не будет, следов никаких, умерла от болевого шока. Слышали уже. – Скорее всего, – Питерс разводит руками, – скорее всего. Может, тот писака поможет чем? Один в один ведь убийства. – Вот только ты не начинай, а? Ноа раздраженно ломает сигарету и прячет в пластиковый пакет – на месте преступления мусорят только идиоты. – Знаешь, где у меня этот писака сидит? – Уайт тычет пальцем себе в печень. – Вот тут. И еще капитан носится с ним как с писанной торбой. Достало. – Ха-ха, – смеется Питерс. – А по виду и не скажешь – вечно этот парнишка за тобой таскается, как привязанный. – Ему 26, Итан, это взрослый мужик, а не парнишка. – Вспомни себя в его возрасте, Ноа, – Питерс щурится, посмеиваясь. – Сильно умным был? А тут еще и затворник, вечно в своих придуманных мирах. Ну будь к нему помягче, проникся же он к тебе чем-то. – Не мели чушь, – Ноа отворачивается и закуривает новую сигарету. Когда-нибудь курение его убьет, Уайт отчаянно надеется, что очень скоро. Он и сам замечает, что почему-то именно в его присутствии Олдридж мнется, блеет и не может иногда двух слов связать. Словно Ноа перед ним зарезал восьмерых котят и теперь пугает того до усрачки. Но ничего такого не было, вот ни разу. Ноа грешным делом думал, что где-то, до этого дела, столкнулся с Олдриджем пьяным в переулке и что-то тому сделал, о чем благополучно и забыл. Это была его любимая теории странного поведения писаки. У Уайта и другая, конечно, имелась. Она ему не нравилась от слова совсем и думать он о ней не хотел, даже более того – запрещал себе. Потому что… А что? Да, блин, вполне могло сложиться, что этот доморощенный Шекспир воспылал к нему чувствами. Даже не так, Чувствами, с большой буквы. Мало ли что там родилось в этой бесполезной головенке пугливого писателя. И вот теперь, он перед ним мялся, бледнел, краснел и заикался. И таскался хвостом, как не пойми кто. Что в этой теории не нравилось Ноа? Ну, к примеру то, что он педиком не был, однозначно не по мальчикам. Ему нравились женщины с большой грудью и низкими запросами. В общем, нормальным он был мужиком, нормальным. Еще оставался шанс, что Ноа просто своим видом пугал писаку. Но такой исход был самым маловероятным – все-таки он не страшила и не Фредди Крюгер, чтоб от одного его вида заикаться начинать. Мысленно обозвав себя идиотом, Ноа вернулся к работе. Осмотрел переулок, труп, даже в мусорный бак заглянул – ничего. Снова. Чертов неуловимый убийца. – Что там с ценностями? – спросил Уайт Питерса. – Ничего, – коронер помотал головой. – На безымянном пальце есть след от кольца и все. Может еще какие побрякушки были, но кто ж его знает теперь. – Какие-нибудь особые приметы? Татуировки? Родинки необычной формы? – Нет, ничего такого. Обычная молодая девушка. – Просветите ее кожу УФ в лаборатории, может клубные метки будут или татуировки сведенные. – Как скажешь. Ноа снова окидывает место преступления цепким взглядом – ничего. Все так же, как и в прошлые разы. Мужчина глубоко затягивается, надеясь, что шестеренки в мозгу выдадут хоть что-нибудь, но нет и тут ему не везет. Убрав окурок в пластиковой пакет, Ноа идет к машине. Он сам не до конца уверен, почему решил лично сопроводить писаку до конспиративной квартиры. Ноа вообще не уверен, что не придушит того по дороге. Но… Ноа подходит к своему темно-синему седану и останавливается: Олдридж спит, прислонившись головой к окну. Мужчина пару мгновений смотрит на него, а потом обходит машину и дергает ручку, открывая дверцу с водительской стороны. – Вот же ж придурок, – обессиленно шепчет Ноа. Ну конечно этот идиот даже не догадался закрыть двери. Так и заснул в открытой машине. Ноа тянется через коробку передач и застегивает чужой ремень безопасности. Он не хочет будить Олдриджа, потому что тот начнет доставать его разговорами и нервировать, в итоге Ноа опять нагрубит ему и получит очередную взбучку от капитана. Нет уж, пусть уж лучше этот писака спит. Ноа заводит машину и мягко трогается с места. Подумав пару секунд, он приоткрывает окно и снова закуривает, последнюю сигарету из тех, что ему дал коронер. Надо действительно зайти в магазин, но у него нет налички, а карточки он на дух не переносит. И о… Черт! Ноа тихо матерится, вспомнив, что сегодня день внесения квартплаты, а у него мятый доллар и пара центов. Мужчина выруливает на дорогу к банку. Что ж, им придется немного задержаться. *** Нет, Ноа конечно был уверен, что курение убьет его, но как-то не думал, что таким образом. Не из-за снятия денег в банке, который именно в этот момент решили ограбить четыре упыря. Прямо над его головой раздается стрекот пуль и сразу за ним вопль: – Деньги в сумку, я сказал! Ноа закатывает глаза, пригибается пониже и прижимает голову Олдриджа к себе, заставляя того почти полностью сползти за перевернутый металлический стол. Они оказались за ним еще в начале ограбления: Уайт заполнял бумажки. Теперь Ноа, конечно, проклинал себя и за то, что выбрал этот банк и за то, что не запер писаку в машине снаружи. Если с Олдриджем что-то случится, то капитан с него шкуру живьем сдерет. И какая будет ирония, да? За доморощенным писакой охотится психопат-убийца, а его застрелят в банке случайной пулей. Ноа хочется смеяться от идиотизма ситуации. Уайт перевод взгляд на Олдриджа. Тот бледный, глаза большие от страха и кажется вот-вот в обморок хлопнется. Ноа пытается взглядом передать, что все будет ок, они справятся и выйдут отсюда живыми. Но у него не очень-то получается, судя по все еще белому лицу писателя. Ноа на пару секунд выглядывает из-за стола, чтобы оценить обстановку. Обстановка оказывается хреновой, даже очень. Мужчина думает, что делать, как в то же мгновение Олдридж единым слитным движением толкает его в грудь. Ноа валится на спину, мысленно решая собственными руками придушить писаку. А потом он поднимает взгляд и видит как часть стола, в том месте где секунду назад была его голова, щерится острыми металлическими обрывками и дырками от пуль. Если бы не Олдридж ему бы голову сейчас снесло к чертовой бабушке. Глаза Ноа расширяются и он удивленно смотрит на писателя. Тот все такой же бледный, но, как во имя всех святых?, умудряется выдавить из себя робкую, нервную улыбку. Типа простите инспектор, что толкнул вас, но я спасал вашу жизнь. Ноа уже хочет сесть обратно, как раздается грубый голос. – Кто там? Выходи живо, а иначе я сам подойду. Уайт в скоростном режиме обдумывает, что делать и как выйти из ситуации, но Олдридж решает все сам. Снова. Писатель последний раз кидает на него нервный, загнанный взгляд и медленно встает. Уайт матерится про себя. – Это я, я тут один, – произносит Олдридж, выпрямившись и подняв руки. Ноа лихорадочно соображает. – Какого хрена не вышел, урод, когда мы сказали? Тяжелые шаги раздаются ближе. – Я испугался, – Олдридж не отступает ни на шаг. У Уайта мелькает нелепая мысль, что вот когда на него автомат сумасшедший грабитель наставляет, так этот писака не заикается, а стоит ему, Ноа, пару раз на него накричать, как Олдридж тут же блеет и краснеет. Какая-то ненормальная реакция, да? У этого мужика точно проблемы с расстановкой приоритетов. – Эй, стой, я его знаю, – раздается новый голос. – Знаешь? – спрашивает первый грабитель. – Да, чувак, – второй грабитель посмеивается, – это же Олдридж. Имя еще какое-то стремное, не вспомнить. – Септимус, – подсказывает писатель. – Точняк! Септимус Олдридж, книжки крутые пишет, не читал? – Нет, не слышал ни разу. – Да ну ты даешь, этот парень просто бомба, у него такие сюжеты – закачаешься. Ноа про себя думает и почему все считают взрослого двадцатишестилетнего мужика парнем? Олдридж тем временем все также стоит, подняв руки и замерев. Надо отдать ему должное – не трясется и не косится взглядом на Ноа, оставляя тому тактическое преимущество. – Ладно, парень, – продолжает второй грабитель, – выходи и иди к остальным. И да, ты мега крут, читал последнюю книгу – “Кровавые рельсы на Восток”, и это прям бомба! Слушай, а дай я тебя сфоткаю? – Ты чего тут устроил? – первый грабитель злится. – Да не парься, две секунды. Когда еще встретим такого чела вживую. – Придурок, – шаги первого грабителя удаляются. Септимус перешагивает через стол и, все также с поднятыми руками, идет ко второму грабителю. – Блин, чувак, знал бы что встречу тебя, взял бы книгу. Ты автограф-сессии устраиваешь? – Нет, издатель пока запрещает, – неловко отвечает Септимус. – Блин, а зря. Они удаляются и Ноа остается в одиночестве. Он уже отправил смс в отделение и знакомому инспектору, так что полиция должна с минуты на минуту быть здесь. Более того, он сможет поддерживать с ними связь и помочь в штурме, вот почему так важно ему было остаться ненайденным. Но Ноа, если честно, в полнейшем шоке. Он не мог понять, как этот хлюпик, вечно трясущийся перед ним, смог так спокойно вести себя с вооруженными грабителями, которые, так-то, на самом деле угрожали ему смертью? Это что, Ноа для него страшнее двух реальных убийц? И Уайт должен отдать должное храбрости Олдриджа: тот дважды спас ему жизнь, несмотря на все выпады Ноа в его сторону. Этот писака оказался действительно храбрым малым. Немного сумасшедшим, потому что кто в здравом уме будет так себя вести?, но точно храбрым. Дальше все разворачивается по стандартному сценарию: пока грабители возятся в хранилище, снаружи тихо прибывает полиция. Потом, скооперировавшись с Уайтом, они организуют штурм. И, самое