***
— Какая нежная кожа. Рейх прищурился, ощущая прилив желания то ли выдернуть свою руку из чужой, то ли оставить её там греться ещё некоторое время. Все же в ближайшее время это будет последняя их, по крайней мере мирная, встреча. Может, тогда не стоит так быстро убирать руку? Нет-нет, ни один из вариантов не подходит. Ариец не знал, как воспринимать этот тон, и его раздражало непонимание чужой интонации. Он всегда так делает: говорит что-то неуместное или неожиданное, непонятно для чего и не объясняет. Знает ведь, как Рейху важно понимать смысл и намерение каждой фразы! — Больше не говори так, — строго запретил немец, совершено спокойно высвобождая свою руку. Возможно, раньше у него не было права требовать такого от единственного своего лояльного союзника, тем более не в своем доме и даже не на своих территориях, однако сейчас все дела обстоят иначе. Они же равноправны, так? Да? Он не продержался больше секунды, отведя взгляд в сторону обвешанной всякой всячиной в виде сувениров стены. В духе Совета. — Понял тебя, — не требуя объяснений, кивнул русский, уже молча махнув в сторону кухонного стола. Дитрих неровно и облегченно вздохнул (что не скрылось от наблюдательного приятеля), послушно усевшись за стол. Рейх не стал отвечать и подавать признаков жизни, тихо залипнув на уютный узор словно бабушкиной скатерти теплых оттенков. А когда он все прознает, то будет так же снисходителен? А по какой причине снисходителен сейчас? Обыкновенное добродушие? До того добродушен, что пригласил в свои личные покои? Это человеческая доброта, не присущая воплощениям, или еще более не привычная воплощениям людская глупость? Совсем небольшие капельки красного цвета со скоростью расползались по, до этого, чистой скатерти. Немец вздрогнул и лихорадочно начал поиски салфеток, чтобы вытереть растущие пятна пахнущей железом крови до того, как хозяин дома их увидит. Он тревожно поправил взъерошенные (а обычно сложенные в строгую прическу) волосы, подняв ноги из теплой лужи крови и запрыгнув на диван, чтобы не испачкаться еще сильнее. — Выглядишь так себе, — холодно прокомментировал русский, прислонившись к шкафчикам в ожидании свиста чайника. Рейх не сразу выглянул исподлобья, удивленно заметив, что скатерть и его носки чисты, и нервно усмехнувшись обману собственного сознания. Его также смешил нелепый тон неудачной попытки Советского показать свое беспокойство и заинтересованность. Немец редко, но мог понаблюдать за семейной сценкой грозного Советского Союза на коленях, завязывающего маленькой дочке шарфик и попутно самым своим смешным видом и голосом бормочущего наказ Бела… Беларуси… Белке (?) проследить за братьями и передать им шапки. — Спасибо? — саркастично поблагодарил он, пустив пустой смешок только ради смешка. — Ты понял, в каком я смысле, — Союз нахмурился, грузно лавиной надвинувшись на арийца. Рейх еле удержал себя на месте, впившись пальцами в мягкую обивку дивана и зажмурив глаза. — Тебя что-то тяготит? — вопрос прозвучал так, как будто его еле выкашляли. Дитрих услышал стук двух кружек о стол, несмело открывая сначала один глаз, а потом и второй. Тяготит? Еще как. При чем сомнения не только насчет будущих их отношений и союзничества, но и нынешних, и прошлых. Рейх сомневается и боится, как и каждое другое воплощение, которое силой выбивало себе местечко под солнцем, резко бесплатно получившее от другого воплощения не только крем от солнца, но и зонт. Немец искренне боялся, что защита от Союза не нечто более, чем попытка его изолировать от других, чтобы в итоге защита ему понадобилась от самого русского. И совсем не кстати окружение арийца его активно поддерживало в этих мыслях, поощряя паранойю. — Нет, совсем нет, — встряхнув головой, отмахнулся он, мельком глянув в кружку с чаем. Русский заметил, что с самого становления Веймарской Республики действующим воплощением немец прибегал к турецкому методу макания кусочка сахара в чай. Раньше в Османской Империи был довольно распространенный метод отравления султанов: яд капали на самую поверхность кубиков сахара. Правители и воплощения, конечно, не глупцы, потому нашли способ выявления яда. Если после того, как сахар коснулся чая, напиток меняет цвет, консистенцию или пузырится, то он был отравлен. Прискорбно, конечно, что Рейх его в подобном подозревает, хоть