***
Когда тусклое солнце превратилось в луну, а день — в холодную ночь, Ким Га Он, по обычаю, облачился в тонкий пижамный костюм и оставил свою комнату пустовать наедине с осенним ветром и одинокими криками ночных птиц. Быстро преодолев длинный коридор, он сбросил мягкие тапочки перед массивной дверью, чтобы скрыть едва различимый шорох передвижения. Легким движением освободив себе путь, Га Он шагнул в удручающую темноту. Настольная лампа в абажуре оказалась едва теплой, поэтому помощник судьи сделал единственно правильный вывод — Кан Ё Хан покинул свой кабинет довольно давно. Га Он почувствовал, как мурашки стремительной волной прихватывают его затылок — он с трудом вдохнул пропитанный книжной пылью и выдержанным алкогольным запахом воздух. Ё Хан снова выпивал уединенно. В последнее время он все реже стал приглашать его к себе — они больше не пользовались одним транспортом, не работали за одним столом и не наслаждались трапезой вместе. Га Она не сильно волновала подобная отстраненность, он привык к тому, что судья был честен с ним лишь наполовину, позволяя довольствоваться сладкой, но обжигающей полуправдой. Юношу волновало другое — мужчина, погрязший в интригах, перестал проявлять к нему определенный интерес. Всю рабочую неделю Га Он чувствовал, как напряжение копится в его теле, а темные страсти укрепляются в душе. С завидным упорством во снах его посещали черные глаза — злые и жестокие, с идеальным балансом страсти и хладнокровия. Он грезил о том, как Кан, в очередной раз не сдержавшись, проявит по отношению к нему свой гневный нрав. Как вновь швырнет его в стену, заставляя задохнуться от того, как больно ребра прижали его легкие к спине, как стиснет в хватке и посмотрит так, будто в ту же секунду сожрет живьем, упиваясь красной кровью, словно ягодным соком. В самых смелых, мокрых кошмарах, Ё Хан, сидя на королевской постели, держит его на своих коленях задницей кверху, как непослушного маленького ребенка, и заставляет кончать от грозных ударов больших загорелых ладоней снова и снова, навязчиво подчиняя горячей уверенности в необходимости постыдного наказания, знаменуя его жертвой. Но Га Он не против быть угнетенной невинностью, он любит это, ведь Ё Хан — владыка людских душ и судеб, он правит Адом, и только он может спасти его от неизбежной смерти в той огненной яме, в которую его скинула собственная страна. Так, вместо того чтобы стать рабом системы, Га Он желал обыграть её, руководствуясь приказами Дьявола, который получил доступ к его сердцу через страсти, больные наклонности души и тела, попутно удовлетворяя их лучшим образом. Судья Кан с распростертыми объятиями принял его мазохистский комплекс, что лишь распалял глубинный, давно забытый азарт насильника в нем самом. Теперь, добровольная жертва была зависима от потребности наказания властью и силой, которой обладал Ё Хан. Однако, несмотря на свою подчиняющуюся натуру, юноша совершал непростительно много серьезных ошибок, за которыми следовало не менее основательное наказание. Га Он, словно Прометей — защитник человечества, нередко вступал в соперничество со своим Богом*. Преследуя бессознательную потребность в страдании, он мог спасти простого человека от угрозы взрыва или пистолетного выстрела, но, когда дело касалось его самого, он первым делом хватался за нож, или, что было хуже, но привлекательнее, без страха становился живой бомбой, словно обладал бессмертным телом. Младший судья умел защищаться от вынужденных недоброжелателей, но не мог противостоять собственному безумию. Га Он также любил мысли о том, что Ё Хан спасет его, что он позаботиться о нем, успокоит, подарит долгожданное облегчение с примесью мучительного удовольствия. Однако идея того, что Ё Хан откажется от праведной мести, соблазнившись его присутствием в своей жизни, действительно была сатанинская. Она могла снизойти лишь до несчастного, ослепленного блеском призрачных надежд, человека. Все то время, что Га Он жил в мрачном, наполовину пустом, доме, его терзали муки сомнений — он был предан главному судье и подруге, что были ему, как семья, но Кан Ё Хан и Эллия, неожиданным образом, помогли обрести помощнику судьи место, куда он мог вернуться после трудного дня, где мог не скрываться и не бояться, что его посчитают нравственно отрицаемым ничтожеством за желание отбросить прочь с лица идеальную маску справедливого добродетеля, за навязчивые