сложное, Ноа нужно провести диверсию. В течение которой желательно не умереть, но тут уж как пойдет. Ноа едва заметно высовывается из-за стола: никто не смотрит в его сторону. Он быстро оценивает путь и медленно крадется за спину грабителей. Наконец, оказавшись за колонной, в точке идеального огневого нападения, он уже хочет отправить смс, что готов, как холодное дуло автомата упирается ему прямо в висок. Ноа проклинает свою сучью судьбу и дерьмовую жизнь в целом. – Ты кто такой, блять? – грабитель, по голосу тот, который первый, зло смотрит на него сквозь прорези маски. – Вставай, ублюдок. Ноа чертыхается, но встает, подняв руки. Он очень надеется, что его не станут обыскивать: в конце концов, у него в кобуре служебное оружие, а в кармане жетон. Не лучшее сочетание во время ограбления банка. – Это… – впервые за время ограбления Олдридж запинается, – это мой редактор! Писатель выпаливает идиотскую, совершенно неправдоподобную на взгляд Ноа ложь на одном дыхание. – Пожалуйста, не убивайте его! Грабитель смеряет Ноа взглядом. – Не слышу твоего ответа, – щелкает затвор автомата. – Все как он сказал, – Ноа кивает на Олдриджа, – я его редактор… – Хьюго Райт, – перебивает его писатель. – Мы давно работаем вместе, поэтому пожалуйста… Ноа если честно понятия не имел как зовут редактора Олдриджа. И это могло стать проблемой, так как среди грабителей был фанат писателя, который точно осведомлен о таких подробностях. – О, да, – произносит грабитель-фанат, – я слышал о нем, чувак, пусть идет. Ноа ждет разрешения от первого грабителя и тот, наконец, кивает. Уайт медленно идет по направлению к Олдриджу и, не дойдя пары шагов, легко нажимает кнопку отправить на телефоне. Он еще из-за своего места оценил возможные варианты проведения штурма и сейчас был наилучший момент для его начала. Ноа стремительно разворачивает и двумя выстрелами убивает первого грабителя, а потом, пока не опомнился второй, падает на пол, увлекая за собой Олдриджа. В ту же секунду в зал закатываются гранаты. – Закрой глаза и уши, – командует Ноа и Олдридж молниеносно подчиняется. Раздаются взрывы, крики. Начинается паника. Спустя несколько минут все кончено: еще одного грабителя убили, двоих повязали в хранилище, заложники освобождены. Когда раздается команда о конце операции, Ноа садится, а потом встает. В голове все равно шумит, а противная резь в глазах не пропадает. Ему приходится несколько раз проморгаться, прежде чем зрение обретает прежнюю четкость. – Уайт! – раздается громогласно и звон в голове у Ноа лишь усиливается. – Ха-ха, – нервно выдыхает Ноа, – капитан. Какими судьбами? – Какими судьбами?! – капитан Дэниэлс выглядит взбешенным. – Ты меня спрашиваешь? Это ты должен рассказать, какого черта вы здесь делаете! Какого хрена свидетель, которого мы должны охранять, прогуливается вместе с тобой во время ограбления банка?! – Да мы как-то не собирались участвовать… – Плевать я хотел, что ты там не собирался! А сейчас живо отвез свидетеля на квартиру и чтоб к вечеру рапорт о твоем очередном идиотизме был у меня на столе. Понял? – Есть, капитан, – Ноа вытягивается и отдает честь. – Ты мне тут еще попаясничай, жезлом будешь на дороге махать, уяснил? Ноа кивает. – Все, пошел вон отсюда и умойся в конце концов, – добавляет капитан. Ноа удивленно касается рукой лица и чувствует кровь. Черт, видимо его все-таки задело, то ли шальной пулей, то ли какой-нибудь отвалившейся штукатуркой. В легком ужасе Ноа оглядывается, но потом выдыхает – на Олдридже ни царапины. Если бы хоть волосок с его головы упал, Ноа бы до вечера не дожил. Уайт разворачивается и идет к выходу из банка. М-да, сходил называется, снял денег. Ноа роется по карманам в надежде закурить, но потом вспоминает, что у него нет ни сигарет, ни налички. Попал по всем фронтам. – Инспектор, – зовет его Олдридж и Ноа замедляется. – В-вы в порядке? Ну вот опять, Уайт закатывает глаза. Снова заикается. Значит в банке, на волосок от смерти ему было не страшно, а здесь, на оживленной улице рядом с Ноа – страшно. – В полном, – выплевывает Уайт, сам особо не понимая на что злится. А вообще, у него стресс, ему можно. – Но ваше лицо… – Олдридж замолкает. Писатель чувствует себя не в своей тарелке и ему было так до одури страшно в банке, что он с трудом помнит, что делал или говорил. Олдридж отчаянно хотел выбраться живым и, почему-то ему было очень важно, чтобы инспектор Уайт не пострадал. Поэтому, возможно, он поступил не слишком умно или правильно, но ведь, что еще он мог сделать, чтобы спасти Уайта? – Простите, если… – начинает Олдридж. Ноа закатывает глаза и чувствует себя идиотом. Этот писатель вообще-то жизнь ему там спас, дважды или даже трижды, а он на него сучится. – Нет, – Уайт машет рукой, – не надо. Блин, – Ноа тяжело вздыхает и оборачивается к Олдриджу, – это я тут говнюк, прости. Ты мне спас там жизнь и не один раз, а я веду себя как кусок дерьма. Я просто по жизни мудак, так что извиняй. И спасибо. Ноа честно выдавливает из себя улыбку под конец и протягивает руку Олдриджу. Несколько секунд Уайт думает, что тот сейчас на радостях кинется его обнимать, но нет, писатель неверяще смотрит на него, а потом пожимает протянутую ладонь. – Ладно, – Ноа чувствует себя очень неловко, – раз мы тут закончили, садись, отвезу тебя на квартиру. – Но… – Олдридж запинается, а потом все же продолжает, – давайте с-сначала обработаем ваше лицо? Мне кажется, у вас рассечена бровь. Ноа вздыхает – он и забыл о крови. Видимо, придется заняться своими боевыми ранами. От этой мысли Ноа усмехается. – Что, боишься вида крови? – беззлобно подтрунивает он над писателем. Тот мотает головой. – Ладно, аптечка в багажнике. Придется подождать немного, пока я закончу. – Я-я могу вам помочь, – писатель снова смотрит на него взглядом побитой собаки. Ноа внутренне сдувается. В конце концов, он вымотан, не то чтобы ограбление банка с перестрелкой для него легкая прогулка по пляжу. Так что его нервы тоже расшатались, а еще и сигареты кончили, да и капитан накричал, опять. В общем, полный набор. Поэтому Ноа сдается, кидает ключи писателю, а сам садится боком на водительское место, плечом опираясь о сидение. Кажется, он чертовски устал. Олдридж ключи ловит и с каким-то дурацким вздохом облегчения бросается к багажнику. Ну как будто Ноа здесь кровью истекает, право слово. Спустя несколько минут писатель возвращается и, поставив аптечку на крышу автомобиля, открывает ее. – Поднимите, п-пожалуйста, голову, инспектор, – просит он. Ноа послушно вздергивает подбородок и запрокидывает голову. Олдридж склоняется к нему и начинает аккуратно обрабатывать рану. А Ноа в свою очередь внимательно разглядывает писателя. В конце концов, ему больше делать нечего. Одежда Олдриджа в пыли и грязи, на белой футболке отпечатались серые пятна, а темно-синяя куртка в одном месте порвалась. Лицо писателя выглядит очень сосредоточенным, как будто он не маленькую ранку обрабатывает, а задачку решает по высшей математике, как минимум. Ну или приручает дикой животное. Ноа про себя смеется от этой мысли, ведь, получается, опасный хищник здесь он. Уайт думает, что может стоит спросить прямо? Почему писатель так его боится? И извиниться потом за свое скотское поведение, может тогда Олдридж перестанет заикаться. Септимус тем временем аккуратно убирает волосы со лба инспектора и мягко протирает ранку на его брови. Он очень не хотел, чтобы Уайт пострадал. И нет, он не боялся крови, просто… Это же инспектор Уайт, с ним должно быть все хорошо. Почему-то эта мысль казалась Септимусу истиной в последней инстанции. Олдридж мягко улыбается сам себе и, наконец, аккуратно приклеивает пластырь. – Готово, – Септимус переводит взгляд на Ноа и замирает. Прямо как кролик перед удавом. Одна рука Олдриджа все еще запуталась в черных кудряшках Ноа, а вторая безвольно повисла вдоль тела. И есть во всем этом что-то очень неправильное. Особенно с точки зрения Ноа. Поэтому Уайт едва удерживает себя от того, чтобы оттолкнуть писаку подальше. Ноа чудится что-то странное в чужом взгляде. И эта рука в его волосах, почему Олдридж, черт бы его побрал, до сих пор ее не убрал? – Спасибо, – говорит Ноа и писатель отмирает. Сам отшатывается от Уайта, как от прокаженного, запинается о собственные ноги и чуть не падает. Ноа на это лишь в удивление приподнимает бровь. – Н-не за что, – снова заикается Олдридж. Потом спешно закрывает аптечку и в несколько секунд садиться в машину. Пристегнувшись, он, как ему кажется, незаметно отодвигается от инспектора. Но Уайт это подмечает и добавляет в свою копилочку под названием “стремный писательшка”. Ноа, наконец, заводит машину и трогается. Спустя пару минут он включает музыку, потому что молчание почему-то кажется ему тягостным. Да что, блин, происходит? *** Ноа просыпается от противной вибрации телефона. Достав мобильник из кармана, мужчина скашивает на него взгляд – отчет от коронеров. Супер, то что надо в восемь утра. За случай в банке капитан отправил Ноа в ссылку на конспиративную квартиру, мотивировав это тем, что так от него больше пользы. Уайт промолчал, но по указанному адресу прибыл. Больно-то ему хотелось охранять писаку, которого снова надежно упрятали от глаз психопата-убийцы. Говоря начистоту, у Ноа вообще не было желания находиться рядом с Олдриджем в одной комнате. Этот хлюпик дико странный и Уайту он не нравился. Совсем. Ноа встает и потягивается. Конспиративная