Все просто

Третий год обучения начинается для Мэя сложнее, чем он сам мог того ожидать. Теперь он по-настоящему старший, новенькие относятся к нему с уважением, некоторые откровенно заглядывают в рот. А главное, в команде нет никого, кто мог бы двинуть ему по макушке и приказать не быть заносчивой задницей, тем самым нарушив правильное впечатление, производимое им — блистательным драгоценным асом, Нарумия Мэем. Вот так и получается: нет-нет, да всплывают плюсы в отсутствии капитана Харады! С другой стороны, себя не обманешь — в большинстве своём звучат эти плюсы невнятно и притянуто за уши, а минусов набирается гораздо больше. — Я ничего не понимаю! — Мэй плюётся ядом на учебник алгебры в общей комнате, надеясь, что Карлос поскорее вернётся со своего дебильного свидания, оценит масштаб проблемы и поможет ему во всем разобраться. Или хотя бы великодушно даст списать. — Почему в первый месяц нам задают такие сложные задания?! — Разве вы не повторяете материал прошлого года? — несмело спрашивает Ицки, и за этот тихий примирительный тон Мэю хочется его убить. — Не буду делать домашку, — решает он и с удовольствием захлопывает книгу, затем сгребает тетради и сам же понимает, какое глупое решение — уходить вот так. Если он вернётся в комнату, то точно не заставит себя сесть за уроки. — Мэй-сан… — тянет Ицки, но это совсем не то, что Мэю надо услышать. Не то, что заставит его остановиться, включить мозги и взяться за дело. Как же ему не хватает чужой непоколебимой уверенности, которая выдерживает любые капризы. — Плевать, сделаю потом, — легкомысленно повторяет он, закидывая ручки и карандаши в школьную сумку, но сам же начинает медлить. Ицки смотрит на него, сведя брови к переносице домиком, и словно чего-то ждёт, и Мэй ловит себя на мысли, что тоже ждет этого чего-то. Не то чтобы ему было нужно, чтобы на него постоянно орали, но Масатоши умел отрезвлять одним взглядом, одним словом. Мэю ужасно не хватает этого. Однако ничего не происходит и собственное промедление, становящееся очевидным, только сильнее злит. Ругаясь сквозь зубы, Мэй пулей вылетает в коридор, где в дверях сталкивается с Карлосом, но, черт, теперь уже поздно, не разворачиваться же, чтобы просить у него помощи! Зачем вообще спортсменам знать логарифмы?! Вряд ли они пригодятся в питчинге или махании битой, поэтому лучше уж пойти бегать! В своей комнате он дёргано шнурует кроссовки и натягивает ветровку, понимая, что ведёт себя как полный идиот, но ничего не может с этим поделать. Сегодня просто плохой день, совершенно дурацкий день. Ему одиноко. Он думал, что достаточно хорошо подготовился к отсутствию Масатоши в своей жизни. На тренировках без него уже было нормально: Ицки играл не так плохо, как в самом начале, команда прошла этап формирования и опять стала похожа на единое целое. По вечерам в последние месяцы Масатоши только и делал, что учился, поэтому и к посиделкам без него Мэй тоже постепенно привык. После ухода третьегодок из команды они вообще стали проводить намного меньше времени вместе, а в редкие дни, когда это удавалось, Масатоши не уставал повторять, что Мэю нужно сосредоточиться на бэттери с Ицки, наладить контакт с другими парнями, которые пополнили первый состав, сдружиться с ними, чтобы к следующему Кошиэну команда подошла сплоченной. Мэй был полностью согласен и старался все это делать, а заодно пореже вести себя, выражаясь кое-чьим языком, как невыносимый засранец. Он всегда помнил, что пройдут экзамены, закончится семестр, пара дней каникул — и Масатоши уедет очень далеко, но не придавал этому какого-то фатального значения. До последнего верил, что будет в порядке, потому что ну как иначе. Но с самого начала учебного года все идет наперекосяк. Мэя коробит, что кровать Масатоши в комнате Карлоса теперь занята кем-то другим, бесит, что первогодки не знают его имени, что Мэй больше не может в любой момент найти его в школе или общежитии, взять за руку и