Искусственная искусность (Artifice)

Энгава Сэймэя была расположена наилучшим образом, чтобы полуденное солнце освещало её как можно полнее. Хиромаса откинулся на локоть и наслаждался теплом дня. Воздух наполняли знакомые ароматы – розы в саду, тающий запах листьев муку, которыми натирали половицы, и благовоние «Цветение сливы», которым Сэймэй пропитывал свои одежды. Для благовония «Цветение сливы» сезон был неподходящим, но Сэймэй никогда не считал себя модником в таких вопросах, а Хиромаса уже давным-давно оставил попытки обучить его этим тонкостям. Мимо в воздухе проплыла Мицумуши в облике махаона, её изящно вырезанные синие крылышки сверкали, словно драгоценные камни. Хиромаса наблюдал, как она порхала туда-сюда, и восхищался ее грацией, когда она танцевала от цветка к цветку. Зрелище было столь обворожительным, общество столь приятным, а тишина - столь усыпляющей, что Хиромаса почти забыл о цели своего визита. Его вывел из дремоты плеск вина в чашечке, он вздрогнул и обернулся с благодарной улыбкой, когда Сэймэй пододвинул к нему напиток. – Кажется, ты глубоко задумался, – заметил Сэймэй. – Мои мысли никогда не бывают глубокими, – Хиромаса сел и осушил чашечку одним долгим, благодарным глотком. – Ты видел новую расписную ширму дайнагона[1]? – Я не был во дворце две недели, – весело взглянул на него Сэймэй. – Но, по меньшей мере, ты должен был слышать о ней, – сказал Хиромаса. – Все заявляют, что это шедевр художественного мастерства, способный превзойти все виденное ранее. Сэймэй отпил вина. – Вот как? – Да, именно так! – Хиромаса наклонился и выбрал кусок жареной рыбы из блюда с закусками. – Сэймэй, разве тебе не любопытно? Разве ты не хочешь своими глазами увидеть эту удивительную ширму? – Не особенно. Хиромасу отсутствие интереса у Сэймэя ничуть не смутило. – А при дворе все говорят, что это самое восхитительное, что они когда-либо видели. – Большинство людей при дворе – глупцы, – Сэймэй поставил чашечку с вином и устремил задумчивый взгляд на сад. – Не обманывайся искусственным, Хиромаса. Хиромаса фыркнул. – Мы говорили об искусстве, а не об искусственном. – Невелика разница, – Сэймэй прикрыл глаза и откинулся назад, нежась на солнце, изогнув губы в легкой полуулыбке. Хиромаса что-то пробурчал себе под нос и еще раз наполнил чашечку вином. – Несомненно, у тебя есть друзья и знакомые, которые разделят твое восхищение этим чудом, – произнес Сэймэй, не открывая глаз. – Твой ранг и происхождение достаточно высоки, чтобы обращаться к дайнагону в любое время. Уверен, он будет только рад показать тебе свою ширму. – Дело не в этом, – сказал Хиромаса. – Я хочу пойти с тобой. Сэймэй негромко усмехнулся. – Боюсь, я недостаточно хорошо разбираюсь в искусстве. – Я мог бы тебе заранее подсказать, что говорить. – О, боги! – Сэймэй открыл глаза и в его взгляде мелькнули искорки. – Эта ширма, должно быть, нечто. Почему ты так хочешь, чтобы я сопровождал тебя? Хиромаса огляделся по сторонам и понизил голос: – Говорят, что эта ширма была создана магией! Сэймэй приподнял брови. – Магией? Ну, коли так… Хиромаса выждал один удар сердца. – Так ты пойдешь со мной взглянуть на ширму? – Дорогой мой Хиромаса, сколько же от тебя хлопот, – сказал Сэймэй. – Когда мы едем? *** – Воистину, ширма дайнагона должна быть произведением потрясающего гения, чтобы привлечь такое множество жаждущих узреть ее. – Сэймэй прислонился к колонне крытой галереи и рассматривал складки своего веера, расписанного красными и бледно-желтыми узорами. На другой стороне внутреннего двора, выложенного мелким белым гравием, снаружи дворцовых покоев дайнагона