квартира состоит из трех небольших комнат и проходной кухни. Уайт как раз уснул в кресле в одной из комнат. Тут был конечно и диван, а в соседней даже кровать, но кто такой Ноа, чтобы пользовать комфортом? На самом деле, он просто очень сильно устал, поэтому уснул там же, где впервые присел. Ноа идет на кухню и кивает Эвансу, который мирно листает газету. – Кофе там. – Хвала Господу, он у нас есть, – Уайт с благоговением ищет чашку. – Можно просто – спасибо, Питер, – смеется Эванс. – Да-да, хвала тебе, Питер, – Ноа делает первый глоток обжигающей жидкости и блаженно жмурится. – Если у тебя есть еще и сигареты, то моей любви не будет предела. – Сигареты есть, но любовь оставь для кого-нибудь другого, – Эванс усмехается и пододвигает по столу пачку к Уайту. Ноа с вожделением берет сигарету и закуривает. Садиться он не хочет, спина и так болит после ночи в неудобном кресле. Поэтому Ноа подходит к окну и, едва отодвинув занавеску, выглядывает наружу. Занимается серый, мрачный, грязный рассвет. Ни следа от вчерашнего солнца. – Что там наш заключенный? – тянет Уайт, рассматривая улицу. – Спит вроде. Кстати, – Эванс переворачивает страницу газеты, – сходи, проверь его. – А ты больно занят? – Читаю, как видишь. – Ты умеешь? – Могу научить, если хочешь. – Эванс, это позавчерашняя газета, блин. – Ты видишь здесь еще какое-то чтиво? Пара дней и я переключусь на освежитель для воздуха. – Не хочу тебя расстраивать, но люди давно изобрели интернет. Значит берешь телефон, там тыкаешь пальцем… – Да пошел ты, Ноа. Тебе сложно что ли? Я уже задолбался с этим парнем. Он странный, то сидит, замерев в одной позе по полчаса и молчит, то расхаживает по комнате, а потом вдруг бросается к своему ноутбуку и что-то строчит. Я тут уже второй день, меня от него тошнит. – Ладно-ладно, иду. Ноа тушит сигарету, допивает кофе и идет в смежную с кухней комнату. Ему нужно преодолеть небольшой коридор, а потом он оказывается в полутемном помещении. Обстановка здесь такая же, как и во всех остальных комнатах – минималистичная и спартанская. Ноа переводит взгляд на кровать: Олдридж спит на спине, прижав одной рукой к животу плед, а другой сжав покрывало рядом с собой. Какой-то он слишком нервный для спящего, думает Ноа. Но благо жив и цел, а остальное Уайту по барабану. Уже собираясь выходить, Ноа цепляется взглядом за ноутбук на столе и рисунки. Повинуясь своему въевшемуся под кожу любопытству, он подходит ближе и берет в руки несколько листков. На первых изображены разные девушки, одна очень похожа на ту, с места преступления, другие – на прошлых жертв. Ноа перебирает рисунки и вдруг давится воздухом, радуясь, что рядом никого нет. На одном из листков изображен он, спящий в кресле. Причем Олдридж, а рисовал точно он, изобразил его… Как это сказать? Не таким, какой Ноа на самом деле. Нет, он конечно себя спящим не видел, но… Что-то в этом рисунке было, что Ноа узнавал себя и одновременно нет. Его лицо казалось расслабленным, губы чуть приоткрыты. Рубашка помялась, а рукава на ней были закатанными до локтей, хотя Ноа так никогда не делал. Художник пользовался только карандашом, но тем не менее он легко передал тени на лице Уайта и даже мельчайшие детали одежды. Рисунок был небрежным, словно на скорую руку, и одновременно с тем очень тщательным, как будто Олдридж не один час рассматривал его. Ноа словил очень странное ощущение от таких мыслей. Его немного, да чего уж там, ни разу не немного, напрягало, что этот писака мог пялиться на него, пока он спал. Как насчет нарушения личного пространства? Уайт снова вгляделся в рисунок и свое лицо на нем. Нет, точно не похож. Слишком уж он тут спокойный. И… привлекательный? Ноа не питал иллюзий, он сто процентов даже во сне оставался напряженным и неприятным. Если ты мудак по жизни, то в царстве Морфея тоже. Мужчина находит подпись, едва заметную, в углу рисунка. Там неровным почерком выведено вчерашнее число и “инспектор Уайт”. Ха, как будто и так не понятно, кто тут изображен. Уайт рассматривает наброски сбоку на рисунке, скорые, просто пара линий и понимает, да, Олдридж пялился на него несколько часов точно. Потому что в этих пересечениях линий угадывается, что писака сначала просто примеривался, как лучше его изобразить, и только потом начал рисовать. Интересно, думает Ноа, получается Олдридж видит его таким? Уайт переводит взгляд на спящего мужчину и несколько секунд рассматривает. Тогда какого лешего, Олдридж всегда такой до усрачки нервный в его присутствии? Ноа снова смотрит на рисунок. Неужели… он и правда нравится Олдриджу? В этом дурном, голубом смысле… Ноа вздыхает. Ему хочется смять рисунок и выбросить к чертям собачьим из комнаты и своей головы. Но не получается. Поэтому он аккуратно складывает бумагу и убирает в карман брюк. Не хватало еще, чтобы кто-то из ребят нашел эти каракули. Он потом в жизни не докажет, что не слон. Мужчина тянется к остальным рисункам и перебирает их. К своему удивлению, он отмечает, что писака не терял времени и явно много рисовал. А потом Ноа мысленно чертыхается, в стопке находится еще несколько его портретов. На одном он курит на месте преступления и задумчиво рассматривает труп. Олдридж расположил его спиной к зрителю, так что лица не видно, но Ноа почему-то уверен, что вся эта поза и вид говорят о том, что инспектор Уайт думает. Мужчина про себя усмехается. Но сильнее его внимание привлекает третий портрет. На нем он сидит в машине на водительском месте и снизу вверх смотрит на зрителя. Часть его лица, видимо, в крови, у Олдриджа был только простой карандаш, а одежда выглядит потрепанной. Ноа понимает, что это то, как его видел писака после ограбления банка. Уайт всматривается в себя, в свой темный, тяжелый взгляд. Если говорить начистоту, то такое выражение глаз пугает даже его. Он словно одним взглядом говорит держаться подальше, иначе можно закончить жизнь на дне реки в компании рыб. Ладно, если он так смотрит на Олдриджа, тогда понятно, почему тот вечно блеет перед ним. На этом рисунке Ноа действительно выглядит пугающим, даже отталкивающим. Словно злодей в мрачном, нуарном кино. Наверное не так должны восприниматься гражданскими инспектора полиции, точно не так. Уайт всматривается в надпись на рисунке и замирает на несколько мгновений. Все тем же почерком там педантично проставлена вчерашняя дата, но вот подпись отличается. Олдридж написал – “инспектор Уайт не такой!”. Вот так, да, с восклицательным знаком в конце. Ноа удивленно думает, в смысле не такой? Не такой, это не какой? И какой, если не такой? А еще Уайт с удивлением осознает, что ни на одном рисунке Олдридж не назвал его по имени, всегда фамилия и должность. Странно это. Уайт понимает, что он не может выкрасть все свои портреты, но блин, какого фига писака его рисует? Ноа просмотрел всю стопку и там только зарисовки для книг Олдриджа, да, Уайт не идиот и понял, что это за девушки и пейзажи, и его портреты. Никого из других полицейских писака не нарисовал, только его, Ноа. Уайту это все не нравится, вот вообще ни разу. Но ничего не поделаешь, поэтому он кладет стопку листков обратно и выходит из комнаты. Рисунок, где Олдридж изобразил его спящим, Ноа не возвращает. *** День проходит относительно спокойно. Ноа переписывается с Дженкинсом, вторым инспектором по делу убитых девушек. Даже несколько раз с ним созванивается. Потом играет в карты с Питером, листает ленту новостей в интернете и отчаянно хочет застрелиться от скуки. Эванс прав, в один момент интернет надоедает. Особенно, когда уже просмотрел все смешные видосики, прочитал отчет коронеров вдоль и поперек, а также трижды послал в жопу надоедливого Берка, который допытывался как же там дела на конспиративной квартире. Строго по приказу капитана, как же. Просто Алан Берк был тем еще сученышем и недолюбливал Ноа. Уайт тоже терпеть не мог Берка, так как считал того капитанским подпевалой и жополизом. Поэтому под вечер Ноа отшвырнул от себя телефон, тот проехался по столу и грохнулся на пол. Чем испугал сидевшего в той же комнате Олдриджа. Да-да, писака как-то незаметно таскался за Ноа по всей квартире, вызывая хихиканье Эванса, который тоже от скуки лез на стенку. Сначала Уайт попробовал намекнуть писаке, читай грубо отбрил, что как бы не стоит ходить за ним везде. На что тот только прозаикался в ответ и весь сник. Ноа снова пришлось признать, что он мудак и говнюк. И спустя полчаса он извинился перед Олдриджем. Тот просиял и опять начал таскаться за Ноа хвостом. К чему это привело? Они сидели вдвоем в гостинной, Уайт залипал в интернете, а писака что-то строчил в своем ноутбуке. Как он скромно объяснил, когда Ноа от нечего делать поинтересовался, писал новую книгу. И покраснел. Уайт закатил глаза, чертыхнулся про себя, но промолчал. – Инспектор, – позвал вдруг Олдридж, – а в-вы читали м-мои книги? Ноа посмотрел на него удивленно. – Да он читать-то не умеет, – вставил, высунувшийся из кухни Эванс. – Там Гарри через часок будет. – Сменит тебя? – Нет, теперь нас будет четверо. Ладно, я спать. – Давай, кошмаров тебе. – И тебе того же, – Эванс скрылся за дверью. Ноа расползся по креслу. – И отвечая на твой вопрос, нет, не читал. Времени все как-то не было. Но я слышал, что ты молодой, выдающийся гений. – Н-нет, вовсе нет, – Олдридж отчаянно машет руками, весь покрываясь краской. Ноа смеется. – Да ладно, ты же вроде премию за одну из книг получил? – писатель