склонности, что никак не могли разомкнуть из объятий его волнующуюся душу. Они приняли как его светлую, так и темную сторону. И Га Он испытал нечто, схожее с ощущением счастья. Постоянные неудачи и несчастья отступили. Юноша, беспомощный и неполноценный перед миром, впервые смог увидеть через ясный, целеустремленный взгляд Кан Ё Хана, как широк тот мир, в котором он живет. Так, будучи птицей, пытающейся врываться из запутанного силка собственного Я, он смог приблизиться к чистому небу, спустя бесконечные годы обитания на бренной земле. Га Он едва противостоит дурной улыбке, готовой захватить его губы во вдохновляющем порыве воспоминаний. Он бесшумно обходит пустое рабочее место старшего, кончиками пальцев очерчивая невесомые узоры на его поверхности. Нетерпеливо откидываясь на мягком кресле, скидывает широкие штаны на пол и с раздвинутыми ногами устраивается за судейским столом. Ким дышит заполошно, когда касается себя там, где недавно касался он — по сравнению с сухими, раскаленными ласками Ё Хана, его прикосновения неожиданно холодные и мокрые. Га Он вспотел и продрог, не в состоянии справиться с возбуждением, которое подступало к горлу, стоило представить горделивую фигуру, в которой определенно угадывалось нечто безумное. Будто Кан Ё Хан был хищным, яростным орлом, готовым впиться в благоухающую плоть и пожирать её снова и снова, день за днем, а возможно и несколько бесконечных столетий подряд*. Влажный смутный ветерок, просачивающийся сквозь оконную щель, обволакивал его ослепительно белые, голые бедра, едва двигающиеся в такт ласк багряной твердой плоти. Пока одна рука была занята удовлетворением внезапного плотского импульса, вторая очерчивала грудь, поспешно пробираясь к крепкой шее, сжимая её точно под гортанным выступом, заставляя юношу издать первое сладкое, больное «ах». Страстно и с неистовой силой Га Он стал душить себя. Он любил это многим больше, чем порку или тяжелые удары по лицу. Самоудушение, как бесконтрольный акт самоповреждения, помогал ему расслабиться лучше, чем алкоголь, от которого он определенно глупел, или сигареты, которые он попросту не выносил. Когда в глазах заманчиво потемнело, Га Он с болью излился себе в руку, с трудом сглатывая и чувствуя освобождение от себя самого, безмятежность от легкости в теле, от пульсации тонкой кожи, покрытой красными отметинами его жажды. Он с чувством закашлял, несколько соленых дорожек очертили его красивое лицо, когда вдруг тень превратилась в свет, и младший судья был мгновенно изгнан из экстаза в суетный мир, в котором он должен был оставаться ответственным и сильным взрослым. Полуголый и расслабленный, он почувствовал, будто одновременно предал и себя, и его, доверяясь безутешному стыду. — Ким Га Он. — Слова мужчины были тяжелыми, как плоды тутовника. Юноше показалось, что они могут раздавить его в любую минуту. Однако, из-за небрежно спадающей пушистой челки, Га Он не мог различить выражение глаз судьи и понять его истинное отношение к увиденному. Ни один мускул не дрогнул на лице Кан Ё Хана, он не показал вида, что был удивлен или возбужден. В полноте молчания Ким почувствовал, что его тело снова начинает гореть, но вместо того, чтобы прикрыть наготу, неспеша поднялся на гнетущие ноги, упираясь в стол для опоры, выгибаясь и заглядывая в лицо своему господину, пытаясь угадать, что его ждет — гнев или милость. Кроме дьявольского амплуа, навечно принадлежащего судье Кану, Га Он все больше видел в нем не просто карателя, а ангела правосудия, который, возможно, является убийцей, но убийцей справедливым, таким, который старается сберечь последнее, что осталось от мира Га Она. Поэтому, как бы часто они ни сталкивались — дома, на работе, в спальне или на месте преступления, исходящая от Ё Хана сила практически физически принуждала младшего судью на признание и почитание его фигуры. Так, юноша неистово дрожал от страха и предвкушения, ожидая первого хода от более опытного игрока. — Выпрямись и подойди ко мне. Га Он мажет по пересохшим губам языком, немедля ступая по направлению к мужчине — как только он оказывается напротив него, Ё Хан быстро сокращает расстояние и грубо впечатывает ослабевшее тело в стол. Га Он шипит от острой вспышки боли в пояснице, но не смеет отрывать взгляда от непроницаемого, дьявольски красивого лица старшего судьи. — Неужели так не терпелось облегчиться, что ты даже не смог добежать до своей