***
Утром она вернулась со свежей мазью. Как же ей хотелось отругать его! Может, он теперь вообще не будет видеть! Драко сел на стул. Гермиона привычно подошла к нему с мазью. Он, конечно, мог сделать это сам. Точнее он должен был сделать это сам. Они оба это понимали, но Гермиона скользнула взглядом по его лицу, по глазам. — У них очень красивый цвет, у твоих глаз, — она действительно ими любовалась, — серый… такой… который, когда светит солнце, становится голубым. Как ты себя чувствуешь? — Хорошо. Лучше, чем после того, как падал с метлы в Хогвартсе. Драко закрыл веки, и она коснулась его глаз. Она вкладывает в него столько усилий… Уделяет ему столько внимания… — Ну вот, готово. Теперь твоя очередь. — Конванессе, — произнес он, вспоминая момент, когда вчера в темноте услышал голос и понял, что этот голос ее. Вокруг него вспыхнула магическая сила. Темнота перед глазами дрогнула. — Как ты? — Снова вижу свет. А предметы — нет. — Ты их скоро увидишь, — сказала она. Раз уж он снова смог увидеть свет, значит справится и дальше. Когда они расстанутся, а это случится очень скоро, она будет присылать ему свежую мазь с совой. Она уже обдумала это. — Ты давно мне не читала, Гермиона. Она замерла, поняв, что он назвал ее по имени. — Ты же можешь сам зачаровывать книги. — Я устал слушать только свой голос. — Мы еще не докончили читать про Питера Пэна. И я бы хотела, — сказала она, — чтобы последнюю главу мне прочел ты. Драко усмехнулся. Он сделает это — и очень скоро. — Расскажи мне, какой сегодня день. Я вижу свет. Наверное, солнечно? — Нет. Сегодня пасмурно, но светло. — Собирается дождь? — Может быть. Пока просто пасмурно. И серо. Ты знаешь, я, наверное, позавтракаю в парке, пока не пошел дождь. — Хорошая идея. Я ещё не завтракал.***
— Нам разморозили счета, — сказал Драко. — Мама сообщила вчера вечером. На выходные тут будут все. Все приятели семьи, которых мы не видели эти три года. Он усмехнулся зло. Гермиона не следила за делом Малфоев. Платили ей вовремя. Она даже не знала, что их счета были заморожены. Хотя один домовик на такой огромный дом… стоило догадаться. — Твоя мама пригласила меня. — Ты будешь самой красивой на этом ужине. — Ты ведь меня даже не видел, — ответила она. — За три года я могла сильно измениться… Драко ухмыльнулся. Гермиона подумала, что он решил, что она напрашивается на комплимент. — Я видел тебя. Когда ты собиралась переместиться в Лондон. Не очень ясно, но видел… — И ты не сказал?! — …и да, ты красивая. Ей никогда не говорили, что она красивая. Только однажды — это сказал Виктор, и она почти поверила ему. Умная и целеустремленная — в этом она не сомневалась никогда, но красивая… — Ты уже решил, что будешь делать, когда тебе полностью вернётся зрение? — спросила она быстро, чтобы скрыть смущение в голосе. — Буду летать? — И только? Драко пожал плечами. У него столько возможностей! У него есть деньги и ум — и теперь, когда ему открыт весь мир, он мог бы сделать столько хороших дел! — У тебя столько возможностей, Драко… Гермиона обвела взглядом его парк. Взглянула на огромный дом, на розовые кусты, на изящные приборы, которые Типпи дал им для завтрака на природе (вместе со сконами, маслом в фарфоровой маслёнке, крохотными баночками — одна с малиновым вареньем, другая с апельсиновым мармеладом и третья с лимонным курдом — вазочкой свежей черешни и корзинкой с круассанами и булками с заварным кремом). — Ты обещала мне почитать. Это, конечно, значило, что разговаривать про свое будущее он не желает. — Хочешь я почитаю сказку? — предложила Гермиона. — Сказку? — Драко поднял бровь. — Мне казалось, мы уже выросли из сказок? Гермиона невольно улыбнулась. Малфой не знал, как живут маглы, в мире, где магии нет. Он даже не осознавал, что сам живет в сказке и каждый день использует волшебство. — Мы и так живем в сказке. — Почитай. Не то чтобы Драко очень хотел послушать сказку, но лучше это, чем говорить о будущем, которое казалось таким зыбким. Он знал, что будет летать, когда ему вернётся зрение. Но Гермиона спрашивала о другом. И об этом он