скромно кивает. – Тогда точно чего-то стоишь. Вот закончим это дело, прочитаю одну из твоих книг. Может, даже автограф попрошу, если понравится. Ноа веселился, наблюдая за смущенным писателем. Ему нечего делать, а разговор с Олдриджем скрашивал время. Тем более, ему и вправду было интересно. Жизнь Ноа чаще всего неслась вперед со скоростью сверхзвукового самолета и ему редко удавалось остановиться и просто поговорить с кем-то, подумать. Да, Олдридж его временами раздражал, был до одури непонятным и странным, но в целом неплохим малым. Если, конечно, не бесил. – Я-я был бы рад, если бы в-вам понравились мои к-книги, инспектор, – Олдридж поднимает голову и смотрит на Уайта очень внимательно. Ноа не знает, куда себя деть от этого взгляда, поэтому достает сигарету и закуривает. – Видел, ты еще и рисуешь? Писатель на это снова покрывается красными пятнами и нервно стучит по ноутбуку пальцами. – Случайно заметил пару твоих рисунков на столе в комнате, – добавляет Ноа. Он не собирается признаваться, что во-первых рассмотрел все его рисунки и у него назрел вопрос, какого фига писака рисует его. А, во-вторых, что Уайт нагло спер один из них. – Да, иногда, – кивает Олдридж. – Мне это помогает л-лучше понять своих героев. И-и, – тут писатель отводит взгляд, – людей вокруг. – У тебя с этим сложности? Ноа как-то слабо верится, что человек, который не может разобраться в окружающих, способен написать стоящую книгу. Особенно такую, за которую дадут премию. – Н-не со всеми, – выпаливает Олдридж и замолкает. Септимус ругает себя за то, что нервничает. В конце концов, инспектор и вправду заставлял его смущаться, но тем не менее, Олдриджу нравилось находиться в его обществе. Поэтому он ходил за Уайтом по всей квартире. К тому же, так Септимус чувствовал себя в безопасности. Убийца, который взял его книги за основу для своих преступлений, жутко пугал Олдриджа, хотя он и не собирался хоть кому-то в этом признаваться. Полицейские и так считали его странным и жалким. Особенно, как казалось Септимусу, инспектор Уайт. Хотя именно рядом с этим мужчиной писатель ощущал себя в полной безопасности. Почему-то Олдридж верил не только в профессиональные качества Уайта, но и в человеческие. Пусть иногда инспектор грубил, злился на него и порой грозился придушить, тем не менее Септимус в нем не сомневался. Он точно знал, если что-то случится – Уайт защитит его. Кроме того, неожиданно для себя вчера ночью, у Олдриджа всегда были проблемы со сном, он внезапно осознал, что Уайт привлекает его как мужчина. Сначала, Септимус просто проходил мимо и заметил инспектора спящим. Потом Олдридж бессознательно потянулся к карандашу и спустя несколько часов неверяще смотрел на готовый портрет. Смотрел и с рвущей его на части ясностью понимал, как сильно ему нравится Уайт. Во всех смыслах. Тогда Олдридж сбежал из комнаты к себе, где еще несколько часов ворочался без сна и все смотрел, смотрел на портрет. Ему очень нравился рисунок, и одновременно с этим Септимус осознавал, что именно таким он видит Уайта. Ему самому, наконец, стала понятна фраза, которую он написал на прошлом портрете, где инспектор получился до дрожи пугающим. Так что рисунок спящего Уайта стал отражением всех чувств Септимуса к мужчине, квинтэссенцией его болезненной привязанности. Осознавать свои чувства было мучительно тяжело и неприятно. Олдридж встречался с женщинами и даже пару раз с мужчинами, но особых эмоций не питал ни к тем, ни к другим. Ему иногда нужно было погружаться в человеческие отношения, чтобы понимать их, пропускать через себя и потом правдоподобно описывать в книгах. Но с Уайтом все вышло по-другому. Септимус проникся к нему искренней привязанностью за несколько недель знакомства, в течение которых инспектор в основном на него кричал или мерил злым взглядом. Олдридж и сам не понимал, почему его привлек Уайт, но ничего поделать с возникшими чувствами не мог. Еще горше ему было осознавать, что инспектора он точно не привлекает и никогда не заинтересует, как бы ни старался. Инспектору глубоко плевать на славу Олдриджа. К тому же, Уайт убежденный натурал, в какой-то степени даже гомофоб, как казалось Септимусу. Да и вообще, разве кто-то такой, как Олдридж, мог заинтересовать такого, как инспектор Уайт? Септимус не питал ложных надежд относительно себя – все партнеры спали с ним исключительно из-за его славы. Будь он простым парнем, а не известным автором, эти люди прошли бы мимо, даже не заметив его. Олдридж слишком невзрачный, неуклюжий и застенчивый. Такие как он, и Септимус ясно это понимал, остаются одинокими до конца своей жизни. И умирают тоже в одиночестве. А Уайт был другим. Сильным, смелым, умным. К тому же, и тут Олдридж всегда краснел, инспектор казался ему очень привлекательным. Да, порой Уайт вел себя грубо и нетерпимо, но все это с лихвой компенсировалось другими его качествами. Например, надежностью. Ведь несмотря на свое отношение, инспектор защитил Септимуса в банке. Даже то, как Уайт разозлился, когда узнал, что Олдридж покинул безопасную квартиру, говорило о многом. Он ведь бесился не просто потому, что Септимус самовольно сбежал, а еще и потому, что таким образом Олдридж подверг себя опасности. Да, конечно, Септимус понимал, что охранял его инспектор по приказу капитана Дэниэлса, но это ничего не меняло. Тот же Эванс вообще старался не говорить с Олдриджем и стоило тому войти в комнату, как Питер сразу же оттуда выходил. Он сторонился Септимуса как прокаженного. – И что за невеселые мысли крутятся в твоей голове? – произнес Ноа, вырывая Олдриджа из водоворота воспоминаний. – К-как… Септимус удивлен и смущен одновременно. – Ну во-первых, значок инспектора не дают просто так, знаешь ли. Тут надо уметь наблюдать и делать выводы. Во-вторых, у тебя все на лице написано. И, в-третьих, за последние полчаса ты раз двадцать вздохнул. Что не говорит о радужных мыслях, да? Олдридж кивает. – Я просто… – начинает он и замолкает. Тут замок входной двери щелкает. Ноа вскакивает с кресла и в два шага оказывается между Олдриджем и дверью. Уайт достает пистолет и прикладывает палец к губам, призывая писателя к молчанию. Олдридж кивает. Дверь дергается и замирает. Еще утром Ноа закрыл ее на цепочку, ибо не фиг. Они тут прячутся, а не посиделки устраивают. – Какого хрена? – раздается с той стороны. Ноа молчит. – Эванс, твою мать, – по двери начинают колотить. – Открывай. Я же звонил, что приеду. Ноа бесшумно подходит к двери и смотрит в глазок: на площадке стоит жутко злющий Гарри Коллинз. Один. Уайт снимает цепочку и открывает дверь. Коллинз на секунду замирает. – Ты дверь закрыл, да? Ну ты и ублюдок, Ноа. – Тут конспиративная квартира, а не кружок по интересам, если ты не забыл. И сам мудак, – добавляет Уайт, убирая пистолет и отходя к креслу. Ноа вытягивает на мягком сидение и теряет весь интерес к общению с новоприбывшим инспектором. Гарри и Алан Берк были лучшими друзьями, а значит Коллинз автоматическим становился сученышем и жополизом. – Мелкий гаденыш, – вдруг говорит Коллинз, закрывая за собой дверь. Ноа уже собирается прояснить, кого это он тут гаденышем назвал, как Гарри стремительно преодолевает расстояние до Олдриджа и сдергивает того с дивана. Ноутбук писателя валится на пол, а одежда трещит в могучих кулаках Коллинза. – Знаешь, как мне из-за тебя влетело?! – рычит Гарри. – Я тебя сам сейчас тут раскатаю. – Отпусти его, – тихо и спокойно произносит Ноа. – Что сказал? – Коллинз переводит гневный взгляд на Уайта. – У тебя проблемы со слухом? – мужчина встает из своего кресла и подходит к Коллинзу. – Я сказал, отпусти его. Гарри меряет второго инспектора взглядом. Они с Уайтом одного роста, но Ноа сильнее и Коллинз это знает. Более того, оперативного опыта у Гарри в разы меньше, а значит и в драках он бывал реже. Но злость на гандона-писаку затмевает Коллинзу разум. – И что ты мне сделаешь, если не отпущу? – издевательски тянет Гарри. Ноа молчит. – Ну вот и катись тогда отсюда. Гарри даже не успевает заметить как, а Уайт уже с легкостью прицельно заезжает ему в челюсть. От неожиданности Коллинз выпускает одежду Олдриджа и тот отшатывается от него. Ноа спокойно отодвигает писателя рукой себе за спину и встает между ним и Гарри. – Ты охуел?! – глаза Коллинза лезут на лоб. – Я тебя вежливо попросил отпустить его, ты не послушался. Сам виноват. Олдридж с ужасом смотрит на назревающую драку и понятия не имеет, что ему делать. Да, он сильно виноват, что сбежал тогда из квартиры. Но Септимус и правда думал, что сможет помочь Уайту. Ну и, к слову, ему даже в голову не пришло, что у оставшихся полицейских могут быть проблемы из-за его побега. А теперь выходило, что Олдридж стал причиной конфликта. – Я, – начинает Септимус, благоразумно не сильно выходя из-за спины Уайта, – виноват. Простите. – Виноват?! – Коллинз снова звереет. – Мне из-за тебя выговор влепили! Гарри делает несколько шагов, но упирается взглядом в Ноа, который и не думает сдвигаться с места. Коллинз понятия не имеет, с чего вдруг Уайт, тот еще мудила и гандон, взялся вдруг защищать этого доморощенного писаку. Пару дней назад Гарри мог с уверенностью сказать, что Олдридж выбешивает Уайта даже больше, чем других инспекторов. И вот сейчас он мешал Коллинзу выбить из писаки все дерьмо. – Слушай, Уайт, – начинает Гарри, – будь мужиком, дай я ему пару раз врежу и разойдемся. Зачем нам драться? Ноа молчит несколько мгновений, за