сгрудилась толпа придворных всех рангов. Резко раскрыв веер, Сэймэй несколько раз экстравагантно взмахнул им. – А может быть, всем этим людям просто делать больше нечего? Хиромаса понимал, что снова попадается на подначку, но все же ответил: – По общему мнению, эта ширма просто поразительное зрелище. Она оказывает глубочайшее влияние на всех, кто видел ее. Неудивительно, что многие люди хотят посмотреть на нее снова и снова. Ему очень хотелось перебежать через двор и самому узреть эту ошеломляющую картину, но Сэймэй не оценил бы его спешку. Уговорив друга сопровождать его до сих пор, Хиромаса не мог теперь идти любоваться ширмой без него. – Сомневаюсь, что в ней есть нечто магическое, – сказал Сэймэй, будто он мог читать мысли Хиромасы. Возможно, он действительно мог, и это всегда несколько тревожило Хиромасу. – Не думаю, что она чем-либо опасна для тебя. Хиромаса взглянул не него, сердито сузив глаза. – Мы пойдем смотреть ширму вместе. И не потому, что я опасаюсь ее. Вовсе нет. Просто мне… любопытно. И я хочу расширить твой кругозор в искусстве. Сэймэй издал смешок. Хиромаса ничего не ответил на это. Может, он и тревожился немного из-за того, что скоро увидит ширму, якобы созданную магическим способом, но этого и следовало ожидать. Любой, кому довелось бы пережить то, что выпало на долю Хиромасы – а ему случалось и принимать участие в изгнании злых духов, и сражаться с демонами, и путешествовать в мир богов; и это не считая того, что произошло с ним при участии Досона и дамы Аонэ и о чём Сэймэй с раздражающим упорством отказывался говорить прямо и без обиняков… Словом, любой здравомыслящий человек, переживший нечто подобное, само собой, относился бы с определенной подозрительностью ко всяким там волшебным ширмам. Из комнат дайнагона вышли несколько человек с изумленным выражением на лицах. Стоящий на ступенях стражник пригласил следующую группу придворных, а в это время те, кто все еще ожидал снаружи, обступили только что вышедших господ и забрасывали их возбужденными вопросами. Хиромаса помахал рукой одному из них. – Это судья Мотоми. Он говорил мне, что любовался ширмой уже девять раз. Похоже, он прямо-таки не может от нее оторваться. Мотоми отделился от толпы и поплелся к ним, шаркая и поднимая сапогами клубы пыли с гравия. Приблизившись, он поклонился. – Дорогой господин Хиромаса! И господин Сэймэй, как приятно видеть вас во дворце! Вы здесь, должно быть, чтобы посмотреть на ширму дайнагона. Ах, это просто чудо, господа! Я никогда не видел ничего более совершенного. Какие детали! Какие цвета! Все будто живое! Но это и неудивительно, раз художник взял настоящих живых животных из леса, а птиц с деревьев и с неба, и с помощью магии превратил их в простые картины на ширме. Это изумительно, говорю я вам! Вы будете потрясены, когда увидите! – Уверен в этом, – ответил Хиромаса, ощущая тревогу. Сейчас он боялся не столько магии, заключенной в картине, сколько того, что теперь он найдет картину уродливой. Судья Мотоми возбужденно хлопнул в ладоши и сжал их вместе. – Ах! Я просто обязан поведать вам свежую новость, господа! Его светлость настолько доволен этой работой, настолько впечатлен мастерски наложенными на нее чарами, что рекомендовал Чосуна на должность в Оммё-рё[2]! – Невероятно! – Хиромаса обернулся к другу. – Сэймэй, ты это слышал? У тебя скоро будет новый сослуживец. Надеюсь, ты будешь добр к нему. Вежливая улыбка Сэймэя даже не дрогнула. Он не обратил внимания на Хиромасу и не отрывал взгляда от Мотоми. – Вы сказали, Чосун? – Это художник, который расписал ширму, – кивнул Мотоми. – Судя по