и знает, что Совет не любит всё усложнять и скорее зарежет, нежели составит какой-то изощренный план. Но русский сильно не зацикливался, принимая это за привычку — действие, которое Дитрих совершает не замечая и просто машинально. — Уверен? — Совершенно, — поддакнул Рейх. — Если бы ты был машинистом-… — Я бы им никогда не был, ты знаешь, как я не выношу людей и шум, — хмыкнул русский, отпив чуть ли не чистый кипяток. У немца от одного только вида спокойно пьющего горячий напиток товарища заплелся язык. Контрастные температуры чего угодно явно не его конёк. — Не встревай. Представь, что стал машинистом, несмотря на то, что ты вот такой вот мизантроп. И едешь на высокой скорости, впереди на рельсах пятеро рабочих. Ты не можешь остановить поезд и, скорее всего, переедешь этих рабочих. — Они слепые и глухие? Я бы услышал этот гребанный носящийся поезд даже находясь не на рельсах, — возмутился русский, не понимая внезапного желания брюнета поиграть в ролевую игру учитель-ученик. — Kusch! [Цыц!] Не паясничай, — шикнул немец, наблюдая за демонстративно послушно улегшимся на свои руки Советским. — Так-то. И вот, ты видишь переход на другую дорогу. Там на рельсах только один рабочий. Переключился бы на дорогу с одним рабочим, убив его или убил бы пятерых? — Одного. Это более рационально, я считаю. — Славно, ты меня понимаешь, Rossi*, — слабо улыбнувшись, протараторил он. Раз у них примерно одинаковые моральные ценности, то Союз его поймет. Ну, а дальше, как говорится «Мы прощаем то, что понимаем». Иногда можно и нужно жертвовать жизнями наименее важной нации для выживания великой расы. Это совершенно естественно, и Союз должен его понять. — Ладно, я лучше сам сделаю себе чай.***
Представьте, что Вы едете на пятерых рабочих. Скорость сбавить и остановиться не получается. Есть выход в виде поворота на другие рельсы, где всего один рабочий. Вы бы повернули? Условие: этот один рабочий Вам знаком и очень Вам близок. Рейх глубоко задышал, подняв мутный и запутавшийся взгляд с пяти бездыханных тел на голой земле на такого же бездвижного, но определенно живого Советского. — Как ты… как ты мог… убить их так бесчеловечно? — немец не удержал ружья в руке, отвернувшись от изуродованных трупов двух генералов и солдат рангом меньших и продолжил несвязно, с паузами бормотать обвинения. — Эй-эй, нельзя так просто брать и обвинять меня в том, что сделал сам, — сначала подобрав оружие немца, чтобы тот не натворил еще больше глупостей, возмутился Союз. Хотя по эксклюзивному шоу, которое ариец устроил всего минуту назад, было понятно, что оружие было заряжено всего одной пулей и сейчас без патронов, да и видимо без оружия Рейх тоже неплохо справлялся. — Как же так? — он спрятал лицо в ладонях, сам того не замечая, заляпав щеки и лоб кровью. Русский внимательно за ним наблюдал, пытаясь отгадать последующие действия мелкой машины для убийств, и, убедившись, что Дитрих потратил свою энергию на, скажем так: спасение русского — осторожно, хоть и прямо надвинулся на уставшего и ничего не понимающего брюнета. — Посмотри на меня, — грубовато потребовал Совет, встав прямо перед съежившимся неприятелем. Рейх помотал головой, зарываясь в руках и пачкаясь в липкой и теплой жидкости еще больше. — Что за детский сад, — раздраженно процедил он. — Ну же, давай, подними голову, посмотри на своего Rossi, — спародировав свою заботливую интонацию, мягко, даже слишком мягко попросил (!!!) русский. Немец сразу понял, что его обманывают, нелепый тон раньше звучал не так мерзко-приторно. Но он ничего не мог поделать со своим желанием поверить в искренность просьбы Союза и несмело взглянул исподлобья, перепачканный кровью своих же людей. Русский тепло улыбнулся промерзшему, жалкому и по правде омерзительному своим смирением Рейху. Его губы робко дрогнули в подобии улыбки в ответ старшему. Издалека послышались чьи-то громкие голоса и торопливые шаги. — Сладких снов, — пожелал Совет. Немец не успел отреагировать, как ему зарядили прямо в область под ухом «пяткой» ладони. (Многие недооценивают этот удар, но если попасть в нужное место, то можно уложить соперника за считанные секунды.) Ариец сразу вырубился, потеряв равновесие и устремившись отяжелевшей тушей на землю. Союз шустро подложил руки под его голову. Цель не убить, а обездвижить. Он быстро оглядел свое творение и, ловко подняв не такое уж и тяжелое тело, впопыхах устремился прочь с места преступления.***