которые Септимус успевает попрощаться с жизнью. Потому что он в курсе, как к нему относится инспектор Уайт и, видимо, сейчас из него, Олдриджа, выбьют всю дурь. Не то чтобы Септимус не привык к такому, в школе его часто поколачивали, просто… Просто он отчаянно надеялся и хотел, чего уж тут, чтобы Уайт его защитил. – Нет, – Ноа принимает решение и не двигается с места. – Что? – глупо переспрашивает Гарри. – У тебя правда проблемы со слухом, Коллинз, – Ноа растягивает губы в издевательской ухмылке. – Я сказал “нет”. Поэтому давай, сворачивайся и вали отсюда, – Уайт кивает головой на дверь в кухню. – Какого хрена ты вообще лезешь? – злость возвращается к Гарри вместе с воспоминанием о выговоре в личном деле. – Это тебя не касается, Уайт. Ноа молчит и этим бесит Коллинза еще больше. Спустя мгновение вспыхивает драка, которая заканчивается так же быстро, как и началась. Уайт легко выворачивает руку Коллинзу, заламывая ее за спину в довольно болезненном захвате. Ноа не делает ни единой скидки на то, что это его коллега. Ему просто плевать. Во-первых, потому что ему, блять, тут и так тошно, а еще этот мудозвон атмосферу портит. Во-вторых, потому что он никому не позволит навредить Олдриджу. Да, писака бесил, выводил из себя, но бить его? Нет уж, Ноа этого не допустит. И не только из-за того, что Олдридж не сомневаясь несколько раз спас ему жизнь, но и из-за рисунка, который инспектор бессовестно спер. Ноа долго думал и понял, каким его изобразил на том портрете писатель. Он нарисовал Уайта положительным. Вот чего никак не мог принять в себе Ноа, но Олдридж это увидел и запечатлел. Что ж, значит, теперь Уайту придется иногда вести себя так. Кто-то же смог увидеть в нем хоть что-то хорошее, не стоит это бездарно просирать. Коллинз шипит. – Отпусти, придурок, – выдавливает он, когда Ноа усиливает захват. – Ты мне руку сломаешь. – С превеликим удовольствием, – наслаждаясь, мрачно говорит Уайт. – Инспектор, – испуганно произносит Олдридж и касается плеча Ноа. – Не надо. Уайт встречается с ним взглядом и, незаметно для Коллинза, подмигивает ему. Септимус удивленно открывает рот и замирает. Ноа улыбается писателю и снова холодно обращается к Гарри: – Итак, – Уайт делает вид, что размышляет, в мертвой хватке удерживая чужое запястье. – Олдридж перед тобой извинился, правильно? Правильно. То, что ты, мудозвон, его упустил тогда, только твоя вина и тех идиотов, с которыми ты тут был. Не уследить за одним писателем? Вы кто вообще, полицейские или шуты с значками? – Уайт, – опасно тянет Коллинз. – Заткнись, я еще не все сказал, – Ноа усиливает захват и Гарри сдавленно мычит. – Короче, до того, что ты работать не умеешь, мне дела нет от слова совсем. Но если ты еще хоть раз поднимешь руку на Олдриджа, хоть пальцем его тронешь, я тебя лично урою. Понял? Гарри молчит и про себя материт Уайта. – Я тебя спрашиваю, понял? – Ноа дергает запястье Коллинза вверх. – Да понял, понял. Отпусти уже. – Так-то лучше, – Ноа, наконец, выпускает мужчину из захвата. Гарри выпрямляется и, морщась, шевелит рукой. Ноа же выглядит довольным собой. Он скрещивает руки на груди и с превосходством во взгляде смотрит на Коллинза. Уайт его уделал и они оба это знают. Гарри стремительно разворачивается и скрывается в кухне, напоследок пробормотав: – Мудила. Ноа чувствует как его настроение медленно, но верно ползет вверх. Стоило только поставить на место одного придурка, как сразу жизнь перестала казаться такой серой и скучной. – Спасибо, инспектор Уайт, – Септимус с нескрываемым восхищением смотрит на мужчину. Олдридж знает, что глупо улыбается, но не может перестать. Он бесконечно рад, что Уайт вступился за него. И счастлив, что инспектор не отступил и пошел до конца. А еще, но в этом Септимус не собирался признаваться вслух, он был горд. Но не только собой, что не ошибся в Уайте, но и самим инспектором. Мужчина повел себя благородно, вступившись за накосячившего Септимуса. Писатель ни секунды не сомневался, что если бы не Уайт, то Коллинз бы его по стенке размазал. А ведь инспектор и не должен был его защищать, более того, из-за такого поведения он, видимо, еще сильнее рассорился с Гарри. Но Уайт все равно встал на сторону Олдриджа. Поэтому Септимус не мог перестать улыбаться и светиться от счастья. – Не знаю, чего ты там себе напридумывал, – Ноа отвел взгляд от писателя, – но я просто терпеть не могу этого мудака и лишь ждал шанса накостылять ему. Септимус кивает. Но они оба знают, что Уайт врет. Олдридж отходит к дивану и снова устраивает на нем с ноутбуком. Ноа же опускается в кресло и вытягивается. Уайт рассматривает писателя, пока тот глупо улыбаясь что-то строчит в своем компьютере. Ноа не уверен, чем обернется для него эта ситуация. Конечно, он не сомневался, что Коллинз выплачется Берку, а тот, в свою очередь, накляузничает капитану. Но… Дэниэлс вообще-то в курсе, что у Ноа нелегкий характер, а Гарри тот еще мудак. К тому же, Уайт ценный сотрудник с опытом. Так что, скорее всего, капитан просто наорет на него и отпустит восвояси. Другое дело, чем это обернется для Ноа в глазах писателя? Уже сейчас Уайт видел, что тот смотрел на него с восхищением и даже неким обожанием. Ноа как бы не собирался заводить свой фан-клуб и уж точно не хотел, чтобы какой-то мужик кидал на него такие взгляды. С другой стороны, теперь Уайт ясно видел, что Олдридж в него влюблен. Тот совершенно не умел скрывать свои чувства и выдавал себя каждым взглядом и жестом. Но вот что с этим знанием делать, Ноа понятия не имел. Уайт вытащил сигарету и прикурил. Ему как-то легче думать, выпуская клубы ядовитого дыма. Тем более, что виски далеко, да и, говоря начистоту, на работе он никогда не пил. Ноа затянулся и снова глубоко задумался. По-хорошему, надо расставить все точки над “и”, объяснив писателю, что с ним ему ловить нечего. Уайт не по мужикам. С другой стороны, Ноа не мог отрицать, что такое восхищение, да и чего уж там, чувства, льстили ему. Редко кто из женщин так на него смотрел и видел его таким. Для большинства из них Ноа был простым инспектором, пропахшим дешевым табаком и безысходностью, к тому же, с мизерной зарплатой. Люди как-то плевать хотели на то, что он каждый день рисковал жизнью ради их безопасности и спокойствия. Так что всех женщин, которые оказывались в его постели, Ноа брал исключительно внешностью и харизмой, глубоко запрятав свой природный мудачизм. С Олдриджем все было по-другому. Тот с какого-то перепугу с самого начала воспылал к нему глубокой привязанность и даже грубости со стороны Ноа его не остановили. Писатель упорно видел в Уайте хорошое. И тот рисунок, который Ноа спер, лишний раз это доказывал. Почему-то Олдридж разглядел в нем то, что не видел никто уже очень, очень давно. Да, писатель был одного с ним пола и любого нормального мужика такая ситуация вымораживала бы и отвращала. Но Ноа не чувствовал такого? Конечно, он не видел себя с мужчиной, не стоит забывать, Ноа не педик, но и отвращения Олдридж у него не вызывал. С самого начала Уайту хотелось защитить писателя и наплевательское отношение того к собственной безопасности раз за разом выводило Ноа из себя. Можно было бы классифицировать это чувство как заботу. Ноа не идиот и не собирался себя обманывать в таких мелочах. Но это не меняло того, что в сексуальном плане Олдридж его не привлекал. Ведь любая влюбленность включает в себя желание касаться, а ему касаться писателя не хотелось. К тому же, Ноа было как-то ровно, рядом Олдридж или нет. Уайт делает последнюю затяжку и тушит сигарету в пепельнице. Можно сделать однозначный вывод: Олдридж его не привлекал. – Ноа, – из кухни выглядывает Эванс, – иди сюда. Уайт встает из кресла, тянется и скрывается за дверью. В помещении сидят Эванс и Коллинз, который старательно не смотрит на Ноа. Уайт позволяет себе ухмылку. – В чем дело? – Уайт снова встает у окна, облокотившись спиной на стену и скрестив руки на груди. – Садись, – Питер кивает на стул. – Да я как-то уже себе всю жопу отсидел, – фыркает Ноа. – Короче, я тут собираюсь выйти за продуктами, скоро жрать будет нечего. И у меня вопрос… – Мне сигарет, – перебивает Уайт. – Не этот, – Эванс смеется, – но я запомнил. Все будет нормально, если я отойду? – Спрашиваешь, не падет ли Коллинз смертью храбрых в твое отсутствие? – Пошел ты, – выпаливает Гарри. – Тихо, ребята, – Эванс примирительно смотрит на них обоих. – Я краем глаза видел, что между вами произошло, так что да, повторения не хотелось бы. Ноа хмыкает. Значит Питер видел, как они сцепились, но не вмешался. Это добавляло Эвансу плюсик в личном рейтинге Ноа. – Иди спокойно, друг мой, – пафосно тянет Уайт, – обещаю, что ни волоска не упадет с головы этого мудака. – Ноа! – Эванс смотрит на Уайта обреченно. Гарри вспыхивает и вскакивает, опрокидывая стул. – Тебе просто повезло, придурок, – выдыхает он зло. – Оставь свои девчачьи фантазии при себя, – усмехается Ноа. – Так, ребята, – Эванс тоже встает, – остыли, оба. Понятно в общем, никуда я не пойду. Тогда топай ты, Ноа. Список я тебе набросаю, денег дам. Уайт проникается еще большим уважением к Питеру, потому что прекрасно знает, как тому хочется выйти из этой осточертевшей квартиры. – Идет, – Ноа кивает. Гарри меряет его злым взглядом, но молчит. – А ты, – обращается Уайт к Коллинзу, – помни, что я тебе сказал. Хоть пальцем тронешь – урою. Гарри упрямо задирает подбородок. – Ноа, – Эванс протягивает