Босиком по стеклу

      Нечасто такое бывало, что люди становились для меня центром вселенной, той болью, которую я не смогла бы пережить, той сердцевиной мира, к которой я хотела бы присоединиться и никогда не бросать. Таких людей было всего два в моей жизни: Хван Йеджи, которую я буквально выдернула с того света и стала заботиться, как о собственной сестре, боясь её потерять, и Чон Хосок, парень из категории «тех самых», которые вгрызались в плоть, вырывали сердца и оставляли страдать. Сколько же в него, такого великолепного танцора и весёлого золотого мальчика, не позорящего свою семью и школу, влюблялось девушек, женщин? Кто, кроме меня, падал ему в ноги, ненавидел себя и собственную жизнь за то, что не могли коснуться его чуть трепетнее и нежнее, общаться с ним так, как со всеми остальными, целовать его губы и быть счастливой только потому, что их любил он?       Признаюсь, я не спала часто по ночам, плакала, наутро оказываясь с красными опухшими глазами и сжимая кулаки от того, что происходило внутри меня: самая настоящая борьба с чувствами, с эмоциями, потом заставляла себя делать обыденные дела, в школе говорить Хосоку «привет, оппа», ведь он был достаточно популярным в школе и очень этим гордился, и училась. Учёба выедала мои мышцы, глаза, мозг, я становилась травмированной раз за разом, когда только принималась за домашнее задание, говорила себе, что я не смогу, что я не вытяну, а потом раз за разом смеялась с самой себя: вытянула подругу из депрессии и провалилась в неё сама? Молодец, Черён, топи себя, топи за своё жалкое существование, за то, что ты ничего не можешь и слишком погрязла в том, чтобы постоянно жалеть себя, молиться и быть не той весёлой девочкой из той самой комедийно-школьной дорамы, которую ты так любишь.       Это не дорама, это жизнь, и, к сожалению, Чон Хосок стал убийцей того маленького уголка Рая, который я старалась сохранить у себя глубоко в душе.       Я не училась ни хорошо, ни плохо, средне, посещала школу вне зависимости от своего состояния и настроения, даже когда меня тянуло блевать от бытовухи, от ссор родителей, когда мы ещё жили вместе, из-за которых я зажимала уши руками и просила это прекратить, я шла в учебное заведение, старалась улыбаться одноклассникам и всегда встречала его. После его улыбчивого лица, лёгкого потрясывания по плечу и особого внимания к моим волосам становилось чуть легче жить, существовать и радоваться, но как только он уходил, я снова погружалась в болото отчаяния и боялась, что эти прикосновения — последние. Что Хосок найдёт девушку в сто раз лучше меня, красивее, а таковой я себя не считала, будет её обнимать между уроками, нюхать именно её волосы, говорить, что она прекрасна и она принадлежит только ему. Я не хотела бы присутствовать при их поцелуях в стенах школы, быть поводом для ревности и говорить обидные вещи, советуя самой себе заткнуться и не возникать, потому что этот человек — не моя собственность.       — Ты чего такая задумчивая? — Хосок отвесил щелчок по моему носу, и я поморщилась, а затем улыбнулась — такому солнечному парню нужно было распылять вокруг радость, и я ей поддавалась.       — Контрольная у нас, материал повторяю, — я показала на тетрадь в руке, а потом вздохнула. — Не хочу на неё идти, а мама сказала, что если я не выложусь хотя бы на девяносто баллов, то не получу карманных денег.       — А чего ты так паришься? Не будет денег и не будет, могу помочь с обустройством на подработку после школы, — проговорил Чон, и я посмотрела на него исподлобья — не верила, что он подошёл поговорить со мной именно о таком, о работе. — Нам просто в кафе нужны официантки, и если ты хотела подзаработать, то…       — Я подумаю, — проговорила я и уткнулась в тетрадь, — а теперь я хочу повторить материал и хотя бы не завалить контрольную.       Предметную сорокалистовую тетрадку вырвали из моих рук и подняли над головой, а в следующую секунду Хосок показал мне язык, отчего я раскрыла рот, и побежал по коридору, вынуждая меня устремиться следом со словами «поймаю — уши надеру!» Пускай мы дружили и очень хорошо заботились друг о друге, я чувствовала, что отдавала больше, чем получала, пеклась о том человеке, что просто принимал, не понимая того, что я, такая хрупкая и нежная, тоже нуждалась в поддерживающих объятиях и любви, что раздирала мои запястья. Мы общались часто вне школы, моя мама была хорошо знакома с его семьёй, потому нас порой приглашали на ужин, и тогда мама заставляла меня хорошо одеться, дабы показать, что я хорошенькая, и особо не налегать на еду. Только вот госпожа Чхве всегда накладывала мне большие порции, сетовала, что я явно плохо и мало питалась, чем приводила в ярость мою маму, что разговорами, пустой болтовнёй о том, что я вечно непонятно где пропадала и отказывалась от её «вкусной и полезной» еды. Жаль только, что семья Хосока не видела моей натянутой улыбки и того, что всё моё естество кричало о нашей бедности — денег еле хватало на мою учёбу, мне приходилось самой работать после школы, а мамина стряпня… её практически не было в доме.       Я вырвала из рук парня тетрадь, с удовольствием треснув его по голове, а он рассмеялся, практически показушно обнимая меня за талию и принимаясь дразнить при одноклассниках, которые уже окрестили нас парочкой. Я не смогла долго держать злость и обиду, потому улыбнулась и снова ударила беднягу, чтобы на этот раз мозг точно встал нормально, а Чон перестал себя вести как ненормальный мальчишка, у которого нет никаких забот и обязательств. Я совершенно не ожидала того, что он успокоится, выдохнет, а потом с серьёзным видом поведёт меня в наш кабинет, проговаривая, как будто маленькой девочке:       — Людей нельзя по голове бить, а то случится инсульт, и сама будешь плакать от того, что я умер, — это заставило меня вцепиться в тетрадь, потому что тема смерти для меня была запретной и очень болезненной. — А ещё… у меня тут снова открытое занятие, за последние полгода уже два таких, и как хорошо, что наш хореограф, господин Пак, выписался из больницы.       — А что с ним было? — заинтересованно спросила я, входя в кабинет и слегка оборачиваясь.       — Избили его, я, конечно, без понятия, как это произошло, но очень уж повредили ему позвоночник, потому он показывает нам что-то совсем уж простое, а мы уже усложняем, — пожал плечами Чон. — Без него было неинтересно: остальные хореографы не способны с такой скоростью генерировать идеи и быть счастливым даже тогда, когда это в принципе невозможно. Ещё и Рюджин ушла после его возвращения, она очень способная, но сказала, что совсем не хочет иметь с ним дело, ей надоело.       