Гром за окном добрался до затемненного угла спальни, где немец неспокойно, но спал. Рейх не просыпался резко, не спрыгивал с постели и, в принципе, способность вставать по команде или из-за подозрительного шума он утерял, как только прошел второй десяток лет после окончания войны. По не окончательному, но все же пробуждению ариец лениво уткнулся носом в ледяную стену. Раздражительное копошение со стороны кухни не утихало, продолжительно и по малому капая ему на мозг. Рейх перевернулся на другой бок, растворившись в наблюдении за противоположной стеной, на которой скакали тени и свет мигающего в малюсеньком коридоре торшера. Свет неравномерно освещал часть стены, завешанную фотографиями детей Союза, некоторыми напоминалками (русский ни разу за это время взгляда не поднял на эти дурацкие бумажки) и календарем. Девятое число пятого месяца. Немец прищурился, вглядываясь в цифры, чтобы убедиться в том, что ему не показалось. Совет не должен был так рано вернуться. Точно не девятого мая, как минимум, командировки так коротко не длятся. Рейх покрылся мурашками от знакомого запаха железа и отвратительной влаги заляпанной кровью постели и мокрых, таких же испачканных рукавов. Он почти инстинктивно подскочил с места, прошлепав по лужам крови несколько шагов в сторону двери. Это еще откуда? Бежать на кухню, где хозяйничает кто-то, кто, скорее всего, не Совет, под влиянием страха не такая уж и хорошая идея, но это лучше, чем сидеть и гнить в липкой комнате с самым что ни на есть отвратительным запахом мертвой плоти и крови. Немец еле сдержал рвотный позыв и, по дороге захватив рожок (он проходил мимо входной двери), подкрался на кухню, оставив за собой красные следы и озябнув от сквозняка в прохладной хрущевке. Даже свет не выключил — странный и непрофессиональный грабитель. Или он так заманил его на нужное место? — Слишком поздний ночной дозор, тебе так не кажется? — Рейх сжал пластиковый рожок, почему-то не помня, чтобы он был не металлическим, а из пластика и со всей силой сонной туши замахнулся на ночного собеседника. — Ай! По плечам-то за что? — взвыл за спиной русский. — Rossi! — «оружие» с глухим стуком (а не драматичным металлическим лязганьем) упало на кухонный кафель. — Прости, я не специально, — немец суетливо завертелся вокруг Союза, не зная, чем помочь. — Ты сейчас затопчешь цветы, Рейх, успокойся, — Советский пригладил чужие, непослушные (как и сам их обладатель) черные волосы, спустив ладони на острые плечи. — Цветы? — он уставился на пол, замечая 10-12 гвоздик. И никакого шлейфа крови из спальной, который немец оставил за собой. Даже на рукавах ночной рубашки ни единого пятнышка. — Да, считай, что для тебя, — неловко почесав затылок и кажется забыв об ударе в плечо, ответил коммунист. — Еще и гвоздики… Ох, благодарю, сударь Советский Союз, я же так люблю именно гвоздики! — воскликнул Рейх, притворно улегшись щекой о грудь Совета. — Не противничай, — выдохнул он, мысленно радуясь тому, что его благоверный не стал ругаться на прибытие без предупреждения. — Пожмотничал и не купил даже нарциссы, да? — пожаловался Дитрих, чуть приподнявшись на носки и еле обвив шею старшего. — Прости, женушка, на девятое мая дарят только гвоздики. Рейх резко отстранился от Союза, став ниже его на сантиметров не десять-пятнадцать, как было, когда он был на цыпочках, а двадцать так точно. — А-а-а… о-о-о, — понимающе выдал немец, как-то отчужденно отодвинувшись и усевшись на колени, чтобы собрать выпавшие из рук Союза гвоздики. — Ы-ы-ы, — хохотнул он и присел рядом, кратко поцеловав «женушку» в край губ. Затем же перенял собранные стебли из рук замолчавшего немца и, хитро прищурившись, демонстративно оставил свою ладонь на чужой на несколько секунд дольше. — Какая нежная ко-ожа, — насмешливо и прямо над самым ухом протянул он. Рейх слабо и смущенно улыбнулся, почти сразу капризно отвернувшись от Совета. — Не паясничай, — явно пытаясь сдержать улыбку, заворчал Дитрих. — Ваше слово — закон, — мгновенно, урча, согласился Союз. — Поставим все в вазу, и я заварю тебе вкусный чай с бергамотом, хочешь? — более серьезно предложил русский. Немец и секунды не потратил на сомнительные мысли. — Хочу.