увести к себе, чтобы поговорить, посмотреть бейсбольный матч или попросить помощи с домашним заданием. Просто услышать строгий голос, приказывающий успокоиться и начать думать головой, а не пятой точкой. Выходит, единственный плюс в отсутствии Масатоши, и тот превращается в минус! Мэй увеличивает скорость, вкладывая всю злость и разочарование в бег, но даже когда ноги начинают ныть от усталости, спокойствие так и не приходит. — Эй! — Карлос машет ему рукой, стоя у ворот на поле, и Мэй кривится, потому что не горит желанием с кем-либо разговаривать. — Чего надо? — недовольно кричит он. — Тренер просил передать, если будешь бегать после отбоя, он не выпустит тебя на горку в следующей игре. И кого же он тогда выпустит? — хочет съязвить Мэй, но благоразумно прикусывает язык. — Короче, у тебя есть ещё полчаса, — бросает напоследок Карлос и оставляет его в покое. Мэй раздраженно вытирает предплечьем вспотевший лоб и задирает голову, чтобы посмотреть в темное небо. Задерживаться допоздна не входило в его планы, но он и представить не мог, что прошло уже столько времени. Если бы сейчас вместо Карлоса передать угрозу тренера пришёл Масатоши, Мэю бы не удалось отделаться так просто. Масатоши отругал бы его за несделанные уроки, наорал за лишнюю нагрузку, но потом положил ладонь на макушку и мягко потрепал по волосам, как часто делал, когда они были наедине. И обязательно задал вопрос: в чем дело? Почему Мэй бегает как сумасшедший второй час подряд и почему у него такое выражение лица, будто все плохо, если на самом деле все в полном порядке. Мэй хмурится и прикрывает глаза, представляя фантомное прикосновение к затылку. — В чем дело? — спросил бы Масатоши своим серьёзным, уверенным тоном. — Ты сегодня сам не свой. Мэй в ответ надул бы губы, делая вид, что не хочет ни о чем говорить, но усилившаяся хватка в волосах заставила бы передумать кого угодно. — Ты такой наблюдательный, Маса-сан, — съехидничал бы он. — И вроде как умный, поэтому можешь догадаться обо всем сам. — А я не собираюсь гадать, я хочу, чтобы ты поделился тем, что у тебя на душе, — вряд ли Масатоши сказал бы прямо так, но Мэю нравится этот вариант, поэтому он останавливается на нем. — И ты ведь помнишь? Что бы ни случилось, ты можешь на меня рассчитывать. А вот это уже очень похоже на настоящего Масатоши, и Мэй невольно растягивает губы в слабой улыбке. Масатоши всегда такой: основательный, раздражающе крутой и правильный, но зато с ним ничего не страшно. В любой, даже самый сложный момент его уверенность может вернуть твёрдую почву под ногами, заставить почувствовать себя гораздо лучше — не одиноким, не потерянным. Другой, воображаемый Мэй, вздохнул бы и тоже улыбнулся от разлившегося в груди тепла. — Помню, но вряд ли это заставит тебя бросить профессиональную команду и вернуться ещё на один год в школу. — Я не могу вернуться, — Масатоши отвёл бы взгляд. — Но мне действительно жаль, что пришлось уехать, Мэй. Я хотел, чтобы мы и дальше играли вместе. — Правда? — Конечно. Без тебя любая команда кажется недостаточно хорошей, — на этом моменте он бы смутился, но все равно продолжил. — Я скучаю по бейсболу с тобой. — Я тоже, — выпалил бы Мэй. — Я думал, что все будет нормально, потому что без третьегодок мы уже научились играть хорошо, хоть и иначе. Я тоже скучаю по бейсболу с тобой, но наверное… наверное, ещё больше скучаю просто по тебе, Маса-сан. Мэй в реальности облизывает губы, пока Мэй в воображении берет паузу, чтобы подобрать нужные, правильные слова. Рука Масатоши до сих пор в его волосах, поэтому он притянул бы Мэя к себе в знак поддержки, и тот не стал бы сопротивляться, потому что — зачем? — Мне не хватает наших посиделок по вечерам. Не хватает разговоров после отбоя. Того, как ты ругаешься, если я ленюсь. — Ты просто хочешь, чтобы я помогал тебе с домашкой. — Не только! Мне нравится проводить с тобой время, смотреть фильмы, даже делать уроки! И даже разбираться со статистикой! Один