Хосок был откровенно болтливым: если ему рассказать про все коды запуска ракет, то он с удовольствием всё запомнит, а потом расскажет первому встречному, хотя это важная правительственная информация, которую разглашать совершенно не стоит ввиду её секретности. Я, кажется, знала обо всех людях, с кем он так или иначе взаимодействовал, обо всех его девушках, с которыми он встречался или спал — и да, он не скупился на подробности, из-за чего я чувствовала, что я либо следующая его жертва, либо та, к которой он не подойдёт на расстояние выстрела. Только его прикосновения, его объятия и тёплые слова с попеременным отталкиванием от себя и отчуждением, когда лицо хмурилось и закрывалось капюшоном толстовки, не давали мне точно понять, что же именно ему от меня надо. Он и так рассыпался тушью под моими глазами в виде синяков, разлился по телу, как яд, заменил кислород и вырезал из хрупкого сердца всё, что так или иначе касалось других парней. Я не замечала, что Чон уже практически прижимал меня к парте, о чём-то говоря, что его пальцы вырисовывали узоры на моих запястьях, а глаза проникали в самое естество, будто я уже лежала перед ним, обнажённая.       Странное ощущение, неприятное, будто я — та, к которой он очень уж хотел подступиться, но не мог. А ему стоило всего лишь погладить меня по лицу — и я уже растаю, потому что я уже принадлежала ему.       Начался урок, и нам пришлось сесть за парты, практически трясясь от ожидания очередного теста, но как только бумажка опустилась на стол, я выдохнула и успокоилась, ведь проверочные — это не смертельно, да и вроде как все остальные писала достаточно хорошо, не провально. Пальцы вцепились в ручку, я написала своё имя с фамилией и класс и принялась выискивать вопросы, ответы на которые знала точно, таких оказалась примерно половина, а оставшуюся часть я решила за минут десять, стараясь как можно точнее воспроизвести весь изученный материал у себя в голове. Я чувствовала внутреннее ликование, как только закончила работу и поняла, что семьдесят баллов из ста у меня точно в кармане, как в моё бедро уткнулась ручка, а я посмотрела в сторону Хосока, что был рядом, и внезапно густо покраснела, видя его взгляд, немного цепкий, но в то же время властный. Я знала, чего он от меня хотел, и поджилки дрожали; если бы я сейчас и я тогда находились бы рядом, я бы стукнула себя по голове и сказала как можно быстрее сдать эту проверочную, которая никак не влияла на финальную отметку в учебном полугодии, но Хосок сказал мне:       — Поцелую за тест, — и я просто опустилась мысленно на колени, произнесла «хорошо, мой повелитель» и передала ему свой решённый вариант.       Он всё сделал достаточно быстро, и вскоре листочек, незаметно от учителя, оказался вновь передо мной, а я дрожала, потому что впервые, кажется, в своей жизни была точно уверена в том, что Чон эти действия точно выполнит. Учитель Ким не видел мою нервозность, забрал тест, как и у многих моих одноклассников, что закончили, и я уставилась на столешницу, что хранила на себе подписи меня помладше: сердечки, линии, и всё это не просто нарисовано, а банально выцарапано — стремлением сохранить школьное имущество я не обладала. После же самостоятельной я вполне расслабилась и даже на краткие часы забыла о, возможно, шутливом предложении Хо поцеловать меня, если я дам ему ответы на тест, а он не забывал — думал, как бы плавно мне намекнуть, что после школы мы пойдём домой вместе, ведь вместе с талантом к пустой болтовне он обладал восхитительным даром — честностью. Он искренне переживал, когда какие-то уроды испортили жизнь его любимого учителя танцев и когда та девушка с именем Рюджин ушла из танцев, ничего не говоря, хотя Хосок утверждал, что они были достаточно близки и могли порой жаловаться друг другу на разные проблемы. Чон не знал, что я раньше никогда не целовалась, что меня даже предложение подержаться за руки могло довести до визга и нервного срыва, потому что я абсолютно не знала, как себя вести в такие моменты: прильнуть к парню? Назвать его оппой? А может вообще намекнуть, что за такую функцию надо платить?       После урока Чон присел на мою шатающуюся парту, которую даже пришлось останавливать, и улыбнулся, показывая свою благосклонность и то, что он доволен моим поведением, готов вознаградить, будто я маленькая непослушная собачка, которую он с неимоверным трудом дрессировал, но которая имела очень даже хорошие результаты обучения. Я смогла неловко улыбнуться в ответ и опустить глаза, перебирая в рюкзаке тетради и стараясь найти нужную, как раз по корейскому языку, чтобы потом отвлечься на списывание текста со слайда или под диктовку, оставалось только надеяться, что госпожа Им Наён не будет особо строга в этот раз и покажет себя с мягкой стороны, которая пробивалась через оболочку серьёзного педагога. Про таких людей думаешь, что они идеальны во всём: в причёске волосинка к волосинке и ни одного «петуха», на пиджаке отсутствовали катышки белых кошачьих волос, а макияж безукоризненен и нуждался в поправке только после трудного восьмичасового дня, когда сил даже на проведение факультативов для учеников не хватало, а ночью ждали папки с отчётами и подготовка к следующему дню. При всём при этом женщина выглядела безумно привлекательно и свежо, пятичасовой или меньше сон никак не отражался усталостью в глазах и вялостью в движениях, будто бы она заряжалась от энергии солнца и могла восстанавливать силы, увидев, насколько же прекрасно голубое небо. Улыбалась она редко, но однажды я видела учительницу буквально в истерике: пиджак вместе с двумя верхними пуговицами рубашки расстёгнуты, пучок волос расплёлся, а её лицо всё покраснело, как маринованный имбирь, и именно в тот момент я поняла, что учителя — тоже люди, какие бы идеальные герои новостных сводок не представали пред нами, у каждого педагога присутствовали личные проблемы, они испытывали разные эмоции и хотели поплакать так, чтобы их никто не видел. Таковой была и женщина лет тридцати, дожидающаяся жениха из армии и вплывшая в облаке приятного фруктового парфюма в кабинет, где мои одноклассники разговаривали, спали или же читали перед уроком, чтобы при опросе ответить и заработать этим пару очков в глазах учительницы Им и отметку в журнале.       