ему список и деньги, – не нагнетай. Иди давай, жрать охота. Уайт кивает, последний раз прожигает взглядом Коллинза, и выходит из кухни. В комнате Олдридж все также сидит за ноутбуком. – Вы куда-то уходите, инспектор? – спрашивает он, когда Ноа подходит к двери. – Да, еды купить надо, – Уайт прячет деньги и список в карман. – Мне с вами нельзя? – грустно спрашивает писатель. – Нет конечно, – Ноа усмехается, а потом, внезапно даже для самого себя, смягчается. – Ты здесь для твоей же безопасности. Я скоро вернусь, так что не парься. Ну и Коллинз тебя не тронет. – Спасибо, – Олдридж кивает и несмело улыбается. Ноа ненавидит эту его робкую улыбку, потом что она заставляет мужчину чувствовать себя странно. Очень часто даже виноватым. Уайт выходит за дверь и чуть ли не вприпрыжку спускается по ступенькам. Вдохнув свежий, морозный воздух, Ноа ощущает себя заключенным, вышедшим на свободу. Мужчина достает последнюю сигарету, прикуривает и бодрым шагом идет в магазин. Возвращается Ноа полчаса спустя, нагруженный пакетами и с новой свежей пачкой сигарет в кармане. Уайт бренчит ключами и открывает замок, но дверь оказывается на цепочке. – Это я, – стучит Ноа костяшками пальцев. Наконец, дверь распахивается и Уайт чувствует как тут же его настроение постепенно скатывается в абсолютный ноль. Мало того, что ему открывает Олдридж, так у того еще и обнаруживается свежий фингал под глазом и разбитая губа. Ноа звереет. – Это Коллинз сделал? – выплевывает он, заходят в квартиру. – В-все в порядке, п-правда, – Олдридж тушуется, видя как Уайт злится. – Я не про это спросил. Ноа ставит пакеты на пол и чувствует как кулаки в прямом смысле слова зудят. Он уверенно направляется к кухне. – В-все правда х-хорошо, – писатель взволнованно ловит его за запястье, пытаясь удержать. – Я вижу, – Ноа чувствует холодную злость. Он не может понять, почему его так бесит эта ситуация, что только сильнее злит. В конце концов, чуть ли не единственный раз в жизни человек увидел в нем что-то хорошее и тут какой-то гандон посмел этого человека ударить. И ведь Ноа сказал Коллинзу, что уроет его, если тот хоть пальцем тронет Олдриджа. Прямым текстом предупредил. – Наконец-то, – из кухни показывается Эванс и в ту же секунду замирает. – Так, Ноа, выдохни. – Я его предупреждал, Питер. Ясно дал понять, чтобы он не трогал парня. Впервые не только в мыслях, но и вслух Ноа называет Олдриджа не взрослым мужиком, а парнем – словно принимая то, что тот нуждается в защите. И понимании. – Я слышал, – Эванс встает перед Уайтом, загораживая ему проход на кухню. – Да, Гарри повел себя, как мудозвон, а я не уследил. Но, блин, не будешь же ты его за это бить, а? Ноа чувствует подступающую ярость. Он отличался взрывным характером и сейчас тот собирался проявиться во всей красе. В конце концов, Ноа же попросил, по-хорошему, чтобы этот идиот Коллинз не трогал Олдриджа. Что нельзя было послушаться? Сдержаться? В своей жизни Уайт не так много сделал хорошего, особенно вне работы, и вот впервые в жизни ему захотелось не просто выглядеть положительно в чьих-то глазах, ему захотелось быть таким. И этот ебаный дружок Берка все испортил. Ноа точно вытрясет из него душу. Вот без сомнений. – Отойди, Питер, – Ноа говорит тихо, совершенно спокойно. Чем до ужаса пугает Эванса, который в общем-то в курсе про взрывной темперамент Уайта, но сейчас он понимает, что мужчину душит холодная ярость. И если Питер ничего не сделает, то Ноа и вправду уроет Коллинза. – Инспектор, – Олдридж каким-то непостижимым образом втискивается между Эвансом и Уайтом, – я получил по заслугам, п-понимаете? Ничего страшного, в-все заживет. П-правда, вы не должны… – Да дело-то не в тебе, – Ноа смягчается, когда переводит взгляд на писателя. – Точнее не только в тебе, – поправляется он. – В конце концов, – продолжает Уайт, – мы должны тебя защищать, а не калечить, это раз. То, что ты сбежал, поступив как придурок конечно, не отменяет непрофессионализма Коллинза, это два. Ну и три, – Ноа чувствует как ярость снова затапливает сознание, – я вежливо попросил этого кретина тебя не трогать. Даже сказал, что с ним сделаю, если он посмеет ослушаться. Так что Коллинз сам виноват. Дайте мне уже вытрясти из него все дерьмо! – Ноа, – Эванс снова вступает в разговор, – послушай Олдриджа, он прав. К тому же, сам знаешь, Гарри нажалуется на тебя капитану. Хочешь снова вычет из зарплаты получить? Или выговор? Оно того не стоит, Ноа. Писатель в подтверждение интенсивно кивает. – Ладно, – Ноа вздыхает, – убедили. Эванс выдыхает и отходит за пакетами, а вот Олдридж Уайту не верит. Поэтому остается на месте и с беспокойством смотрит на инспектора. – Да не буду я его бить, – усмехается Ноа, замечая взгляд писателя. – Обещаете? – Олдридж выглядит серьезным. Ноа молчит несколько мгновений, потом делает шаг вперед и, наклонившись к самому уху писателя, шепчет: – Прости, но не могу. Пока Олдридж приходит в себя, Уайт в два шага доходит до кухни. А там, совершенно легко хватает за грудки Коллинза и без слов резко бьет его в челюсть. Гарри от неожиданности даже не успевает защититься. Так что первый же удар Ноа разбивает ему губу. Но Уайт не останавливается, одной рукой он крепко держит противника за одежду, а второй с размаху и с явным удовольствием мутузит по лицу. Гарри пытается вырваться или хоть как-то защититься, но в пожирающей его ярости Уайт силен как дьявол. Когда в кухню вбегают Эванс и Олдридж, Ноа уже сам отпускает Коллинза. У Гарри разбита губа, рассечена бровь и наливающийся фингал под глазом. Еще Ноа пару раз хорошенько врезал ему по ребрам, так что там должны расцветать сочные синяки. – В следующий раз, – произносит Уайт жестко, – будешь знать, что я не шучу. – Твою ж мать, Ноа, – Эванс удрученно рассматривает Коллинза. – Ну зачем? – Заслужил, – пожимает плечами Уайт. А потом со спокойной совестью начинает разбирать продукты. Коллинз отмирает и бросается вперед. – Да я тебя сейчас… – Успокойся, Гарри, – Эванс легко толкает его в грудь. – Иди умойся лучше. Фраза “он тебе не по зубам” повисает в воздухе. Коллинз отворачивается и идет в ванную. Эванс тяжело вздыхает, берет аптечку и идет за ним. Питер недолюбливает Гарри и в целом одобряет, что Ноа набил ему морду. Но Эванс все-таки хороший парень, так что должен помочь Коллинзу. – Ну зачем вы, – Олдридж неуверенно подходит к инспектору. – Теперь у в-вас будут проблемы. – Забей, – Ноа пожимает плечами. – Не последний выговор в моей карьере. Уайт чувствует как настроение снова ползет вверх. У него давно чесались кулаки набить морду Коллинзу и вот желание сбылось. То, что он еще и поставил на место зарвавшегося гада, было лишь приятным бонусом. – М-мне бы не х-хотелось, чтобы у в-вас были проблемы из-за меня, – Олдридж выглядит удрученным. Септимуса терзают противоречивые чувства. С одной стороны, он безумно рад, что Уайт вступился за него, снова. Олдридж вообще не рассчитывал, что в тот раз инспектор говорил серьезно. С другой, Септимус был огорчен, что из-за него у Уайта могут возникнуть проблемы. В конце концов, он действительно привык, что его бьют. Это случалось не раз и не два, более того, стыдно в таком признаваться, но его даже пару раз поколотили, когда он уже стал известным писателем. Какие-то отморозки ограбили в подворотне и избили, конечно, куда уж без этого. – Меня н-не п-первый раз бьют, – произносит Септимус вслух. – Я привык. Ноа замирает. Ему очень хочется провалиться сквозь землю, потому что это признание затрагивает в его душе какие-то молчавшие до этого струны. И Ноа злится на себя. Он вообще-то мужик, у него не должно быть струн в душе. Особенно тех, которые может задеть такое признание от другого мужика. Но пол под ним не разверзается, так что Ноа придется как-то справиться с ситуацией самому. Он, правда, не знает, что сказать. Его-то в школе не били. Точнее не так, он всегда мог постоять за себя. А уж став полицейским довел это умение до абсолюта. – Я ничего не могу поделать с тем, что было раньше, – наконец собравшись начинает Ноа, – но пока я рядом, можешь быть спокоен – тебя никто и пальцем не тронет. Олдридж поднимает на него такой восхищенный взгляд, что Ноа даже делает шаг назад, упираясь спиной в открытый холодильник. Он только сейчас понимает, что сказал, но брать свои слова обратно уже поздно. Да и к тому же, если быть до конца честным, Ноа и не хотел. – С-спасибо, инспектор, – выдавливает донельзя счастливый и смущенный Олдридж. Он не может и не хочет скрывать обожание, которое буквально переполняет его. Все внутри Септимуса расцветает яркими красками, потому что он даже не рассчитывал, что инспектор так себя поведет. И он бесконечно рад и благодарен за его защиту. Септимус знает, что вряд ли Уайту удастся выполнить свое обещание, но он все равно счастлив. У Олдриджа чешутся руки взять карандаш и снова нарисовать инспектора. У него сейчас есть даже не одна, а несколько идей для портретов. Возможно, один из них он подарит Уайту, если наберется смелости. – Ладно, – неловко откашливается Ноа, – нужно что-нибудь на ужин сообразить. Ты готовить умеешь? – Да, – Олдридж снова улыбается. – Я отлично готовлю! – А я вот нет, – хмыкает Ноа. – Поэтому не откажусь от помощи. – Не надо, – писатель оттесняет Уайта от холодильника. – П-просто садитесь, инспектор, я с-сам все сделаю. Уайт усаживается за стол и достает сигарету. А потом, подумав, убирает ее обратно. Похоже, он