бы я точно не стал заниматься чем-то настолько нудным, но с тобой это не так плохо. Масатоши привлёк бы его ещё ближе, а Мэй положил бы голову ему на плечо и замолчал, старательно удерживаясь от перечисления полного списка вещей, которыми ему нравилось заниматься вместе. Масатоши бы молчал, стоя как огромная непоколебимая скала, высокий и большой. Иногда в шутку Мэй называл его необъятным, но это неправда, потому что обнять его было легче лёгкого. — Тебе стоило родиться на год позже, — пробубнил бы Мэй, соединив руки в замок за чужой спиной. — Стоило. — Или пойти в школу на год позже. — Я и так пошёл в школу в восемь. — Значит, ещё на год позже. Или ты мог завалить экзамены. Ты специально хорошо учился, чтобы ни в коем случае не остаться со мной, да? — Идиот, — выдохнул бы ему в макушку Масатоши и крепче обнял в ответ, прижимая к груди. Со стороны это наверняка выглядело бы странно — два парня обжимаются без всяких на то причин, но Мэю плевать, потому что если хочется, то какая разница, что подумают другие? Все его раздражение, накопленное за дурацкий день, постепенно таяло бы под теплом широких ладоней: одна бы лежала между лопаток, а вторая медленно перебирала волосы на затылке, массируя кожу головы. В конце концов Мэй бы вжался носом в мягкую ткань толстовки, которая обязана была пахнуть лимонным стиральным порошком, потому что одежда Масатоши всегда им немного пахла. В фантазии было так спокойно и хорошо… А в реальности Мэй один посреди безлюдного тёмного поля, и нет не то что объятий, а никого, кто бы пришёл за ним, чтобы за шкирку утащить в общежитие. Ему не хватает не только уверенности Масатоши, но и грубоватой, искренней заботы, которой тот его окружал. — Маса-сан, я не хочу взрослеть, если это значит, что больше никто не станет обо мне так заботиться, — Мэй знает, что подумал бы дважды, прежде чем сказать такое вслух взаправду, но в воображении не медлит ни секунды. — И это все твоя вина. Тебе нужно было хуже ко мне относиться, чтобы сейчас я не скучал так сильно. Ты слишком хороший, ясно? Нельзя таким быть. И тем более не смей вести себя так с кем-то другим! — Тебе не обязательно быть ребёнком, чтобы о я тебе заботился, — невпопад ответил бы Масатоши, потому что он всегда начинал с какой-то неправильной части разговора. Прислонившись подбородком к виску Мэя, он бы коротко вздохнул и заговорил тихо, но твердо. — И уж точно я делал это не потому, что ты не мог бы справиться сам. Я знаю, Мэй, ты мог, но у меня не получалось иначе, потому что ты — это ты. Раздражающий, но очень особенный. Даже в воображении Мэй не сразу сориентировался с ответом, а услышь он такое вживую, подавно бы растерялся. С другой стороны, настоящий Масатоши ни за что не произнес бы вслух таких слов, хотя Мэй знает, что они правдивы. Тот не считал его беспомощным и проявлял заботу просто потому, что такая у него натура — строгая, но внимательная. И ещё потому, что Мэй — это Мэй: он действительно особенный и очень талантливый игрок, от которого многое зависит на поле. Масатоши ценил и уважал его способности, он знал, чего Мэй стоит, всегда в него верил и даже если бесился, умел разделять бейсбол и остальное. Будь он сейчас здесь, Мэй бы его крепко-крепко обнял… Настоящему Масатоши вряд ли хватило бы духу притянуть его первым, но отталкивать он бы не стал. Они часто обнимались, когда побеждали в матчах, иногда придерживали друг друга за плечи на тренировках, обсуждая стратегию на горке. Мэй мог тыкать Масатоши под рёбра, чтобы побесить, а тот подхватывал его на руки и угрожал уронить вниз головой, если Мэй не заткнется к чертовой матери и не перестанет вести себя отвратительно. Но так, как представил Мэй — долго и тепло, — они обнимались лишь дважды, после совместных поражений на Кошиэне, когда было настолько хреново, что даже рыдания не облегчали тяжести в груди. Мэй плохо помнит, что конкретно ощущал тогда, но раз те объятия всплыли в памяти, когда