Урок начался достаточно бодро, я участвовала в ответах на вопросы и даже заработала какие-никакие дополнительные баллы, закусив от радости губу и решив, что я точно молодец и заслужила сегодня подольше поспать, ведь трудный материал смогу выучить даже перед уроком. Откуда же я знала, что пускай прочту перед сном нужный параграф учебника, помедитирую и постараюсь освободить голову, в мыслях всё равно будет только одно событие, перевернувшее всё вверх тормашками и мой внутренний мир в том числе? На парту в середине урока прилетела бумажка, явно вырванная из нелинованного блокнота, и на ней находилась всего пара слов: «жду на крыше после урока»; я не была достаточно популярной ученицей, чтобы меня каждую перемену пытались перехватить разные мальчики, мотивируя это тем, что они имели право признаться мне в любви, но в сторону Чона повернулась и уже мысленно знала, каким же именно будет наше с ним будущее. Нет, розовых замков в облаках я не строила, не парила в небе, у меня был слишком хороший пример разваливающейся, тонущей, как корабль с пробоиной, семьи, которая до этого любила друг друга, а сейчас я буквально находилась меж двух огней: родители дали мне право выбрать, с кем я хотела остаться, а я со слезами на глазах просила их не расходиться и продолжать любить друг друга. Пускай мы с мамой уже давно жили отдельно, оставив папу в квартире рядом с моей бывшей подругой, которой я не могла выделить время из-за новых знакомств и обустройства, я очень часто говорила, что желала видеть своих родителей вместе, не порознь, счастливыми и улыбающимися. Только до меня пока не дошла главная истина о том, что даже если в браке есть ребёнок и его родители разводились, он не сможет всё удержать в своих руках и чуть-чуть приуменьшить свои собственные душевные страдания осколком семейного теперь напускного тепла, оно теперь стало как солнце в январскую северную стужу — светило, но не грело, распространяло лучи и не ласкало. Пускай я плакала, достаточно долго и протяжно, пускай просила их остановиться и перестать, меня не слушали, будто я никто и не имела к их семье никакого отношения, будто сожитель, хранящий ключи и любящий за ужином поговорить, как прошёл день, чтобы не было этой самой давящей на уши тишины, когда барабанные перепонки разрывались и хотелось орать во всё горло, ведь казалось, как маленькому ребёнку, что мир падёт к ногам, как только я открою рот.       Наивная дурочка, попавшая в сети собственного подсознания и решившая, что парень, школьник, сможет решить все проблемы за меня, восстановит шаткое психическое состояние и подскажет, как следовать дальше — по прямому курсу или же с отклонением, чтобы не знать, что ждёт впереди: то ли скалы, то ли хищные рыбы, которые разорвут в клочья руку, когда вдруг вздумается опустить её в воду.       Хосок после урока убежал быстро, будто ему хотелось в туалет все эти последние минуты, но я осознавала, что он пошёл своеобразно «расчищать» крышу от посторонних, чтобы они не узнали, что творилось за закрытыми дверями, — Чон не хотел, чтобы наш поцелуй видели, и я его отлично понимала, хотя всё равно горечь проявлялась в улыбке при осознании, что я ему не пара и это — просто благодарность. Ему не нужна я со своим якобы богатым внутренним миром, проблемами, мечтами и стремлениями, чтобы потом создать семью и постараться счастливо жить в браке, ему нужны были лишь мои знания на тестах, чтобы я вовремя подсунула бумажку и показала ответы, при этом молча и по возможности ничего не требуя взамен. Он легкомысленный парень, что не отменяло его некоторых действительно положительных качеств, был хорошим другом и танцором, но… всё упиралось в это самое «но» и сейчас я, как собачка на привязи, шла к лестнице, что вела к двери на крышу, не обращая на обстановку вокруг себя ни малейшего внимания, да и случайные тычки пробегающих мимо ребят были не особо больными, чтобы я жаловалась. Ноги подкашивались, живот разболелся от волнения, но я всё же вышла на свежий воздух, чувствуя, как ветер раздул мои тёмные волосы, собранные в хвост, а юбка слегка приподнялась, и пускай моя жизнь перестала напоминать романтическую школьную дораму после первой попытки суицида Йеджи, я почувствовала себя героиней такого сериала. Прекрасный принц стоял у парапета, всматриваясь вдаль, в город, мы одни, светило солнце, а ещё сердце так билось в груди, что готово выпрыгнуть на крышу и, пыхтя, побежать к парню, затем обхватывая его лодыжку и плача от того, насколько он хорош, галантен и вообще… комплименты подобрать трудно, но ещё труднее — не согласиться с тем, что для меня Чон Хосок — идеальный парень.       — Ты хотел меня видеть? — в голове шумел ветер и мысли по типу «сейчас будет твой первый поцелуй!», но мне удалось сделать несколько шагов навстречу и вскоре оказаться рядом с этим парнем, тоже посматривая на небоскрёбы и мечтая прогуляться вечером по городу.       — Просто хотел отдать должок, ты же знаешь, я честно играю, — и именно в тот момент, когда я повернула к нему лицо, Хосок положил руку на мою поясницу, наклонился и поцеловал в губы.       Что я могла сказать по итогу своего первого поцелуя, что длился неимоверно долго, но при этом оставил сладкое послевкусие и желание продолжить? Это было необычно — до свёрнутых внутренностей, до заикания и просьбы не останавливаться, потому что я хотела ещё и больше, потому что я точно этого заслуживала и могла себе позволить, не только на один тест дала ответы, но и помогала с уроками, и едой делилась, и ходила за ним хвостиком. Этот поцелуй — первый, такой трепетный и нежный, не призванный меня отпугнуть, был расплатой за всё хорошее, что я сделала для Чона, за то, что я существовала, это не вежливость, как можно подумать, не проявление симпатии — просто благодарность и признание; это я была глупой, что вот так влюбилась, это я не поняла, что меня не любили, когда легла под Хосока, это я не знала, что от первого раза без презерватива «что-то» бывает. Но пока я была по-настоящему ничего не знающей девочкой в огромном злом мире и не осознавала, что опасность меня поджидала на каждом шагу, даже в школе, и этой опасностью была она — многоуважаемая госпожа Страсть, появляющаяся сиюсекундно и уходящая, оставив тягучий поцелуй в районе шеи и аромат тяжёлых мужских духов на теле.       Хосок оставил меня в одиночестве созерцать красоты современного города, когда в голове эйфория и желание прыгать в разные стороны и кричать, чтобы мир узнал, какое же я приобрела счастье на пару мгновений, всего лишь поцеловавшись с собственным одноклассником. Я не заметила, как прозвенел звонок на урок, как меня позвала знакомая из класса постарше, Чхве Джису, сказав, что мне необходимо быстро вернуться в кабинет, дабы не заработать штрафных баллов и не стоять молча с ведром холодной воды на голове в углу — да, чего уж тут говорить, наказывать у нас в школе очень уж любили, а также учителя отличались особой изощрённостью, будто бы их в педагогическом учили строить козни ученикам и заставлять их страдать если не физически, то морально тоже. Послушав свою онни, что планировала после выпуска из школы шикарную поездку на Чеджу в одиночку, я стремительно прошла на урок и всё время просто пребывала в облаках и не могла избавиться от впечатления, что я помещена под какой-то купол, окружённый розами, ведь не слышала нового материала, не реагировала на лёгкие обеспокоенные взгляды одноклассников и вела себя так, будто вспоминала чересчур прекрасную ночь со своим возлюбленным.       Целый учебный день я витала в облаках, даже когда одноклассники проводили руками перед моим лицом и хотели, чтобы я хоть как-то на это отреагировала, но я даже не моргала, настолько углубилась в себя и свои мечты. Когда закончились уроки, я пошла к своему репетитору по китайскому языку, хотя казалось, что я вмиг позабыла все иероглифы и не смогла воспроизвести нужный мне диалект мандарин. Я собиралась после выпуска из школы уехать на учёбу в Пекин, пускай я там буду одной из самых старших среди первокурсников, я не хотела оставаться в Корее и делать вид, что меня всё в своей жизни устраивало. Конечно, нет гарантий, что я смогу победить все свои внутренние проблемы, тем более решить их переездом и порыванием связей со всеми знакомыми, чтобы потом насытиться иными людьми, событиями, жаль, я не знала, что моим мечтам не суждено сбыться.       