всему, отшельник. Дайнагон обнаружил его совсем недавно. И никто не знает, откуда он. Я сам вчера встретился с ними и перебросился парой слов – выговор у него не столичный. Без сомнения, он провинциал. Нет, я ничего не имею против людей из провинций… Я имею в виду, для человека ремесленного сословия это едва ли имеет значение.. Сэймэй с хлопком закрыл веер. – Знавал я одного человека по имени Чосун. Он жил в Мино. – О? – Мотоми покосился на Хиромасу, а тот устремил вопросительный взгляд на Сэймэя. – Он был художником? По челу Сэймэя пробежала тень беспокойства, а может быть, что-то иное. – Нет. Он заколебался, затем коротко поклонился Мотоми и направился через двор к покоям Дайнагона. Поспешно распрощавшись с Мотоми, Хиромаса устремился за ним. Догнав Сэймэя, он склонился к нему ближе. – Тот Чосун, которого ты знал – кем же он был, если не художником? Сэймэй бросил на него короткий взгляд. – Демоном. – Что?! – Хиромаса замер как вкопанный. Он понял, что слишком повысил голос, и на них смотрят. Придя в себя, он снова поспешил за Сэймэем и взял его за руку. – Демон? Ты уверен? – Совершенно. – Сэймэй был до ужаса спокоен. – Чосун был ямабуши[3], святым человеком, жил в горах в одиночестве, не считая его любимого юного служки. Однажды этот мальчик бесследно пропал. Чосун так тревожился за его жизнь, что проводил каждый час бодрствования в поисках по лесам и горам. Он боялся, что на мальчика напали дикие звери или утащили разбойники, или, может быть, тот упал с высоты и умирал где-то израненный в одиночестве и страхе. Возвращаясь в свою хижину, Чосун каждую ночь ложился и плакал. Его страх и одиночество настолько завладели им, что он уже пренебрегал и своими духовными обязанностями, и даже собой. Все его силы ушли на поиски мальчика. – Сэймэй замедлил шаги и остановился, когда они подошли к толпе у покоев дайнагона. – В конце концов, когда у него ничего так и не вышло, он прибегнул к магии, – продолжил Сэймэй мягким и тихим голосом. – Он призвал духов, населяющих деревья и скалы вокруг него, и от них узнал, что мальчик жив и здоров и находится от него так далеко, что Чосуну не добраться. Мальчик тот был очень красив, и однажды он повстречал дворянина, который охотился в тех местах. Дворянин предложил ему сытую и благополучную жизнь в столице, если мальчик согласится стать его любовником. И мальчик сказал: «Да». – Неблагодарный негодяй! – буркнул Хиромаса. – И правда, – улыбнулся Сэймэй. – Ну, а дальше все было как обычно. Любовь Чосуна превратилась в ненависть, и в сердце его проник демон. По пути в монастырь в Таруи я случайно встретил Чосуна и изгнал из него демона. Поклявшись продолжить свой духовный путь в одиночестве, Чосун вернулся в свою лесную хижину. Что с ним стало после, я не знаю. Хиромаса сглотнул. – Как ты думаешь, этот художник тот же Чосун? Но как же такое могло быть? Может, демон снова ожил в его сердце… Сэймэй! Может ли такое случиться? Сэймэй задумался. – Нет, но в пустом сосуде вполне мог поселиться другой демон. – Тогда, если Чосун снова демон, возможно, он пришел отомстить дворянину, который украл его мальчика, – осенило Хиромасу, и он схватил Сэймэя за плечо. – Сэймэй! А что, если это дайнагон? Что, если дайнагон и был тем самым дворянином, соблазнившим мальчика? Что, если он теперь в опасности? Что, если мы все в опасности? Что, если... Сэймэй нахмурился и Хиромаса умолк. – Есть только один способ узнать это. Хиромаса схватил Сэймея за руку и потащил сквозь толпу, мимо оторопевшего капитана у двери, в покои дайнагона. Внутри стояла небольшая группка знати и одобрительно охала и ахала. Сам дайнагон