на душе было гадко, наверное, они все же помогали. Черт, почему, пока у него была возможность, он не додумался обнять Масатоши так же, но при других обстоятельствах, чтобы проверить это? Почему сам Масатоши не обнимал его? Мэй зажмуривается и снова погружается в фантазию, где они вдвоём. — Маса-сан, я по тебе скучаю, — честно сказал бы он. — И ты обязан сделать что-нибудь, потому что это полностью твоя вина! — Например? — Например… — Мэй бы застопорился. Он и правда не знал, что могло развеять чувство тоски. Масатоши мягко потянул бы его за волосы, заставляя запрокинуть голову и посмотреть себе в глаза. Момент был бы немного неловкий, сердце Мэя забилось бы чаще, потому что их лица находились очень близко, а дыхание Масатоши чувствовалось на коже… Мэй облизывает губы, вдруг понимая, чем все может закончиться. Куда он хочет направить мысли и на что похоже происходящее в его голове. Ему почти не стыдно, когда воображаемый Масатоши наклоняется к нему и осторожно целует в уголок губ. Щеки начинает печь. Мэй глубоко вздыхает, не открывая глаз, напоминает себе, что это всего лишь фантазия и никто не узнает, если он зайдёт немного дальше. — Маса-сан… — пробормотал бы он и притянул его за плечи, не позволяя отстраниться. Это было бы уже не просто странно, а очень странно. Два парня не только обжимаются, но ещё и целуются. Впрочем, будь это в реальности так же волнительно, как в мыслях, Мэю все ещё было бы плевать. Он бы скользнул языком по тёплым губам Масатоши и услышал резкий удивлённый вздох, который потешил бы его самолюбие. Может, в отличие от Мэя, Масатоши даже не умел целоваться. В таком случае, Мэй бы показал, как это правильно делается. Не во всем же только Масатоши быть крутым. — Мэй-сан, ты в порядке? — звучит нерешительный голос Ицки в непосредственной близости, и Мэй едва не подпрыгивает от испуга. — Маса!.. — хватается он за сердце, глупо путая имена, но тут же исправляется. — Ицки! Какого черта?! Щеки начинают гореть с новой силой, потому что возвращение в реальность получается оглушающим, как полноценная оплеуха. — Мэй-сан, ты в порядке? У тебя такое лицо… — Нормальное у меня лицо! — повышает он голос, сжав кулаки и очень надеясь, что темнота скроет степень его смущения. — Я просто кое о чем задумался! И не надо мне тут рассказывать, что у меня какое-то не такое лицо, ничего странного я не представлял!.. Ицки смотрит на него круглыми глазами, с видом ничего не понимающего человека. — И вообще, чего тебе надо? Зачем так подкрадываться?! — Мэй-сан, прости, если напугал, — примирительно бормочет Ицки. — Просто Карлос-сан сказал, что ты тут один, а скоро отбой. — Я похож на идиота, который сам не в состоянии дойти до кровати? — ругается Мэй, стараясь успокоить колотящееся сердце. Ицки молчит, однако на лице его явственно читается «ДА». — Я и так прямо сейчас собирался в общежитие! — Может, пойдём тогда? — звучит несмелое предложение, и хотя Мэй все ещё взбудоражен и зол, ему не остается ничего, кроме как согласиться и двинуться к воротам с поля. Судя по растерянному виду, Ицки не заподозрил ничего необычного, поэтому Мэй успевает немного остыть к моменту, когда тот снова пытается завязать разговор. — Ты точно в порядке? — повторяет Ицки, когда они пересекают аутфилд, и Мэй недовольно поджимает губы. — Просто… Мэй-сан, если тебе хочется о чем-то поговорить, ты можешь сделать это со мной… Очень интересно, каким образом поговорить о том, что Мэй случайно увлёкся и мысленно дошёл до поцелуя с Масатоши, а Ицки прервал его на самом интересном? — … я знаю, что тебе немного одиноко без Маса-сана, но не нужно думать, что никто, кроме него, не захочет тебя выслушать. — Я не думаю, что никто не хочет меня слушать, — кривится Мэй, потому что предположение ужасно глупое. Половина первогодок была бы счастлива поболтать с асом команды один на один, все об этом знают. — Последнее время ты немного замкнут, — тихо добавляет Ицки, и такое обвинение