Мой репетитор, Ким СокДжин, был молодым учителем-полиглотом, что часто ездил в Китай и просто обожал рассказывать про путешествия, но сегодня к материалу мы подошли с ним крайне серьёзно, без шуток и всего лишнего, что могло быть. Мужчина абсолютно спокойно поправлял меня, хотя порой казалось, что он закопает в следующий раз за неправильное произношение каких-либо слов, и я вскоре после занятия сидела на его кухне, перегруженная информацией и мечтающая попасть домой; мы пили чай и говорили на корейском, чтобы восстановить нарушенный баланс, рассказывали друг другу анекдоты и вели себя как хорошие знакомые. Он был старше меня лет на шесть точно, но разница в возрасте не чувствовалась, потому что он был на одной волне со мной, обожал подростков и знал, как с ними общаться — работал массовиком-затейником в школе, совмещая с должностью учителя английского языка, хотя по нему и не скажешь, что он один из лучших языковедов. Я гордилась тем, что тоже была его ученицей, пускай не обучалась в его школе, платила достаточно, зарабатывая на это сама, и знала, что у меня есть самый настоящий прогресс: отличить по ударению будто бы совершенно одинаковые при говорении слова я умела и обожала это делать, превращая данное мероприятие в вызов самой себе. Правда, Джин у меня спрашивал, почему я решила сделать упор именно на китайском, а не, допустим, на том же самом английском, чтобы податься в Европу, ведь там точно очень хорошее образование, но мне не хотелось говорить, что среди высоких, бледнолицых и светловолосых аристократов я буду чувствовать себя как-то «не так», ведь я совершенно от них отличалась как внешностью, так и темпераментом, а лететь в Америку — это будет полный ужас, ведь я страшилась океана и совершенно не хотела через него перелетать к своей цели.       — Беги домой, уже практически девять, а тебе ещё уроки делать, — сказал мой репетитор, когда я отдала ему плату за урок, а потом проводил меня, встречая свою младшую сестру, что училась в выпускном классе и только что вернулась из репетиторского центра. Мне в определённые моменты жаль старшеклассников: они уставшие, понурые, работающие на износ и желающие сдать сунын на самые высокие баллы, которые только возможны, потому что ты сам престижен лишь тогда, когда имеешь достойное образование и работаешь по специальности на благо страны, что тебя вырастила. — Как дела, Дахён?       Я еле плелась домой, а как только пришла, то отказалась от ужина и легла «на пять минуточек» поспать, и это время растянулось на пару часов, во время которых у меня затекло всё тело, да и сознание решило, что меня надо запутать вопросами по типу «а какой сейчас год, сколько я вообще проспала?» Ощупав конечности, я пришла к выводу, что со мной всё хорошо, я разгладила юбку с рубашкой, переодеваясь в домашнюю одежду и вешая школьную форму на плечики, а потом принялась за выполнение домашнего задания, пускай мозг всё равно пытался со мной играть и при счёте выдавал такие цифры, что мне хотелось захлопнуть тетрадку и снова лечь спать. Я закончила с заданиями ближе к двум часам ночи, желудок болел без еды, но я смогла только помыться и устремиться к кровати, чтобы там, в тепле и уюте, потому что именно его мне даже по жизни не хватало, наконец-таки заснуть и проспать оставшиеся жалкие несколько часов до сборов на уроки, которые, если быть до конца честной, я порой ненавидела, настолько сильно выматывающими они были, настолько я хотела со всем покончить и уже отдыхать, попивая кокосовый коктейль где-то на Мальдивах.       Новый день был похож на предыдущий: я сидела за учебниками и тетрадями, старалась не смотреть на Хосока, будто бы вчера ничего не случилось и мы не целовались на крыше, нежно-нежно друг к другу прижавшись, как дети, такие невинные, будто и он сам ещё ни разу не касался женских уст. Я каждый раз вздыхала, когда он смотрел на меня, замирала, когда он что-то спрашивал, а потом я и вовсе не поняла, как так получилось, что я пошла вместе с ним в студию танцев, чтобы просто посидеть и понаблюдать за прекрасными движениями и великолепной техникой. Я написала маме, что приду домой чуть-чуть попозже, и сообщение осталось без ответа — она редко хотела даже сердечко мне послать, иногда казалось, будто во время развода она настолько преисполнилась холодом, что перестала вырабатывать тепло даже по отношению ко мне, к своей дочери.       — Чонгук? — я резко отмерла, всматриваясь в место, куда глядел Хосок, и заметила красный огонёк, почуяла аромат сигаретного дыма, а вскоре показался и сам молодой человек. Я впервые почувствовала смутный ужас, ведь меня этот человек напугал и отвадил от себя, тем более его внешний вид: татуировки, пирсинг, — вызывал неприятие и даже некоторое смущение. — Что ты тут делаешь? Рюджин же здесь давно не танцует.       — Да я как раз по поводу Рюджин, — Чонгук закончил курить и выкинул сигарету в урну, сплюнул и засунул мятную жвачку в рот; я немного привыкла к нему, а потому теперь с любопытством осматривала весь его облик. — Шучу, работаю тут охранником, Рю давно дома.       Хосок рассказывал мне про эту весьма странную парочку достаточно давно: с лёгкой руки юной девушки этот бугай с падающей на глаза чёлкой избил вместе с компанией бедного учителя танцев, из-за чего — непонятно, но я видела, с какой ненавистью во взгляде Чонгук смотрел на окна студии и как его ноздри раздувались от гнева. Я не знала всех подробностей, что именно произошло между Шин Рюджин и Паком Чимином, Хосок на это пожимал плечами, а допытываться у Чонгука я просто побоялась: он буквально мог убить взглядом и закопать голыми руками на заднем дворе любого торгового центра, продравшись сквозь асфальт и уничтожив подземный паркинг. Единственное, что я сейчас знала — неизвестная мне девушка встречалась с охранником танцевальной студии и жила с ним в одной квартире, если судить по фразе Чона «Рю давно дома»; я не смела их судить и надеялась, что больше никогда не пересекусь с этим странным парнем, который вызывал у меня смутное беспокойство. По сравнению с ним Хосок казался маленьким, узким, вёртким, как небольшая ласка на фоне тигра, что если обнажит клыки, то схватит и не отпустит, и я поклонилась ему, когда Чон решил поспешить в раздевалку, и пошла за ним, пускай просто по коридорам, переодев обувь и надеясь, что меня не выгонят, потому что деньги я не платила, да и лично меня никто не приглашал, кроме пройдохи-ученика, что собирался показать мне «высший пилотаж».       