комнаты, решив подпортить мне кресло? — осклабившись непристойной улыбкой, мужчина крепко ухватил его за напряженный затылок, зарываясь пальцами в темные волосы и вдавливая подушечки в мокрую от пота кожу. — Этот дом слишком большой для того, чтобы ты мог ориентироваться в нем правильно? Стоит ли мне снова запереть тебя в комнате? — с каждым словом, голос Ё Хана звучал все громче, зловещее, отчего у Га Она сбивалось дыхание. После полученного оргазма он был запредельно восприимчивым — его зрачки сильно расширились, пока он осматривал недовольного мужчину совершенно беззащитным взглядом. — Отвечай, похотливый щенок! Ё Хан слегка встряхнул его, на что Га Он взволнованно выдохнул. Он чувствовал, как вновь набухает под строгим взглядом и напористыми руками. — Простите. Я… Вы совсем не уделяли мне времени, то есть… Мы так много работали, поэтому я решил… — юноша задушено покраснел, будто от обиды — румянец коснулся даже его ушей. Это заставило старшего мужчину быть мягче. Кан Ё Хан задавался вопросом, чем объяснялась такая покорность Га Она в моменты их близости — в повседневной жизни, во время мелких бытовых ссор или жарких рабочих конфликтов, он всегда оставался упрямым, уверенным в своих словах, переходящим черту наглым мальчишкой, но когда они оставались наедине и кто-то давал сигнал согласия — отложенная ли это книга, спущенные ли брюки или робкий поцелуй в плечо, Га Он полностью преображался, утопал в своей страсти, нужде, будто только в ней он проявлял себя во всей красоте и полноте. Так, его страсть становилась свидетельством неутолимой человеческой жажды самоистязания. И в ней, словно в бушующем море, он спешил захлебнуться. — Гаон-а, — от ласковости в голосе судьи что-то теплое защекотало в юношеской груди, — ты ведь понимаешь, что всегда можешь прийти ко мне, если нуждаешься в чем-то? Будь то наказание или вознаграждение. — Да, — руки, переместившиеся на бархатистые щеки, завладели всем вниманием Га Она. Впервые принимая рукопожатие судьи Кана, помощник Ким подумал о том, какими невероятно огромными ощущались эти ладони. Казалось, они были готовы прикрыть его глаза, устремленные прямиком в Ад, заслонить от жестокого мира, или, чего он хотел бы прямо сейчас, вызвать долгожданную асфиксию, чтобы приблизить момент агонии и страдания. — Я понимаю. — Тогда чего ты хочешь? — Ё Хан уже знал ответ. Боль, которую он испытывал на протяжении всей жизни, превратила его сердце в лед, крепко сковала по рукам и ногам, но Га Он был другим. Он наслаждался болью. Особенно от его рук. Возможно, именно Кан Ё Хан взрастил в нем зависимость от игр с дыханием. Га Он тесно прижался к нему, давая почувствовать свое пульсирующее возбуждение, и слабо прошептал «этого», подставляя шею. Ё Хан задержал свое внимания на черных выразительных глазах, скрытых пеленой слез и туманом желания, а после прикоснулся к горящим отметинам от пальцев, туго стягивая бледное горло, идеально помещающееся в его руках. Юноша захрипел, умоляюще раскрывая припухшие губы для поцелуя, на что мужчина мелодично рассмеялся, припадая к сладкому рту, сминая свободной рукой упругое бедро. Ё Хан легко приподнял Га Она, словно тот ничего не весил, и усадил на край стола, что жалостливо заскрипел под их натиском. — Дыши, Га Он, — старший судья ослабил хватку, давая юноше прийти в себя. — Как бы приятно ни было, я не могу позволить тебе задохнуться. Оглушенный, Га Он вздрагивает от крупной дрожи, намного ярче, чем прежде, чувствуя каждое прикосновение, всецело влекомый возвышающимся над ним мужчиной. Ё Хан раздвигает его послушные ноги, устраиваясь между, и задирает помятую спальную рубашку, оголяя подтянутый белоснежный живот и часто вздымающуюся грудь. — Вот так, — Кан, не желающий больше сдерживаться, давит на сочные губы, заставляя Га Он смачно облизать свои пальцы, и чувственно толкается вперед, выбивая чужой хриплый стон. Он довольно любуется оголенным любовником, перехватывая трясущиеся руки, когда они настойчиво пытаются избавиться от узорчатого домашнего халата. — Не торопись. — Я не… — Га Он отчаянно пытается двинуть бедрами, прижаться к чужой полыхающей плоти жестче, усилить трение и вернуть долгожданные тиски на свою шею. Он чувствует зарождающийся рокот бреда в своей голове. — Пожалуйста! — Пожалуйста? — Ё Хан откровенно издевается над его бессилием, ощутимо прикусывает нежную кожу под пупком, заставляя Га Она, несмотря на