становится для Мэя полной неожиданностью. Он абсолютно с ним не согласен. — И я не говорю, что у тебя не получается найти с новенькими общий язык. Наоборот, Мэй-сан, ты хорошо с ними ладишь. Я имею в виду, что если тебя волнуют какие-то вещи, мы можем обсудить их. Мэй резко останавливается и смотрит на Ицки, подняв брови. Да что тот вообще несёт? — Меня ничего не волнует, — заявляет он. — С чего бы мне хотеть плакаться в жилетку? — Я не знаю, но… — Я собираюсь выиграть Кошиэн, — перебивает Мэй. — Потом выйти на драфт и ровно через год играть в профессиональной команде. Что меня должно заботить, кроме показателей на горке и бите? — Мэй-сан, иногда ты выглядишь подавленным… — Никакой я не подавленный! — взрывается Мэй, потому что Ицки пытается уличить его в том, чего нет. — Я в порядке, и даже если иногда мне немного грустно, я могу выйти на поле и побегать, чтобы проветрить голову. Это не значит, что мне нужно тут же искать кого-то, кто начнёт меня утешать и говорить по душам. Совершенно не нужно! Ицки хмурится, опять сведя брови домиком, и Мэй поджимает губы, сам же понимая, что врет. Точнее, врет наполовину, потому что ему действительно не нужно никого искать, чтобы поговорить по душам, но тот человек, с которым он хотел бы это сделать, очень далеко. — Я в порядке, — грубо повторяет он и разворачивается, чтобы быстрым шагом направиться в общежитие, оставив Ицки одного. Масатоши бы сказал, что прямо сейчас он повел себя как ребенок, и был бы прав. — Ну извини, — язвительно отвечает воображению Мэй, когда захлопывает дверь своей комнаты. Внутри темно, но он не включает свет, а прижимается спиной к двери и съезжает по ней на пол. В голову лезут всякие дурацкие мысли. Мэй в полном порядке! Даже если он скучает по Масатоши, это никого не касается, потому что все его показатели по-прежнему хороши! И, черт, Ицки прервал его на такой смелой и будоражащей фантазии… Мэй прикладывает пальцы к губам, чувствуя, что мыслей становится еще больше. Хорошо, что в его голову никто не может залезть и посмотреть, что там творится. Раньше он не хотел сделать с Масатоши что-то такое. С ним было… ну… очень легко и хорошо. Весело ругаться, не совсем ужасно тухнуть над командной статистикой, просто говорить на личные темы. За эти два года они стали близкими друзьями. Мэй мог рассказать Масатоши что угодно о чем угодно и точно знал, что тот не поменяет отношения к нему. Мэй ненавидел показывать другим людям свою неуверенность и слабости, и делиться этими вещами с Масатоши тоже было не самым приятным делом на свете, нет, но в целом возможным. По крайней мере, ему Мэй мог признаться, что иногда — очень-очень редко и недолго, но все же — чувствовал себя не таким крутым, каким хотел казаться. Или что знал, что порой ведёт себя слишком заносчиво, но не мог иначе, ведь если перестать давать обещания во всеуслышание, исчезнет дополнительный стимул их исполнять, чтобы не ударить в грязь лицом. Или что он в лепёшку готов расшибиться, лишь бы видеть кислые рожи проигравших противников, потому что они рождают чувство превосходства, а когда этого чувства подолгу нет, Мэю кажется, что он слабый. Масатоши несколько раз со вздохом говорил ему, что хуже мнение о человеке, чем о Мэе, у него уже вряд ли сложится, что Мэй заслужил своё пожизненное первое место в топе невыносимых личностей, и теперь не важно, что он скажет или натворит. И почему-то именно эта глупая шутка в сочетании с тем, насколько непоколебимой была уверенность Масатоши в способностях Мэя, развязывала ему руки. Масатоши ругался, орал, говорил, что Мэй отвратительно себя ведёт, но все равно любил с ним играть. И, кстати, интересно, в понятие «натворить» входили поцелуи? Масатоши вряд ли оценил бы такой поступок, но что бы он сделал, поцелуй его Мэй? Вероятно, первым делом назвал идиотом. Не худший из сценариев. А какой был бы лучшим? Мэй садится поудобнее, согнув ноги в коленях, и сосредоточенно думает, что бы