Знакомство с учителем Паком вышло немного скованным: этот молодой человек сидел на раскладном стуле, и я видела, насколько же ему неудобна собственная позиция: лицо сморщилось, плечи сжались, да и сам он постоянно ёрзал и будто хотел встать, но стоять на ногах было ещё тяжелее, чем сидеть. Это всё были последствия того жестокого избиения, и перед моими глазами встала неприятная картина, явно вдохновлённая боевиками, на тему того, как именно бедного молодого человека избивали: повалили на землю, круто развернув за плечо и одновременно вывернув его, потом стали пинать по всем незащищённым частям тела — поясница, живот, руки, ноги, лицо, обезображивая мягкие ткани и заставляя на них расплываться синяки. Какой же проступок эквивалентен столь серьёзному наказанию? Должен ли страдать человек от руки другого человека?       Похожие я ставила и перед собой, но ответов на них я так и не смогла найти, даже сквозь года, думая над этим, я поняла, что есть серия неоднозначных вопросов, вводящих в смятение и заставляющих усомниться в собственных ценностных и моральных ориентирах. Это знакомство с учителем Паком стало своеобразной отправной точкой, с которой начали отсчитываться миги до моего самого настоящего и самого первого падения, падения меня из райского сада и обоснование в реальности — в том месте, где мне не было ни мира, ни спокойствия, а кругом валялись обломки разрушенных империй, книги великих мыслителей и люди, познавшие истину через страдания и ослепшие от боли. К сожалению, порой даже в прямом смысле этого слова.       — Разминайся, — Хосок был единственным учеником на индивидуальном занятии, я сидела на матах, поджав ноги под себя и прикрыв их юбкой, и наблюдала за разминкой; учитель занимался вполсилы, как мог, будто в его конечности вставили железные прутья, а Чон заряжал своим позитивом так, что мне тоже хотелось пуститься в пляс и радоваться тому, что скоро будут отчётные показательные выступления. Пока играла музыка, Чимин не говорил ни о чём лишнем, только вёл счёт, а когда разминка и силовые упражнения закончились, он явно понял, что информацию надо донести сейчас, потому что времени больше не будет, как и возможности. — Я хочу закрыть свою студию, к сожалению, мне даже уже ноги отказывать начали. Врачи сказали, что я тогда чудом жив остался, так что, Хосок, пойми, ближайшее отчётное мероприятие со мной как с руководителем — последнее, но я с удовольствием посоветую тебя учителю Хираи, ей как раз нужны хорошие и талантливые ученики, и договорюсь, чтобы она взяла тебя бесплатно, ведь ты не новичок, а достаточно опытный танцор.       — Но, учитель Пак… — в глазах Хосока стояли слёзы, и честно, мне было его жалко в тот момент: он обожал того, кто научил его некоторым техникам, относился как старший брат и всегда заботился, пускай всё время, что находился в больнице, не брал трубку, когда его ученик звонил. — Я…       — Я улечу на Чеджу и хочу построить себе новую реальность, — сказал мужчина, и я отвела взгляд — слишком уж эта сцена показалась мне своего рода интимной и даже… необычной? Наверно, я просто отвыкла от мужчины в доме, потому так странно и реагировала на такие мужские диалоги, которые, признаться честно, даже были немного высокопарными. — Подлечусь там, не бойся, буду на связи.       Стоило ли говорить, что на связь он так и не вышел?       Хосок занимался индивидуально достаточно долго, чтобы потом привыкать к технике другого педагога, да и к ребятам в группе тоже, но учитель Пак сделал проще — он вызвонил свою приятельницу, заставил её прийти к нам в соседний зал, а когда женщина, достаточно молодая, в белой футболке и спортивных штанах, с забранными в пучок, что рассыпался, короткими тёмными волосами зашла и упала на маты рядом со мной, я поразилась её красоте. Она перекатилась с живота на бок, терпеливо выслушала Чимина, что уже сидел на полу, согнувшись, будто бы каждое движение действительно приносило ему боль и заставляло обо всём жалеть, а потом нахмурилась, окинула меня и Хосока взглядом, а потом уже уставилась на своего напарника:       — А девочка? Почему ты про неё не говоришь ничего?       Повисло неловкое молчание, ведь про меня разговор не шёл лишь потому, что я появилась впервые, не платила за обучение и даже не рассматривала себя в качестве танцора. Чон почесал затылок и выдохнул, было видно, что он слегка смутился Хираи Момо, которая в определённом смысле явно ему нравилась: красивая, пластичная, гибкая, от неё приятно пахло лёгкими духами или же каким-то мистом для тела, она была по-настоящему женственной и привлекательной для любого мужчины. Я таковой не являлась, потому слегка отвернулась от присутствующих, не давая рассмотреть собственное лицо, что внезапно покраснело, и погрузилась в себя, надеясь, что обо мне забудут, как в школе, потому что я лишь наблюдатель, я никто, меня можно не замечать, пока я не понадоблюсь.       — Учитель Хираи, просто понимаете, это моя подруга и она просто пришла поддержать меня на тренировке, — встрял Хосок, понимая, что пора спасать положение, а я буквально язык проглотила. Я посмотрела на своего друга, и его улыбка, всё его лицо напомнило о вчерашнем дне, что мне захотелось обнять его, упереться лбом в грудь, прикрыть глаза и наслаждаться его запахом, пускай сейчас от его тела пахло далеко не хорошим одеколоном, а смесью пота и соли — он слишком сильно выложился, и я знала, что девушка, что сейчас пришла, будет его испытывать на прочность. — Не так ли, Черён?       Я расплылась в улыбке и кивнула, уже смелее смотря на педагогов и не боясь других вопросов, что могли обязательно возникнуть, тем более что госпоже Хираи явно казалось, что нас связывало нечто большее, чем простая дружба, и я бы это подтвердила — мы перешли эту границу, зачеркнули её, а сегодня вечером я ещё и не вернулась домой, создав беспокойство у собственной матери и став чуточку взрослее, если это рассматривать со стороны общества подростков. Пока же я планировала уйти отсюда вместе с Хосоком, прийти домой и завалиться спать, так как все уроки я сделала ещё в школе, а по будням мы с мамой квартиру не убирали, так как обе буквально эмоционально выгорали вне своих комнат: она вечно мучилась с отчётами, до часу ночи я слышала стук клавиш, она же слушала музыку моих всхлипов, когда я ощущала перегрузку и мечтала, чтобы завтра не было никакой внеплановой контрольной работы. Мы никогда об этом с ней не говорили, как и на остальные более важные для меня, как для девушки, темы, очень многие были табуированными, я даже не могла напрямую у неё спросить, когда была чуть младше, что мне лучше использовать во время месячных: тампоны или же прокладки, что уж говорить о том, что такое секс и как он происходит в первый раз. Если с личной гигиеной я разобралась сама, почитав пару форумов и поговорив с консультантом в специальном магазине, то со вторым возникли дикие проблемы; от некоторых одноклассниц я случайно узнавала, что у них уже был первый раз, и многие чуть ли не сквозь слёзы говорили, что у них оттуда лилось столько крови и было так больно, что они хотели убежать, а потом не могли даже сидеть пару дней, потому что их натурально «поимели во все щели». Из всех разговоров я вынесла парочку достаточно важных вещей, которые надеялась применить в будущем, если меня не заведут в подворотню и не изнасилуют, просто подняв юбку: до и после секса надо помыться, до этого ещё надо побрить все интимные зоны, не забывать, что себя надо предварительно подготавливать, использовать презервативы и достаточное количество смазки, чтобы было не так больно. Я это хранила у себя в голове в дальнем ящике «на всякий случай», так как хотелось себе опытного партнёра, который точно знал, что делать и, главное, как, но я не знала, что этот самый отсек я выдвину очень скоро, а если быть точнее — через пару часов, и пускай я не буду должным образом готова, я всё-таки некоторыми знаниями воспользовалась.       — Мы тогда пойдём, — Хосок вышел из зала, направляясь в раздевалку, а я осталась один на один с его учителями по танцам, густо покраснела и вновь опустила взгляд, стараясь не ковырять мат. За пять минут Хираи Момо полностью осмотрела парня: будто врач, проверила мышцы, даже подняла футболку, желая поглядеть на его кубики, а потом начала нахлопывать ритм, чтобы Чон что-нибудь сымпровизировал. Далее следовала проверка растяжки: парень без проблем сел и на поперечный, и на продольный шпагат, немало меня удивив, и выглядел при этом грациозно, будто прирученный лебедь в саду напротив здания правительства, и пару раз Хо подмигивал мне, смеша и заставляя улыбаться. Наверно, его наш поцелуй тоже не обошёл стороной, потому что он отчётливо понимал, что я впервые целовалась, значит, он может у меня быть первым буквально во всём, и пускай я пока не знала всех его идей, они уже подсознательно меня пугали, заставляя жмуриться и мечтать, чтобы пока что меня всё обошло стороной и я осталась невинным цветочком с чуть виднеющимися из копны волос ушами.       — Вы давно с Хосоком встречаетесь? Он впервые кого-то приводит вот так вот, — сказал Чимин, когда японка ушла и мы остались одни; я в это время подняла глаза и поняла, что мне вообще будет трудно подтвердить или опровергнуть что-то: мужчина смотрел на меня так пристально, что я боялась сделать лишнее телодвижение, настолько его взгляд был цепок и ждал ответов на свои вопросы.       — Но мы не встречаемся, я просто подруга, — я уже начала заикаться, потому что ощущала лёгкий дискомфорт от общения с ним, и это было прямо как в случае с тем Чонгуком, охранником: он вызывал опасение и настораживал, хотелось сбежать и сделать так, чтобы этот мужчина не смел меня коснуться. Странно: оба молодых человека разные, отличающиеся друг от друга, у одного татуировки и пирсинг, у другого кожа чистая, как у младенца, один — бугай-переросток, который точно затащит в подворотню, если девушка ему понравится, а второй будет смотреть, пока собеседник не отступится и не почувствует какую-то пассивно-агрессивную угрозу. Я боялась, что эти двое мужчин либо не поделили приятельницу Хосока, либо произошло что-то такое, о чём я, если честно, даже не хотела знать.       — Подруги тоже разные бывают, — мы услышали чей-то чих в подтверждение и улыбнулись друг другу, хотя моя улыбка была достаточно скованной и немного искажённой — я боялась этого человека. — Хосок уже идёт, так что давай, удачи тебе, Черён.       И эта удача, как ни странно, мне всё же понадобилась.       Чон предложил прогуляться, и я не смогла отказаться, окрылённая мечтами о нашем светлом будущем и мыслями, что отныне так и срастётся: из студии, где нас будет провожать взглядом Чонгук, мы выйдем вместе, пойдём в сторону моего дома, он поцелует меня на прощание и пойдёт неторопливо к себе, а я зайду в подъезд, приложу ладони к груди и пойму, что я — самая счастливая девушка на земле. Не была бы я из числа тех, что вечно смотрели дорамы, обожали их за слащавость и искренне мечтали выйти замуж за Сона Кана или Ли Донука, я бы смотрела на мир трезвее, научилась отстукивать молоточком лишние эмоции и отсекать мысли, что ко мне однажды прилетит на блестящем ламборгини наследный принц, что встанет на одно колено и предложит стать женой. Я была из категории людей-мечтателей, стремилась к прекрасному и хотела отправиться в путешествие во времени, чтобы понаблюдать за тем, как расписывали лоджии Рафаэля в Ватикане, как Джованни Лоренцо Бернини подчинял мрамор или как создавались прекрасные пейзажи нашими, корейскими художниками. Пока мы шли, Чон говорил, а я слушала пускай и вполуха, но улыбалась на каждое слово, ведь он держал меня за ладонь и позволял теплу просачиваться в мою руку и распределяться по всему телу равномерно, как поток воздуха, идущий от головы и доходящий до кончиков пальцев ног. Но всё же одно предложение заставило меня остановиться и встрепенуться, потому что, во-первых, я не ожидала его услышать в такой момент, во-вторых, меня покоробило от того, насколько же я минут двадцать назад во время знакомства с Хираи Момо была права:       — Если бы госпожа Хираи была бы моей ровесницей, я бы с ней переспал, — наглый лгун, прикрывающийся тем, что ему очень важен возраст.       Я остановилась, в то время как парень шёл дальше, и раскрыла рот в изумлении, да и сразу настолько противно стало, что захотелось помыться, а ещё сильнее — вымыть с мылом рот парня, что стоял чуть впереди меня и ждал, когда мы продолжим движение. Я потерялась, что ответить, потому что банально не хотела слушать такие душевные возлияния, да и мне было банально и по-женски обидно, что мы говорили о другой девушке, а не обо мне, потому что я… кто я? Школьница, неудачница, отличница, девственница. Собери своё комбо, дорогой, это набор типичной стеснительной девочки, которая порой не контролировала свой язык, и в этот раз случилось то же самое:       — А со мной не хочешь?       Сколько раз я сказала себе молчать и ничего не говорить, потому что Йеджи нужна была немая поддержка и тишина, поглаживание по волосам и то, что я просто находилась рядом и могла вытащить её из такой задницы, из которой она бы не выбралась самостоятельно. Сколько раз я говорила себе иметь терпение и контроль, в итоге взрывалась, кричала, убегала, вела себя как обидчивая девочка и надеялась на снисхождение со стороны, которое пускай и было достаточно болезненным для меня. Хосок посмотрел на меня, буквально сканируя взглядом, изучив и разобрав на препараты для исследования тончайших клеток кожи и жира, чтобы потом сделать собственное заключение, основанное на желании быстренько переспать с одноклассницей: «сексуальна, прекрасна и весьма-весьма желанна». Он подошёл ко мне чуть ближе, поднял руками подбородок, долго всматриваясь в мои глаза и ища там что-то ещё, кроме решительности, смешанной со страхом, а потом коротко чмокнул в лоб и произнёс:       — Ну тогда пошли ко мне.       