ещё не думал. Он не знал, как распорядится своим временем и деньгами. Наверное, поедет путешествовать. Но сейчас всё, что ему хотелось, — чтобы Гермиона не уходила. Наверное, это единственное, что он знал точно. — Так вот, — Гермиона прочистила горло. Немного страшно читать ему сказку, которую написала сама. — «Так одуванчик узнал, что значит появиться на свет…» И когда она дошла до момента, в котором бабочка улетела, она увидела, что Драко напрягся. — Почему одуванчик? — спросил он, когда Гермиона закончила читать. — Он горький, но из него делают салаты, а из лепестков варят мед. Он выглядит незамысловато, но похож на маленькое солнце. — И это все? Розы вкусно пахнут и выглядят получше, из роз варят варенье, а у моей мамы всегда на туалетном столике стоит розовая вода. Гермиона приготовилась было, как в школе, прочитать лекцию о том, что это так не работает. Не получится писать о розе, если ты услышал историю про Одуванчик. Но Малфою это, видимо, было не нужно. Розы или одуванчики… какая разница? Пустые разговоры, от которых она испытывала странный дискомфорт, или одно действие. Она не хотела сдаваться так просто, ведь Рона она постоянно затыкала. Но Малфой это не Рон. Возможно, Малфой знает какой-то секрет, как сделать так, чтобы с ним рядом ее потребность доказывать свою правоту пропадала. — Одуванчик умеет летать, — проговорила она, прежде чем его губы накрыли ее.Одуванчик порхает
Так одуванчик узнал, что значит «появиться на свет». Свет был теплым и мягким. Свет был всюду. Даже больше — весь мир был сплошным белым светом. Вскоре в этом сплошном свете стали появляться зеленые, голубые и серые пятна. Это роща, это город, а это карниз, на котором я родился, — появлялось в головке одуванчика. Откуда пришло это знание, он не понимал, да он и не задавался таким вопросом. Он просто знал, что есть мир, есть он, и в этом мире он абсолютно счастлив. Одуванчик потянулся. Теперь он мог видеть, что под карнизом находится залитый солнцем балкон, а на балконе в изящном ящике сидели прекрасные создания с круглыми пушистыми листьями, на которых блестели серебристые капельки росы. Чуть прикрыв глаза, цветы подставляли солнцу кокетливые лиловые головки. — О, красавицы! — воскликнул одуванчик. Головки повернулись к нему, и на прелестных мордашках появилась гримаса отвращения. — Боже, что это? — сказал один из лиловых цветков, сидевших чуть выше других. — Это одуванчик. — Я знаю, что это! — ответила сиреневая головка. — Но как он забрался на карниз? — Одуванчики должны расти на земле, — сказал третий цветок. — Одуванчик — это сорняк, — добавил четвертый. Одуванчик весь скукожился и притих. Он вдруг понял, что отвращение на лицах фиалок — а это были они — появилось из-за него. Неужели я, правда, так ужасен? — Ты видела эту круглую рыжую голову? — смеялись фиалки внизу. — А эти острые гладкие листья? А как он отвратительно пахнет… Я видела, как однажды одуванчик понюхал щенок, а потом кашлял всю ночь… Он был самым безобразным созданием на свете — это знали все. Одуванчик поднял и сжал лепестки, чтобы никто не мог его увидеть, — ведь он был самым отталкивающим созданием на земле. Он просидел так целый день и лишь под вечер, приоткрыв лепестки, увидел что воздух уже синеет. Весеннее утро превратилось в ночь. Фиалки уже уснули. А одуванчик, поняв, что пропустил целый радостный день, вздохнул и снова закрыл лепестки. Проснулся он оттого, что что-то легкое и горячее, как солнце, гладило его по головке. Сначала одуванчик решил, что его касалась своим нежно голубым лепестком одна из фиалок. Но тут существо взлетело. — Кто ты? — Бабочка. И одуванчик увидел на ее голубых крыльях желтые, как маленькие солнца, пятна. — Как ты прекрасна! — воскликнул одуванчик чуть слышно, скорее самому себе. Он и боялся услышать в ответ слова презрения, и не мог сдержать восторг. Бабочка прильнула к нему. Вонзила в цветок тоненький хоботок и пила, пила нектар. Бабочка прикоснулась к каждому источающему сладкий нектар лепестку. Она прилетала к нему каждый день, а снизу на него смотрели вытянувшиеся