случилось, если бы Масатоши, скажем, ответил взаимностью. Не признался в любви, конечно же, а проявил равнозначный интерес. Допустим, — великодушно решает Мэй, — Маса-сан все-таки умеет целоваться. — Не вздумай никому рассказывать, — прошептал бы тот, тяжело дыша и облизывая без того влажные губы. — Я что, дурак? — справедливо возмутился бы Мэй. — Кому, по-твоему, я должен побежать об этом рассказывать? Карлосу? — Вообще-то дурак, поэтому… — Тц, заткнись, — перебил бы его Мэй и действительно заткнул очередным поцелуем, который бы окончательно вогнал Масатоши в краску. Он должен был смущаться, бормотать что-то недовольное и невнятное в моменты, когда их губы разъединялись, но все равно тянуться навстречу за новыми и новыми поцелуями, ведь Мэй в них очень хорош. Пускай у него немного опыта, но это не значит, что он совсем не понимает, что делать. Сначала нужно было закрыть глаза и немного наклонить голову вбок, чтобы не столкнуться друг с другом носами. Масатоши бы разомкнул губы, а Мэй бы скользнул языком по кромке его зубов, тронул самым кончиком чужой язык, вовлекая в поцелуй, и тогда Масатоши бы шумно выдохнул через нос, крепче сжимая руки на плечах. Черт, и почему эта фантазия такая горячая? Мэй прикусывает щеку, трогает языком свой рот изнутри, представляя, что ощущал бы Масатоши, проходясь по тому же маршруту. — Мэй, — хрипло прошептал бы он, отстранившись на пару сантиметров. — Нам нужно остановиться. — Не нужно. — Нужно. — Нет, я не хочу! — было легко догадаться, почему Масатоши решил повернуть назад, потому что Мэй бы тоже чувствовал стыдное желание, тлеющее в низу живота. Но разве стыд — достаточная причина, чтобы отказываться от удовольствия? — Ещё немного, Маса-сан, ну давай. Пожалуйста. Масатоши бы сглотнул, скривился, но в итоге уступил, потому что никогда не мог долго сопротивляться, если его искренне о чем-то просили. При всей внешней несгибаемости, он не был настолько упрямым, как Мэй, и уж точно проигрывал ему в наглости. А Мэй никогда не чурался пользоваться преимуществами по полной и благодаря им же собирался зайти ещё дальше. — Хочу залезть к тебе на колени, так будет удобнее. — Нет, — возразил бы Масатоши и сильнее сжал его плечи, чтобы оставить на месте. — Нет, это уже слишком, Мэй. — Не слишком, — очередной жаркий поцелуй вынудил бы Масатоши ослабить хватку, а негромкий стон — окончательно сдаться и позволить Мэю делать все, что он посчитает нужным. Они сидели бы точно так же, как сейчас сидит Мэй, в тёмной комнате на полу, Масатоши бы опирался на дверь, а Мэй перекинул бы ногу через его бёдра, уселся сверху и прижался всем телом, глубоко целуя и чувствуя под собой чужое возбуждение. Мэй в реальности шумно втягивает воздух через нос и ёрзает от этих мыслей. Масатоши положил бы ладони ему на колени, а потом медленно провёл бы ими вверх до самой задницы. Сначала не решился бы сжать ягодицы, но через несколько горячих, мокрых движений языка сомнения отошли бы на второй план, и Мэй застонал бы в губы, потому что ощущать, что Масатоши тоже плавится от желания, было бы очень круто. Он бы прогнулся в пояснице, чтобы увеличить давление на пах, услышал бы грудной стон, означающий, что Мэй все делает правильно, и хорошо здесь не только ему. — Почему мы не пробовали этого раньше? — глотая слоги, спросил бы он, а Масатоши ответил бы, что не знает, что, наверное, они просто какие-то идиоты, если ни разу не занимались чем-то настолько приятным, а потом с силой дёрнул бы его к себе, пытаясь прижать ещё крепче. Мэй бы не возражал. Если бы в реальности все было так, как он сейчас представляет — жарко, хорошо, сладко, — то какого черта они упустили возможность попробовать это? Почему, пока Масатоши был рядом, Мэй не догадался обнимать его чуть более тепло, чем принято между друзьями? Почему ни разу не поцеловал, да хоть бы ради интереса? Почему его даже не посещали мысли, что можно заняться тем, о чем он думает прямо сейчас? Если бы