Восприняла ли я это предложение как банальную шутку от типичного такого бабника, который с кем только не спал? Конечно, восприняла, только все действия Хосока говорили об обратном: он уверенно вёл меня по направлению к своему дому, а я просто не могла сопротивляться, шокированная его порывом и понявшая, что да, это не шутка, это было вполне себе целенаправленное действие с его стороны, ведь парню всё равно, с кем проводить под боком нежные (или не очень) долгие ночи — с девственницей или же опытной девушкой. В любом случае, он и ту, и ту научит чему-либо новому, если не испытывала оргазма, то с ним сможешь, если хочешь впервые попробовать что-то нетрадиционное, то Хо поддержит любое решение; он заботился не только о своём удовольствии, но и об оргазме партнёра, в чём я, в принципе, и убедилась спустя недолгое время, как мы пришли в его пустой дом, где не было домашних животных, а родители зачастую работали допоздна или же вообще находились на работе всю ночь и весь последующий день. Из-за этого большую часть времени парень проводил сам с собой, гулял, выполнял домашние задания, работал, чтобы иметь деньги в кармане на случай непредвиденных расходов, пару дней ранее у него как раз закончилась пачка презервативов, вчера он купил новую «на всякий случай», спрятал в своём шкафу под одеждой для ежедневной носки, а сегодня был как раз «этот самый случай», когда он открыл коробку.       Он мне не предложил кофе или чай, как гостеприимный мальчик, что готов сначала согреть тёплым напитком изнутри, а затем снаружи — собственным телом, как только мы переступили порог немого одинокого дома, Хосок впился в мои губы поцелуем и стал расстёгивать куртку — обувь мы к тому моменту уже сняли. Я осторожно отвечала на эти поцелуи, что дурманили лучше любого аромата духов с феромонами, слегка морщилась, когда он кусал губы и игрался с моим языком, и я сообразить не успела, как мы оставили сумки с верхней одеждой внизу, а сами ушли наверх, в его комнату, уже настолько желающие друг друга, что подскочило давление и захотелось упасть в обморок из-за собственных чувств, что сконцентрировались внизу живота и ждали своего выхода. Мне было всё равно, как я выглядела, пускай персиковый блеск для губ размазался по щекам, волосы растрепались, а школьная форма помялась крепкими руками Хосока, я чувствовала, насколько же всё это становилось неважным, пока его губы исследовали моё лицо, а руки — моё тело, и я отвечала ему взаимностью: двигалась навстречу, сжимала ткань пиджака и мечтала, чтобы мы были вместе всегда. Дуры те девушки, что стараются удержать парня сексом или ребёнком, но я, к сожалению, понимала и говорила себе: «Черён, из этого ничего хорошего не выйдет, успокойся и плыви по течению, найдёшь ты себе ещё такого парня, что полюбит тебя и со всеми недостатками и проблемами, от которых ты сама хочешь очень быстро убежать».       Хосок достаточно быстро раздел меня, будто был мастером спорта по скоростному раздеванию девушек: юбка упала к моим ногам, рубашка и пиджак оказались отброшенными чуть в сторону, на мягкое кресло, и я предстала перед ним в розовом нижнем белье, но никак не кружевном, а обычном, хлопчатобумажном, с нарисованными мордочками улыбающейся Минни Маус, а бюстгальтер был даже без косточек — держать там было нечего, хотя грудь уже формировалась. Я чувствовала себя слишком по-детски рядом с Чоном, таким опытным и непривычно взрослым, хотя мы являлись одногодками, и страшно захотелось прикрыться, пускай порой на свою внешность, на свои изъяны мне было плевать: я всеми силами старалась принять своё тело и гордиться им, ведь у меня нет растяжек, как у многих моих одноклассниц, достаточно плоский живот, а фигура не выглядела худой — наоборот, подтянутая, практически спортивная, пускай я сквозь слёзы ходила на физкультуру, а в тренажёрном зале ни разу не была в своей жизни, хотя Йеджи как-то шутки ради предложила мне купить годовой абонемент и сходить вместе.       Чон легко усадил меня на свой письменный стол, практически на самый край, ласково целуя и коленом разводя мои ноги, пускай я была настолько слаба и подчинена, что просто доверилась и сделала так, как он хотел, хоть я тряслась и не хотела, чтобы он снимал моё нижнее бельё, чтобы трогал там, где я себя никогда не трогала, удовлетворяя, но совершенно внезапно он сквозь ткань коснулся чувствительной точки, и я, возбуждённая до предела, простонала ему прямо в губы, чуть выгибаясь. Я старалась дышать и не задыхаться, когда он трогал меня, когда тихо спрашивал, девственница ли я, и я ответила положительно, скинув с него пиджак и дрожащими руками расстёгивая пуговицы на его белой рубашке, но трогать ремень, как и скинуть ткань с плеч, мне не дали, потому что первой должна раздеться дама, а уже потом — её кавалер. Хосок отогнул ткань трусиков, обводя пальцами половые губы, и слегка ввёл их внутрь, заставляя меня слегка раскрыть рот и простонать ему куда-то в шею, а потом свободной рукой он нашарил мою ладошку и дал прикоснуться к ширинке его штанов, где я почувствовала слишком уж выступающий бугорок, и это дало мне определённый сигнал — мы уже перешли все грани дозволенного, впереди для меня лишь неизвестность, а для него — привычные действия.       Я не помнила, в какой момент мы оба лишились белья, оказавшись на давно продавленной кровати, Хосок разорвал упаковку презерватива и раскатал по своему члену, тяжело дыша мне в лицо и покрывая его поцелуями; а я сжимала пальцы в кулак так, что на ладошках образовались надсадно саднящие полукружия с лёгкими кровоподтёками. Я не помнила момента, когда он проник в меня в самый первый раз, сдерживая болезненный стон ласковым поцелуем, а потом двигался, позволяя мне вцепиться в его волосы, сдавленно кричать и оставлять на его шее и груди засосы, в то время как он мял мои ягодицы, случайно царапал их и оставлял лёгкие синяки, которые сойдут через пару дней. В тот момент, в самый мой первый раз, я старалась сделать так, чтобы мне было не больно, хоть боль всё равно присутствовала и буквально разрывала меня изнутри, а Чон не давал мне и секунды на передышку, перекладывая мои ноги, заставляя меня вцепляться в изголовье кровати и метаться, подгребая под себя сползающее на пол одеяло и скомкавшуюся в процессе простыню. В один момент я даже оказалась сверху, хотя не знала, что делать, и парень терпеливо направлял меня, заставляя потом прильнуть к собственной груди и зарыться носом в волосы, что уже давно росли там. Это могло быть сказкой, самой настоящей сказкой со счастливым концом, если бы презерватив не порвался в самый нужный момент, когда Чон, подрагивая, кончал, и я вместе с ним чувствовала такую разрядку, что просто обессиленно упала на подушку и закрыла глаза. Внутренняя поверхность моих бёдер была в крови, я чувствовала дискомфорт от того, что Хосок покинул моё тело, снимая резинку и завязывая её, и в ту ночь наши жизни изменились полностью, пошли совершенно по другому вектору и закончились так, как закончились.       