спокоен и без нее. *** Следующие несколько дней проходят в спокойном режиме. Ноа все также в немилости у капитана, поэтому продолжает торчать в конспиративной квартире. Ему тошно и скучно, но он старается не выходить из себя. Потому что стоит ему взбеситься, как от Коллинза не останется мокрого места. Почему именно от Гарри? Да потому что Эванс лучший друг Ноа, и, соответственно, не бесит его, Олдриджа бить жалко, так что Коллинз оставался единственной кандидатурой. Но надо отдать Гарри должное, тот вел себя благоразумно. То бишь больше и пальцем не тронул Олдриджа, да к тому же, не нарывался на грубости со стороны Ноа. Поэтому в квартире царил хрупкий мир. Уайт все чаще ловил себя на том, что наслаждался разговорами с Олдриджем. Писатель, конечно, как и прежде бледнел и смущался, но оказался интересным собеседником. Он неплохо изучил работу полиции, пока писал свои романы, и не выставлял инспекторов, да и все управление в целом, идиотами. За что его, видимо, и ценил капитан. – Да ты мыслишь логичней, чем половина наших инспекторов, – усмехнулся Ноа как-то вечером. – Н-неправда, – Олдридж смущенно покачал головой. – Вынужден согласиться с Ноа, – Эванс смеется. Они втроем сидят на кухне: Олдридж пьет чай, а инспектора курят. – Особенно умнее некоторых здесь присутствующих, – добавляет Питер усмехаясь. – Какой ты самокритичный, – язвит Ноа. – Я тебя имел в виду, лопух. Видишь, ты даже этого не понял. Уайт и Эванс смеются, а Олдридж неловко улыбается. Он все никак не может привыкнуть, что эти двое так шутят и такое общение для них норма. – Я п-пожалуй пойду спать, – тихо тянет писатель и кидает робкий взгляд на Уайта. – Спокойной ночи. Инспектора синхронно ему кивают. Ноа еще несколько мгновений смотрит вслед ушедшему Олдриджу, медленно затягиваясь. Он чует, что что-то не так и меняется внутри него, но пока не может ухватить неясное ощущение за хвост. Эванс в это время наблюдает за Ноа. – Кстати, – Питер тянется за еще одной сигаретой, – ты заметил, что Олдридж к тебе неровно дышит? Ноа давится дымом. – Крыша поехала, Пит? – надсадно кашляя, выдавливает Уайт. – Да тут только слепой не заметит или... Гарри. Они снова смеются. – Ну а серьезно, парень в тебе души не чает. Залипает на тебе, когда ты не видишь. – Да вижу я все, – Ноа тушит сигарету в пепельнице и молчит. – И? – подталкивает его Эванс. – И ничего, – Ноа качает головой. – Я не гомик, Пит. – Не обязательно быть геем, – Эванс выделяет последнее слово голосом, – чтобы тебе нравился мужчина. – А как это еще называется? – Просветить тебя? Вообще-то, мой недалекий друг, ориентаций существует несколько. Не только гетеросексуалы и гомосексуалисты. – Давай тут не корчи из себя умного. Знаю я все. Просто если одному мужику нравится другой мужик, значит он педик. – Блин, нет, Ноа, все не так. Может случиться, что на самом деле человек гетеросексуален, но в один момент жизни ему, внезапно, понравится кто-то своего пола. И это нормально. Такое тоже бывает. И не обязательно, что после этого мужчина или женщина вдруг воспылают резкой любовью к своему полу. Нет, это не так работает. – Ты к чему сейчас это говоришь? – Ноа тянется за сигаретой и прикуривает, внимательно рассматривая Эванса. – Да ни к чему, – тот пожимает плечами. – Просто если тебе вдруг понравился парнишка, то ты не станешь сразу геем от этого. – Он мне не нравится. – Как скажешь, – Эванс улыбается. – Да завали ты, придурок. – Ну я в отличие от тебя, хотя бы не бегают от очевидного. – Ты тоже что ли по мальчикам? – Ноа удивлен, он никогда не замечал такого за Эвансом, хотя они дружили уже не первый год. – Нет, – Питер качает головой, – я по тем, и по другим. А потом он смеется, видя совершенно ошарашенный взгляд Ноа. – Мы столько лет дружим и ты ни разу даже не обмолвился об этом, – выдавливает из себя Уайт. – Не догадываешься почему? – Эванс делает затяжку. – Ну ты и идиот, – Ноа удрученно выдыхает. – Я бы в жизни не стал тебя этим чмырить. – Я и не сомневался в этом, просто, знаешь ли, обидно слышать от лучшего друга, что ты педик или гомик. – Блин, прости. Но я же не знал. – Забей, – Эванс качает головой. – Я не в обиде. Ты ж чурбан пустоголовый с эмоциональным диапазоном, как у чайной ложки. Так что я не ждал от тебя тактичности. – Завали, – Ноа затягивается. – Ну так, – Эванс хитро улыбается, – что будешь делать? – Ничего, – Ноа отводит взгляд. – Знаешь, если допустить, только допустить, – говорит он серьезно и Питер со смехом кивает, – что он мог мне приглянуться, зачем портить парнишке жизнь? Эванс удивленно молчит и Ноа продолжает: – Ты и сам прекрасно знаешь, какой я. У меня дерьмовый характер, я по жизни мудак. К тому же, еще и полицейский. Да я больше времени на работе провожу, чем дома. Кому такое надо? – Думаю, ему надо, раз он на тебя так пялится. – Не будет ли это скотством с моей стороны? – Скотство с твоей стороны, это то, что ты все видишь, но молчишь. При этом не отвергая его, но и не давая согласия. Собака на сене, Ноа, вот ты кто. – Хрена-с два, – Уайт раздраженно тушит сигарету. – Я ему никаких надежд или обещаний не давал. – Ой ли? – тянет Эванс. – Не далее как пару дней назад, не ты ли ему сказал слащавое “пока я рядом, тебя никто не обидит”? – Это другое, – упрямо произносит Ноа. – Ага, другое. То-то мы в тот вечер как короли ужинали, явно не из-за того, что один грубый инспектор осчастливил одного забитого писателя. – Отвали. – Кстати... – Эванс улыбается очень хитро. – Морда треснет, прекращай, – бросает Ноа. – Не перебивай. Так вот, я тут одним глазом подсмотрел в новый роман нашего писаки. – Подсмотрел? – Ладно, – сдается Питер, – мне было дико скучно и я попросил его почитать. – И согласился? – Легко, – фыркает Эванс. – Даже мнение попросил озвучить. Так вот, в этом его романе есть очень интересный персонаж… – Быть такого не может… – потрясенно тянет Ноа. – Ага, правильно мыслишь, – Питер победно ухмыляется. – Этот персонаж один в один с тебя списан. Даже характер такой же дерьмовый. – И? – И все собственно. Вписал тебя влюбленный мистер Септимус Олдридж в свое новое творение. Ноа морщится на это. – Не надо тут рожу кривить, – Эванс тушит сигарету и тянется к чайнику. – Парнишка в тебя влюбился, это очевидно. Почему – тут уж не ко мне вопрос. Я-то знаю, что ты мерзкий тип. – Спасибо, друг. – Всегда пожалуйста, – Эванс отпивает воду из чашки. – Я другого не пойму, что ты будешь с этим делать? – Я же уже сказал… – Нет, забудь про все свои благородные порывы, – Ноа на этих словах морщится. – Мне интересно, собираешься ты к нему подкатить или нет? Ноа молчит. Эванс на это улыбается. – Я рад, – улыбка Питера становится шире. – Заткнись, а? – Ноа удрученно качает головой. – Я чего-то другого не пойму, тебя почему это все так волнует? – А вот сейчас обидно было, – Эванс смотрит на Ноа серьезным взглядом. – Вообще-то ты мой лучший друг и само собой мне хочется, чтобы кто-то ждал тебя дома. В конце концов, у тебя не очень получается о себе заботиться, поэтому пусть уж лучше это делает кто-то другой. Женщина или мужчина – не важно. – Тебе не важно, а мне вот… – Тоже, – Эванс пожимает плечами. – Просто забей, Ноа. В твоей жизни не так много хороших людей, а еще меньше тех, кто готов о тебе позаботиться и провести с тобой не просто одну ночь, а жизнь. Видел я твоих женщин – однодневки. Скажешь, я не прав? Ноа неопределенно пожимает плечами. – Да, прав я и ты это знаешь. Поэтому забей на все. Если тебе нравится этот парнишка, то почему бы и нет? Он спокойный, хороший, да немного странный, но и ты не подарок. Самое главное, он точно сможет о тебе позаботиться. Более того, думаешь, я не видел, как ему удалось твою ярость усмирить? Уверен, если бы не он, ты бы тогда от Коллинза мокрого места не оставил. Так что может, он поможет тебе меньшим засранцем стать, что тоже плюс. И для тебя, и для окружающих. Ноа молчит. – К тому же, ты сам прекрасно знаешь, что сможешь поставить любого на место, кто посмеет что-то вякнуть на эту тему. – Я же не могу всем, кто назовет меня педиком, бить морду. – И не надо всем, – Эванс усмехается, – достаточно вмазать особо смелым и остальные заткнутся. Да и думаешь много самоубийц будет? Ты уже пять лет в управление, о твоем дерьмовом характере каждая собака знает. К тому же, – Питер на несколько секунд улыбается очень опасно, – есть я. Уж поверь, за попранную честь друга постоять смогу. – Вот уж спасибо. Мужчины переглядываются и одновременно смеются. – Так что, благословляю тебя, – пафосно говорит Эванс. – Иди и постарайся не быть мудаком. – Да пошел ты. Ноа замолкает и задумчиво смотрит в пространство. Он настолько погружается в свои мысли, что даже не замечает, когда Эванс уходит. Уайт все думает и никак не может прийти к чему-то одному. Ему сложно признаться даже себе, что он может увлечься мужчиной. Всю свою жизнь Ноа был убежденным натуралом и кардинально менять себя на четвертом десятке лет? Нет, он к такому не готов. С другой стороны, в словах Эванса была своя правда. Ноа действительно проникся к этому нелепому, робкому парнишке. И он прекрасно знал, что если бы Гарри снова посмел даже косо посмотреть в сторону Олдриджа, то Ноа бы его в бараний рог согнул голыми руками. Уайт редко за кого готов стоять горой, особенно, если человек ему неприятен или неинтересен. Да, по должности он обязан защищать всех людей, даже тех, кто его бесит. Но тут другое, Ноа умел разграничивать