расхаживал у ширмы взад и вперед, пыжась и надуваясь от гордости при каждом новом комплименте. Один из придворных отодвинулся, и Хиромаса, наконец, увидел ширму. У него перехватило дыхание, и он не мог отвести взгляда. Рядом с ним остановился и Сэймэй. Шестистворчатая ширма была воистину ошеломляющим зрелищем. На ней был изображен великолепный детальный пейзаж с фазанами среди травы, плывущими по ручью утками-мандаринками, летящими по небу гусями, оленем, взывающим к своей подруге в осеннем лесу, выслеживающим мышь котом и крадущейся к своей норе лисицей. – Прекрасно! – прошептал Хиромаса. – Абсолютное совершенство. Он никогда раньше не видел ничего подобного. Мастерство было несравненным. Теперь он был готов поверить, что художник и в самом деле использовал магию. Эта мысль напомнила ему, зачем они пришли, он отвел взгляд от ширмы и оказался лицом к лицу с дайнагоном. – А где же Чосун? Дайнагон выглядел пораженным таким грубым вопросом. – Чосун… он… – Дайнагон неопределенно махнул рукой, затем моргнул, обыскал зал глазами и нахмурился. – Я его не вижу. Как странно! Вот только что он был здесь. Хиромаса бросил взгляд на Сэймэя, затем снова повернулся к дайнагону. – Господин дайнагон… – Подожди, – поднял руку Сэймэй, затем прошелся взад и вперед и присел перед ширмой. Некоторое время он изучал ее, внимательно всматриваясь в каждую из фигур, затем провел пальцами по картине и легонько постучал по дереву. – Великолепно, не правда ли? – спросил дайнагон, приняв пристальный взгляд Сэймэя за восхищение. – Звери и птицы выглядят такими живыми, потому что они и вправду настоящие. Да-да, настоящие живые существа, взятые прямо из природы и помещенные на картину с помощью магии! Хиромаса нахмурился. Мотоми сказал то же самое, но он тогда не обратил особого внимания на его слова. Однако услышать, как дайнагон восхищается тем же... Хиромаса покачал головой. – Но, господин дайнагон, это жестоко. – Как так? – Дайнагон выглядел озадаченным. – Все живое умирает, но искусство бессмертно. Поместив живых существ на эту ширму, художник сделал так, что их достоинством и изяществом смогут восхищаться не только моя семья и друзья, но и мои потомки бесчисленных будущих поколений! Магия Чосуна возвела этих созданий в нечто большее, чем просто звери полей, лесов и небес. Они стали настоящим искусством. – Однако, – возмутился Хиромаса, – именно то, что жизнь мимолетна, и делает ее прекрасной. Заточить этих бедных животных в ловушку на картине, чтобы сделать их бессмертными… Мне это кажется неправильным. – Господин Хиромаса, – вздохнул дайнагон, – я, право, разочарован. Я знаю вас как человека, обладающего хорошим вкусом и проницательностью, если не считать вашего несколько странного выбора компаньона, и я полагал, что именно вы из всех этих людей смогли бы оценить… – Подождите, – снова сказал Сэймэй, заставляя их обоих замолчать. Он встал и отступил на шаг, шелка его каригину прошуршали по полу. Он поднял руки, широко расставив пальцы, затем соединил их, скручивая в загадочные формы, и низким голосом быстро проговорил нечто повелевающее. Хиромаса и дайнагон пораженно отпрянули, когда нарисованные фигуры на картине вдруг начали двигаться. Птицы захлопали крыльями, кошка взмахнула хвостом, олень поднял голову. Мышь извивалась, словно пытаясь высвободиться из картины. Мгновение спустя с ширмы спрыгнула лисица и появилась прямо перед ними. Дайнагон вскрикнул. Хиромаса вскрикнул следом, и их возгласы тут же подхватили все остальные в зале. Придворные отшатнулись от ширмы, как по команде, затем снова бросились вперед, их изумление просто переполнило