сильнейшее желание и выработанный адреналин, сопротивляться. Однако, физическая сила на Кана никогда не действовала. Он тяжело наваливается на юношу, тестируя качество его растяжки, целуя куда-то под подбородком, и незамедлительно вставляет пальцы внутрь. — Так сильно хочешь кончить, судья Ким? — Оч-чень, очень хочу! — хныча, точно ребенок, Га Он, в погоне за удовольствием, капризно требует продолжения. В тот момент, когда он снова смог спокойно дышать, он почувствовал, что готов на все. — Тогда, полагаю, ты кончишь для меня без рук, верно? — ослепительно страстное лицо мужчины привело Га Она в восторг, как и болезненное вторжение в жаждущую плоть. Балансируя на границе разума, он бездумно закивал, ожидая, что Ё Хан снова схватит его, но этого не произошло — наконец, судья скинул раздражающую верхнюю одежду, оголяя мускулистое туловище, блестящее в едва различимом свете луны, и резко прижал Га Она к твердой поверхности, овладевая им до конца. — Я тоже сделаю это без рук. Старший мужчина грубо зафиксировал его тело, лишив всякой свободы действия, и сдавил грудную клетку своей, ограничивая легочный объем до минимума, тесно прижимаясь к влажной шее губами, терзая её поцелуями и укусами, не переставая совершать волнообразные движения тазом, напоминающие глубокие, мягкие толчки, что раззадоривали их обоих. Под внушительной фигурой Ё Хана Га Он метался, словно пламя костра, ощущая, как тело бьет сигнал тревоги, запуская все защитные механизмы, способные уберечь его от взрыва легких или перелома позвонков. Где-то в другом мире он слышал, как учащенно бьется сердце Ё Хана. Га Ону нравилась мысль о том, что Ё Хан наслаждается им так же, как наслаждает он, однако она казалась незначительной на фоне того, что он теряет способность свободно дышать, подгоняемый ритмичными толчками и острым ощущением внутренней заполненности. Буквально достигнув предсмертных ощущений, Га Он испытывает сильнейший бескислородный оргазм в своей жизни, заставляющий его потерять контакт с реальностью на несколько страшных минут. Пока Га Он кончал, он превратился в оголенную плоть, что страдала и ликовала, выла, словно животное, сдавливая Ё Хана так сильно, будто никогда не собиралась отпускать. Судья был вынужден прекратить движения, атакованный бешенной пульсацией шелковистой мышцы вокруг себя. Он смежил веки от волн удовольствия, что доставлял ему Га Он, едва не срываясь на стон, тут же возвращая свое внимание к юноше, контролируя непростой процесс от начала и до конца, готовясь оказать экстренную помощь, если она понадобится. Как только залитое слезами лицо прояснилось и послышалось едва различимое спокойное дыхание, Ё Хан позволил себе несколько резких толчков, с облегчением изливаясь внутрь обессиленного тела, которое сотрясала невыносимо желанная, конвульсивная боль высокочувствительного удовольствия.***
Под надоедливый шум дождя Га Он проснулся в спальне Ё Хана, полной мрачного цвета осеннего хмурого утра. В комнате было влажно, растрепанные волосы непокорно липли к опухшим глазам, отчего юноша недовольно хмурился. Жаркий запах секса, смешиваясь с ароматом грянувшего грома, витал в воздухе. Опираясь на руки, Га Он приподнялся на локтях, находя в настенном зеркале напротив отражение своей бархатно бледной шеи в нежнейших темно-бирюзовых бороздах, которыми Ё Хан, несомненно, любовался по пробуждению. Воспоминания — сладкие и стыдные, заставили его щеки лиловеть, но юноша быстро взял себя в руки, запоздало узнавая в дверном проеме старшего судью во вчерашних домашних штанах. — Я опоздал на работу? — Мы. — Легко произносит Кан, быстрыми, короткими взглядами изучая его состояние. Как и множество раз до этого, их проницательность была способна вскрыть его за долю секунды, добираясь до сути. — Не волнуйся, я все уладил. Га Он молча принимает стакан с водой, слегка вздрагивая, когда Ё Хан забирается под одеяло. Он не спешит утолить жажду, горло ломит и внутри, и снаружи. Растрепанный и дезориентированный, он неуверенно спрашивает: — Вас снова мучали кошмары? Ё Хан не выглядел так, будто хорошо отдохнул, несмотря на свою обыденную красоту. Даже в одной постели с Га Оном, от мужчины веяло непередаваемым одиночеством, что только сильнее заставляло Кима тянуться к нему, как к чему-то запредельно близкому, но все же недостижимому. — Как всегда. Руки из другого мира потянулись к нему — одна накрыла черную кляксу