личное и рабочее. И в этой ситуации, защищать писателя ему подсказывали его кишки. Не сердце конечно, нет. Он же не сопливая девчонка. Ноа долго витает в своих мыслях: сегодня его очередь дежурить ночью, так что у него есть время подумать. Но прийти к чему-то определенному, у Уайта так и не получается. Он не знает, что делать. Точнее, впервые в жизни, он не может ни на что решиться. – Инспектор. Ноа удивленно поворачивается, а потом сдавленно шипит, когда забытая им сигарета обжигает пальцы. – Вы не поранились? – тут же озабоченно спрашивает Олдридж и подходит к нему очень близко. – Нет, – Ноа качает головой. – Почему не спишь? – П-просто, – парень тушуется и отступает на шаг, – воды захотелось. Ноа наблюдает, как писатель наливает себе в кружку воды. Уайт не знает, что сказать, да и не уверен, следует ли ему вообще что-то говорить. Он все больше склоняется к тому, чтобы оставить все как есть. Тут Ноа в абсолютной тишине квартиры улавливает тихий, едва различимый звон стекла. В два шага он оказывается рядом с Олдриджем и зажимает тому рот ладонью. Жестом Уайт просит парня молчать и тот кивает. Ноа достает пистолет и внимательно оглядывается, благо на кухне горит свет, а потом тянет парня за запястье в комнату, которая ближе ко входу. Войдя первый, Ноа оглядывается и осторожно, полностью бесшумно двигается к дивану. Уайт трогает за плечо спящего Коллинза и зажимает тому рот. Мужчина просыпается резко и удивленно смотрит на Ноа. Тот кивает на Олдриджа, а потом указывает на кухню, жестом объясняя, что, возможно, в квартиру проникли. Коллинз понятливо кивает и бесшумно садится. Ноа подталкивает Олдриджа к дивану, указывая, что тот должен за ним спрятаться. Писатель выглядит испуганным, его глаза обеспокоенно бегают по лицу Ноа. Уайт позволяет себе легко улыбнуться ему, надеясь, что это успокоит парня. Но Олдридж наоборот смотрит еще более испуганно и как-то обреченно. Ноа не может больше медлить, поэтому он отворачивается и уходит, оставляя писателя под защитой Коллинза. Уайт тихо крадется на кухню, а потом бесшумно выдвигается в коридор. В первой комнате спит Эванс, а в последней должен был находиться писатель. Ноа двигается вдоль стены и заглядывает в первую приоткрытую дверь, тут же встречаясь взглядом с вооруженным Питером. Они кивают друг другу и уже вместе идут дальше. Дверь в комнату писателя закрыта. Мужчины замирают и прислушиваются, изнутри слышны легкие, едва заметные звуки передвижения. Если бы инспектора не прислушивались, то проникновение осталось бы для них незамеченным. Ноа встает с одной стороны от двери, Эванс с другой. Переглянувшись, они снова синхронно кивают. Питер берется за ручку двери и как можно тише на нее нажимает, а потом отпускает. Внутри комнаты воцаряется тишина. Спустя мгновение дверь, от едва заметного толчка Ноа, распахивается шире, производя противный скрип. Ни единого движения. Ноа внимательно смотрит на Питера и тот снова кивает. Уайт приседает и заглядывает в комнату, в ту же секунду отклоняясь назад и уворачиваясь от летящего в него ножа. – Уходит, – шипит Питер и Ноа кидается внутрь. Уайт за плечи ловит мужчину, собравшегося вылезти в разбитое окно, и тянет того на себя. Между ними тут же завязывается ожесточенная драка. Ноа с удивлением понимает, что его противник отнюдь не слабак. – Ноа, черт тебя дери, я не могу выстрелить! Питер держит их на мушке, но из-за того что мужчины вцепились в друг друга, не может спустить курок, боясь попасть в Уайта. Уайт же продолжает кататься по полу, отчаянно пытаясь выиграть. Спустя несколько мгновений в руке незнакомца мелькает нож и Ноа понимает, нужно что-то делать и срочно. Извернувшись, он наносит сильный удар в солнечное сплетение, надеясь вывести оппонента из строя, но тот едва ли морщится и слитным движением наносит ему несколько ударов ножом. Уайт не успевает понять куда конкретно: адреналин кипит в крови. Поэтому Ноа не заботясь о себе улучает момент и отталкивает незнакомца к стене, крича: – Пит! Эвансу не надо повторять дважды – нападающего тут же прошивают две пули: одна в руку, заставляя выронить нож, другая в ногу. Даже удивительно, что Питер в полумраке комнаты ни разу не промахнулся. Тут же Эванс кидается вперед и, отбросив нож ногой, пристегивает наручниками незнакомца к батарее. Только теперь Питер замечает, что с Уайтом что-то не так. Тот замер на полу и сдавленно хрипит. – Ноа, – он бросается к другу, не выпуская из поля зрения нападавшего. – Коллинз, звони в скорую, – кричит Питер спустя секунду. – Эй, – Эванс стягивает с кровати покрывало и зажимает рану на животе Уайта. – Не смей подыхать, понял? Ноа пытается улыбнуться, но лишь стонет от невыносимой боли. В комнату вбегают Коллинз и Олдридж. – Пристегни его покрепче, – кидает Питер Гарри и тот достает наручники. – И не своди с него глаз. Септимус замирает на пороге. В полумраке комнаты разворачивается его худший ночной кошмар. Уайт лежит на полу, вокруг него медленно растекается кровь, а сам он хрипит и надсадно дышит. Эванс замечает состояние писателя. – Не дрейфь, парень, он справится, – успокаивающе произносит Питер. – Лучше принеси полотенце – надо зажать рану. Когда писатель не двигается с места, Эванс прикрикивает на него: – Живо! Олдриджа тут же сдувает из комнаты и спустя секунду он возвращается с зажатым в руках полотенцем. – Теперь иди сюда, – Эванс зовет его ближе. Парень на негнущихся ногах подходит к нему и буквально падает на колени по другую сторону от Ноа. – Бери полотенце и прижми здесь, – командует Питер, указывая на рану на плече. Олдридж повинуется. Он смотрит на лежащего Уайта и на глаза тут же наворачиваются слезы. Ноа хрипит. – Молчи, идиот, – приказывает Эванс. Но разве Уайт хоть раз его слушался? – Только… – хрипит Ноа, преодолевая дикую, буквально разрывающую его изнутри, боль, – не… смей… реветь… И тут же теряет сознание. *** Месяц спустя Олдридж улыбается фотографам, кивает фанатам и пожимает тысячу ладоней за раз. Позади него стоит огромный рекламный баннер с надписью – новый роман Септимуса Олдриджа "Внутренностями наружу". – Ваша книга, – захлебываясь восторгом, женщина интенсивно трясет его руку, – просто потрясающая! Писатель учтиво кивает. Он ждет не дождется, когда все закончится. Но ему приходится вытерпеть еще целых три часа, после которых у него кажется уже пальцы отваливаются – столько автографов пришлось оставить. Конечно, Септимусу приятно, что его книги не просто читают, а они еще и нравятся, но иногда это немного слишком для него. Тем более, когда части этого головокружительного успеха он обязан тому, что убийцей-психопатом оказался его редактор – Хьюго Райт. Ни один психолог не смог добиться внятной причины, почему нормальный с виду мужчина начал, вдруг, убивать. Тем не менее, Хьюго заключили в лечебницу, где он должен был провести остаток своей жизни. Наконец, очередь исчезает и Септимус остается за столом один. – Можно автограф, мистер Олдридж, – слышит он голос над собой. Подняв взгляд, Септимус робко улыбается. – З-зачем? Я н-написал о тебе в посвящении. – Ну я же говорил, что если мне понравится книга, то попрошу твой автограф. Ноа улыбается, наблюдая, как Олдридж смущается под его взглядом. – Еще н-недавно, ты был недоволен, что я в-вписал тебя в р-роман. – Это не отменяет того, что ты хороший писатель. Или, что мне понравилась книга. Олдридж счастлив и не пытается это скрыть. Он встает из-за стола и подходит к мужчине, нерешительно замирая в паре шагов. Ноа вздыхает и сам притягивает Олдриджа к себе, наклоняясь и обнимая. – Я д-думал, т-ты не п-придешь, – когда писатель волнуется, то заикается еще сильнее. Ноа все никак не удается отучить его от этой привычки. – Как я мог пропустить твою первую автограф-сессию? – Уайт отстраняется, но не выпускает Олдриджа из объятий. – П-питер сказал, что к-капитан опять на тебя зол. Ч-что случилось? Ноа неопределенно пожимает плечами. Не говорить же Септимусу, что он сломал мудаку Коллинзу нос, когда тот посмел обозвать Олдриджа вонючим педиком. Такая новость только расстроит писателя, а Уайт этого не хотел. – Ты о-опять подрался, – проницательно замечает Септимус. – С чего ты взял? – Ноа невинно улыбается. – Я веду себя хорошо, как и обещал. – Я с-спрошу у Питера, – сдается Олдридж. – Спроси. Про себя Уайт отмечает, что надо не забыть написать Эвансу, чтобы не смел рассказывать о драке. В конце концов, он и правда обещал Септимусу вести себя хорошо. – Ладно, – Ноа улыбается и тянет парня на выход, – пошли. У нас в расписании жутко торжественный ужин в твою честь. Как-никак вторая премия. Септимус смущенно кивает, а потом останавливается. – Что такое? – Уайт удивленно смотрит на Олдриджа. – Что-то не так? – Нет, – парень качает головой. – Я-я просто х-хотел с-сказать спасибо, что п-пришел. Д-для меня э-это много з-значит. И снова этот пронизывающий душу взгляд серых глаз. Ноа быстро оглядывается, а потом наклоняется и мягко целует Септимуса. Парень отвечает ему и цепляется за пиджак Ноа. Спустя несколько мгновений Уайт отстраняется и успокаивающе гладит Олдриджа по голове. – В жизни бы это не пропустил, – добавляет Ноа уверенно. Наконец, они выходят из магазина. На столе остается лежать забытая книга в темно-синей обложке. На ней изображен инспектор, стоящий спиной к зрителю и задумчиво курящий сигарету. В эпиграфе, на первой странице, значится: “Человеку, изменившему мой мир”. Конец.