сиреневые головки фиалок. В такие моменты, осознавая свое превосходство над соседками, одуванчик чувствовал, что в его любви с бабочкой появляется что-то корыстное. Если она улетит, то кем стану я? Словно в ответ на его страхи, одним серым прохладным утром одуванчик почувствовал, что нектара в нем стало меньше. Накрапывал дождь. — В тебе стало меньше нектара, — сказала бабочка в тот день. — Что это значит? — спросил одуванчик, хотя и сам всё прекрасно понимал. — Это значит, что я полечу искать нектар на других цветах. — На других цветах! — воскликнул он, и, наконец, сказал то, о чем думал все эти дни: — А как же я? Бабочка порхала над ним, и солнца, нарисованные на ее крыльях, сияли в тот пасмурный день. Бабочка в последний раз прикоснулась к нему дрожащими крылышками. Поднялась в воздух, замерла, вздрогнула — и полетела. Одуванчик смотрел, как исчезает вдали сияющее пятно, и казалось ему, что то растворяется его сердце. Бабочка, действительно, полетела к другим цветам. Казалось, весь сок одуванчика стал наполнен горечью. И если бы его довелось попробовать кому-нибудь, то его язык разъело бы желчью. — Бабочки всегда так делают, — сказал голос, который звучал буквально отовсюду. — Как? — Они летают с цветка на цветок и ни к кому не привязываются. Их любовь ничего не стоит. — А ты откуда знаешь? — Я знаю их сотни тысяч лет. И тогда одуванчик понял, что с ним говорило Солнце. — А что же делать мне? Фиалки надо мной смеются. — Они судят тебя только по твоему внешнему виду. — А бабочка? — Есть еще пчелы. Они сделают из твоего нектара сладкий мед. Мед заберут люди и будут им питаться. Одуванчик не знал, что такое пчелы и мед, да и люди, которых он каждый день видел под карнизом, не вызывали особой симпатии. Ему только хотелось знать, что случится с ним, когда нектара в нем не станет. — Скоро в тебе не станет нектара, — сказало Солнце в ответ на его мысли, — но это не значит, что ты исчезнешь. — А что со мной будет? Солнце улыбнулось и снова ушло за тучи. Лето продолжалось. Пчелы прилетали собирать нектар с его лепестков. Они прилетали каждый день, и теперь одуванчик знал, что он полон, нужен и прекрасен. Он знал, что был самым ярким, самым сильным, самым полным сладкого сока цветком. Он был счастлив отдавать и быть нужным. К концу июля одуванчику стали сниться сны, что он летит. Во сне он был так высоко, что видел то, что не могли видеть другие. А еще он мог находиться в нескольких местах одновременно. Но открыв глаза, понимал, что, как всегда, пригвожден к карнизу. Кое-что изменилось — он стал выше. Теперь он мог видеть то, что не видел раньше. Оказалось, что за городом и рощей — там, где исчезла бабочка, — раскинулось море. Но больше ничего не менялось. Он не мог полететь. В начале августа похолодало. Другие цветы раскрывались внизу на земле. Важные гладиолусы и мохнатые астры радостно встречали мир. Их мир был спокойным, прохладным и неспешным, совсем не таким, каким был, когда одуванчик появился на свет. Но это не тяготило. Так надо. Проснувшись однажды холодным ветреным утром, одуванчик почувствовал, что стал другим. Дождь шел сплошной стеной — и в мутном отражении одуванчик увидел, что на его голове появился седой хохолок. Дождь прекратился, Солнце снова заливало все вокруг заметно похолодевшими лучами, но ветер продолжал качать деревья на улице, и фиалки на балконе, и его самого. Одуванчик раскрыл головку, как делал это прежде, встречая Солнце и новый день. В нем совсем не было нектара: лепестки были жестки и сухи. Серебристым облаком парили они над головой, и казалось — одно движение воздуха — и разлетятся. Ветер яростно хлестал — и вдруг обрушился со всей силы на карниз. Но одуванчик не сопротивлялся.***
Солнце сияло и грело лучами. Одуванчик летел над лесом и рекою. Его было много, и все его части путешествовали. Вокруг был огромный мир, который им не терпелось узнать. Так прошел этот день, который для них был целой жизнью. А к вечеру они упали где-то над лесом, чтобы снова раскрыться весной и встретить мир, который каждый год ждет их после долгой зимы.