татуировки, другая устроилась на охваченном спазмом животе. Тело помощника Кима встревожено запело от судейских прикосновений. Он поспешил уйти от них, доверяясь своей непостоянной, честной натуре, которая признавала факт его виновности. Стыд был сильнее желания остаться. Однако, Кан удержал его на месте. — Наконец пришел в себя? — редкая, одичалая нежность сменила в судье все острое и грубое, что он так любил выставлять на показ. Ё Хан потерся щекой о жемчужное плечо, губами находя плавный мостик к шее, ласково оставляя на нем мокрый след языком, не забывая успокаивающе поглаживать верхнюю часть живота Га Она. — Что случилось, судья Ким? Я Вас не удовлетворил? — Вы знаете, что это неправда. Ё Хан знал это, поэтому больше не опасался ни дразнить, ни совершать деяние, каким бы беспощадным оно не было, если Га Он этого хотел. Достаточно быстро судья понял, что унижения, ограничения и давление доводили его помощника до исступления. Но Ким не был искушен в плотской любви, как и Кан — в платонической. И в какой-то мере, это сближало их, даже если судья очевидным образом проигрывал. Физическое влечение возможно подавить, но влечение эмоциональное делало человеком по-настоящему уязвимым. Кан Ё Хан не мог позволить ни себе, ни кому-то другому взрастить легкоранимую слабость, от воздействий на которую он бы безнадежно беспокоился. Однако, из борьбы со своим помощником все чаще рождалась его собственная борьба с самим собой. Так, в ускоренном темпе мужчине пришлось рушить дурацкий самообман, заполнивший всё существование Га Она. С особой свирепостью он избавился от самоослепления — элемента веры, которая помогала младшему судье ощущать себя в безопасности. Вместо этой сладкой иллюзии, Ё Хан решил остаться рядом с ним, защищая теми способами, которыми умел. По прошествии совместного проживания, Кан столкнулся с незнакомой стороной бесстрашного Кима — его томной робостью перед большей силой. Невинное бесстыдство, с которым он принял первый его хаотичный удар, естественным образом побудило мощный, агрессивный дух судьи к активным действиям. Ё Хан не смог сдержаться, что привело их к первой совместной ночи и непривычно неуступчивому, молчаливому Га Ону. Пока это не повторилось вновь. А потом ещё раз — в суде, в машине, в доме Га Она и, наконец, в личном кабинете Ё Хана. Податливость младшего в совокупности с его заботливой, компанейской стороной и неординарными предпочтениями ослепили мужчину, слегка развеяв его несомненное, глубокое несчастье. — Тогда что не так? — юноша доверчиво расслабился в его руках, но его цикличная бессловесность никогда не устраивала Кана. Га Он просто покачал головой, давая понять, что не готов говорить. Ё Хан бесшумно вздохнул. В прошлом он справедливо предполагал, что будет испытывать больше неудобств от их связи, чем Га Он. Хотя бы из-за удивительной схожести Га Она с Исааком. Но его погибший старший брат на фоне полного жизни юноши принимал форму бесплотного призрака, призванного из глубины подсознания для того, чтобы мучить его в бредовых кошмарах. Судья ощущал, что между ним и Исааком раскинулся Ад. В то время как Га Он был на его стороне, и каждая живая улыбка на полураскрытых блестящих губах, каждый лучик света в нежной темноте его глаз обещали Ё Хану утешение. Смиряясь и подозревая, что Ким вновь запредельно тревожился, мужчина крепче прижал его к себе, заваливаясь на постель в надежде без сновидений проспать оставшуюся часть утра. Га Он согласно подставился, заключая свои пальцы в замок с чужими, получая быстрый поцелуй в висок и мимолетно вдыхая легкий запах утреннего кофе, исходящий от Ё Хана. Теплое текучее счастье разлилось по его жилам вместо крови. Однако, он долго не мог уснуть. Внезапная близость напомнила младшему судье о том роковом вечере, когда Ё Хан, зараженный гневом, впервые среагировал на его дерзкие выражения. В тот переломный для них момент Кан бессовестно воспользовался главной его слабостью, но Га Он не стал противиться. Он — возбуждающийся от страха и смущения, подчинился насилию, с упоением, будто со стороны наблюдая, как беспощадный монстр рвет его пополам, потрясая разум, обнажая одержимую, голодную до долгожданного покоя, посещавшего его в состоянии полного изнеможения, сторону. После их первого раза Га Он безошибочно почувствовал, что впредь Кан Ё Хан — хозяин его сердца, и что он никаким образом не сможет предать своего покровителя.