зал, когда все существа, все птицы и звери один за другим выпрыгивали и вылетали из расписной ширмы. Но они устремились из нарисованных образов в настоящий мир лишь для того, чтобы потерять свою форму. В мгновение ока каждое животное, каждая птица обратились лишь в нарисованные в воздухе линии, едва напоминавшие знакомые очертания, а затем попадали на пол, разбрызгав повсюду капли разноцветной туши. В зале воцарилась ужасающая тишина. Хиромаса смотрел на ширму, на которой теперь не было ничего, кроме любовно выписанного пейзажа. Он поднес руку ко рту и откашлялся. – Э-э… Сэймэй?... Сэймэй выдохнул и повернулся к ним. – Не было никакой магии. Просто тушь. Эти существа никогда не жили, кроме как в воображении художника. Дайнагон с отвисшей челюстью смотрел на пустой пейзаж. – Никакой магии? – Совершенно, – помахал рукой Сэймэй. – Лишь исключительный талант к живописи. По крайней мере, был исключительным. Сейчас картина выглядит довольно скучно, но… Слова Сэймэя прервал горестный вопль. – Моя картина! Что случилось с моей картиной? – Мимо придворных протиснулся невысокий полноватый мужчина, одетый в синюю одежду простолюдина и с растрепанными волосами. Чосун упал на колени перед ширмой и в отчаянии застонал, прикоснувшись к пустой картине, а затем провел пальцами по чернильным кляксам на полу. – О, нет! Моя картина, моя прекрасная картина… Хиромаса склонился к Сэймэю. – Это?.. – Это не тот же самый человек, – пробормотал Сэймэй. – И не демон. Просто человек, который хотел произвести впечатление на возможного покровителя. – И добавил, обращаясь к дайнагону: – Если не принимать во внимание ложь Чосуна о том, что он применял магию, вы обнаружите, что он действительно великолепный художник. – Дело не в этом, – заявил дайнагон, совершенно не обращая внимания на присутствие Чосуна, пребывавшего в таком жалком положении. – Всегда неприятно, когда разбиваются иллюзии. Я не могу не держать обиды на художника. Зачем ему понадобилось обманывать нас? – Возможно, – нашелся Хиромаса с ответом, – Чосун пытался быть скромным, выдавая свой великий талант за результат магии, нежели за результат упорного труда. – Вздор! – разозлился сконфуженный дайнагон. – Утверждая, что картина была создана с помощью магии, Чосун только привлек к себе внимание, а не избежал его. Что ж, я больше не хочу иметь к этому никакого отношения – никакого отношения, слышите? Кто-нибудь, немедленно уберите весь этот беспорядок! С этими словами дайнагон развернулся и вылетел из зала, придворные последовали за ним, на ходу переговариваясь о том, чему им пришлось стать свидетелями. Сэймэй и Хиромаса остались, глядя на Чосуна, все еще безутешно сидящего на коленях перед ширмой. Хиромаса вздохнул. – Выходит, это был даже не тот Чосун, которого ты когда-то знал. Ни магии, ни демона, ни опасности. – Вот в этом и суть искусства, – сказал Сэймэй. – Ты всегда видишь только то, что хочешь видеть, но вовсе не обязательно, что это правда. Он подошел к Чосуну и утешающе положил ему руку на плечо. – Ну, будет, будет, друг мой, не горюй. Я смогу восстановить твою ширму во всей ее красе, как только ты перестанешь ползать на коленях в туши. С надеждой на лице Чосун поднял глаза: – Вы сможете? Хиромаса сложил руки на груди. – Сэймэй… – Конечно, смогу, – улыбнулся Сэймэй и бросил на Хиромасу быстрый взгляд, затем сказал Чосуну: – И я даже могу предположить, что господин Хиромаса станет тебе гораздо более добрым покровителем. Видишь ли, он любит искусство ради самого искусства. – Ах, Сэймэй! – покачал головой Хиромаса, но не удержался от смеха. – Ты и в самом деле неисправим!