им не понравилось, они бы просто не стали повторять! Все было бы нормально! — Маса-сан, жалко, что мы не попробовали раньше, — прямо сказал бы Мэй, отодвинувшись, чтобы заглянуть Масатоши в глаза. — Мне тоже, — на выдохе ответил бы тот, а потом потянул вниз молнию ветровки, залез руками под футболку и погладил пресс. Мэй тоже хотел бы потрогать его. Не случайным касанием, а вдумчиво. Обвести пальцами тренированные мышцы, царапнуть ногтями кожу, чтобы посмотреть, как краснеют длинные следы, попробовать ее на вкус. В штанах становится ужасно тесно, и Мэй крепко сводит ноги, чтобы между ними ныло поменьше. Честно говоря, возбуждение такой силы от всех этих картинок — не совсем то, чего он ожидал. Он открывает глаза, облизывает сухие губы, слушая гулкие удары сердца, и пытается взять фантазию под контроль. Пожалуй, пока он не готов подрочить на идею, где трется о Масатоши и лижет его шею, хотя укромная темнота настойчиво подталкивает под локоть. Нужно всего лишь оттянуть штаны, запустить в трусы ладонь и… Нет, пока он не готов. Мэй делает тяжелый выдох и, покачиваясь, поднимается на ноги, всячески концентрируясь на здесь и сейчас, а не на воображаемой комнате, где он не один. Ему стоит сходить в душ и охладиться, но для этого надо немного подождать. У них мужское общежитие, но светить стояком, идя через весь коридор, все равно не хочется. Даже Карлос бы на такое не решился. Мэй стаскивает куртку через голову, бросает на кровать, туда же летит пропотевшая футболка. Разгоряченной кожи касается прохладный воздух, заставляя ежиться от бегущих по спине мурашек. Примерно такие же чувства Мэй испытывал, когда представлял себя сидящим на Масатоши. Черт, вот это, конечно, да. Он скучает по Маса-сану, да? Прямо настолько, что готов забраться к нему на колени? — Класс, — тупо бормочет Мэй, потому что внятных слов не находится. Ему не противно, не страшно; он удивлён. И немного раздосадован, ведь приди эти мысли на пару месяцев раньше, он мог что-то сделать. Он бы пошёл с ними прямиком к Масатоши. Конечно, Мэй не стал бы заявлять, что ради интереса собирается запихнуть свой язык ему в рот, но мог подумать, как устроить небольшой эксперимент. Например, как клюнуть Масатоши в губы под каким-нибудь дурацким предлогом. Или крепко обнять. Против объятий тот бы точно ничего не имел. Мэй меряет шагами комнату и прикусывает губу, когда, задумавшись, машинально гладит себя спереди. Напряжение спадает медленно. Может, все-таки запустить руку под резинку штанов? В конце концов, никто не узнает, если Мэй сам не побежит рассказывать направо и налево, что у него встал на Масатоши, а уж объясниться с собой он как-нибудь сумеет. Ну, подрочил на друга, подумаешь! Никому же не станет хуже! Он качает головой и идёт на мысленную сделку с собой по всем правилам хороших людей: он постарается — очень постарается — удержаться от соблазна, но если холодный душ не сработает, воображаемый Масатоши поможет решить проблему. Отличный план. Вдохновившись им, Мэй начинает торопиться в душевые, потому что скоро отбой, и вообще уже надо бы ложиться в кровать. У него есть еще минут десять, за это время он как раз должен успеть подготовиться к тому, что собирается сделать. А в ближайшие дни хорошо бы понять, почему он раньше не думал ни о чем таком с участием Масатоши, ведь попробовать подобные вещи с ним было бы логично. Они упустили столько возможностей разнообразить совместные вечера! Но самое худшее, что теперь Мэй не узнает, понравилось бы ему или нет. Конечно, Масатоши будет приезжать, и они обязательно еще увидятся, но вряд ли Мэй сможет продумать какой-нибудь хитрый план, чтобы добиться своего. Впрочем… Он застывает посреди комнаты с полотенцем и шампунем в руках, пораженный, насколько простым было решение. Зачем хитрый план, если Масатоши не изменит своего мнения о Мэе, что бы тот ни сделал? Мэй может просто сказать, что ему интересно, предложить попробовать. Просто попросить.