Мы даже не подумали пойти в душ, хоть вместе, хоть по отдельности, мы просто легли рядом, накрылись и обнялись, хотя я была без понятия, как вести себя в таких ситуациях, — как всегда, просто поддалась течению и прильнула к парню всем телом, тотчас же прикрывая глаза и стараясь избежать таких разговоров, начинающихся с «как ты?» и «тебе понравилось?» Но разговоры всё же были, и жаль, что отнюдь не такие, на которые я рассчитывала, ведь что стоило этому парню просто переспать со своей одноклассницей, что давно ему в рот смотрела, а потом завести разговор о другой девушке, о которой в данный момент я точно слышать не хотела?       — Знаешь, так смешно, я себя даже вспомнил: у меня учительница Им была первой, я тоже жутко нервничал, но у нас всё получилось, и сейчас я такую ответственность за тебя чувствую, что просто сам себе поражаюсь.       Мир схлопнулся до фразы «учительница Им была у меня первой», и если бы я могла, вселенная бы в этот момент остановилась, а я бы повернула время вспять, не шла бы с Хосоком на его тренировку, не шла бы в его дом, а ещё бы лучше — не давала вчера ответы на тест, ведь столько событий за два полных дня — это ненормально, это пугающе, да и вообще, где была моя голова, когда парень открыто соблазнял меня? Я повелась, как маленькая девочка, сделала ошибку и не знала, как мне реагировать дальше: все ли парни вообще рассказывали девушкам, с которыми только переспали, про своих бывших и первый опыт, который произошёл, совершенно внезапно, с учительницей? Наверно, не все, но мне захотелось покинуть постель, уйти отсюда и никогда больше не возвращаться, перевестись в другую школу и сделать так, чтобы обо мне вообще никто и ничего не знал, ведь я совсем не могла похвастаться внушительным списком бывших, которых, кстати, и не было, я даже с девушками не встречалась. В то время как Йеджи крутилась со своим Субином, который из неё верёвки вил и жилы тянул, на меня обращал внимание его приятель Кан Тэхён, но я не интересовалась им и его пустой болтовнёй о «крутых», по его мнению, мотоциклах и машинах, потому мальчишка просто плюнул и понял, что ему со мной ничего не светило — я всё равно не буду интересоваться тем, что так любил он, не заставлю себя влюбиться, а потом долго-долго встречаться. Если, правда, рассматривать Субина и Тэхёна, то Кан был парнем намного более ответственным и хорошим, нежели Чхве, который выбрал не мою подругу, а другую девушку, встречаясь с ними двумя одновременно, и если бы Йеджи нравились парни чуть нежнее и младше, то Тэ был бы в её кармашке, а вместе они бы точно жили счастливо. Жаль, что я, думая, что находилась в эйфории, упустила тот момент, когда жизнь подкинула мне пустышку под названием «Чон Хосок» и сказала жевать, ведь это поможет разгрузить мои будни и что-то поменять в этих кошмарно-серых днях, когда кажется, что проще повеситься, чем улыбнуться.       — А об этом нормально говорить? — я немного поворочалась в объятиях парня, и мне резко захотелось покинуть постель и жизнь этого человека; розовые очки спали с носа, сколько их на переносицу не подтягивай, всё равно жизнь сделает операцию по коррекции зрения. — Мне неприятно, Хосок.       — Да ладно тебе, Рён-и, — проговорил Чон, ко мне прижимаясь, и я решила сейчас не сопротивляться, закрыть глаза и, проснувшись назавтра, решить, что вся ночь была чёртовым страшным сном. — Я могу рассказать, как участвовал в групповушке с двумя девушками, такие милые и невинные были, хоть и лесбиянки.       — Хватит, — твёрдо, но вместе с тем тихо сказала я, окончательно отворачиваясь от Хо и лишаясь его тепла, но мне стало так всё равно, что я даже удивилась — неужели материнская холодность к людям передалась и мне? — Я хочу спать, завтра в школу.       Людям порой неприятно обсуждать какие-то темы, да и я не хотела слушать о том, к кому в постель заглядывал Хо, кого целовал и обнимал, и эта ночь прошла в прерываемом сне, а с первым звоном будильника в шесть утра я просто собралась, оделась и буквально побежала к своему дому. Лёгкие горели, когда я взбиралась по лестнице вверх, вламывалась в квартиру и, зайдя в свою комнату, брала одежду, а вскоре уже стояла под еле тёплой водой, вскоре обтираясь махровым полотенцем и практически выходя со слезами на глазах, и в таком состоянии меня увидела мама, зевающая и решившая приготовить завтрак. Она не удивилась, что я рано встала, пожала плечами о пожелала доброго утра, а я пошла успокаиваться и переосмысливать всю свою жизнь до вчера: чёрт, она была по-настоящему обычной, почему мне пришло в голову, что я должна в ней что-то поменять и пойти на поводу собственных желаний, когда после их исполнения единственное, что хочется, — это стереть всю кожу жёсткой мочалкой и запретить любому мужчине к себе прикасаться или говорить что-то неприятно-непонятное после секса. Да, Хосок не знал, пускай и, наверно, видел, что я влюбилась в него, но я не хотела узнавать всю его подноготную, обсуждать, кто с кем спал и кому понравилось или что-то не понравилось в таком прекрасном парне, как Чон Хосок.       Я исправно его игнорировала: не общалась, не улыбалась, старалась всем видом показать, что его для меня не существовало, и Хосок вскоре отстал сам, махнул рукой, решив, что перепихнулись не особо тихо в его комнате однажды — больше этого не повторится. Я не знала, что его злость, его своеобразная обида были только началом всех бед, что опустились на мою голову и заставили упасть в обморок от боли, ведь я не готова была к той информации, что вылилась на меня, как холодная вода в морозный день: так же неприятно. Все эти несколько месяцев, три или четыре, у меня не было никого, да и сама я погрузилась в учёбу и мне стало не до парней с незаправленной в штаны рубашкой и растрёпанными волосами, но в моей жизни появилось нечто новое, не совсем изведанное и трепещущее, как крылышки тоненькой бабочки.       Я исправно ходила к Киму СокДжину, занималась с ним китайским, и он хвалил меня за все успехи, часто трепал по плечу и даже делал попытки похлопать по голове, но останавливался на полпути и убирал руку, сжимая её в кулак и надеясь, что такого сделать ни я, ни он сам себе не позволит. Я ему нравилась, и да, это было в любовном плане, потому что не всякий мужчина так смотрел на девушку, в рот ей заглядывая, а потом начиная говорить о том, насколько же прекрасная сегодня погода для прогулки по парку Намсан или поедания уличной еды в районе Хондэ. Джин был интересным собеседником, знал несколько языков, много путешествовал и любил готовить, зачастую угощая своими кулинарными изысками и снимая мою реакцию в сториз инстаграма, всегда отмечая мой не особо живой аккаунт — там была парочка личных фотографий, букеты цветов и несколько постов в жанре минимализм с нужными хэштегами — мои сто подписчиков уже облизали все снимки раз тысячу, но я не стремилась запечатлеть каждый миг своей жизни на плёнку. Мой репетитор же — другой; он любил общаться, любил социальные сети, снимал на камеру каждый свой чих и его тысяча зрителей с удовольствием на всё реагировала восторгом, в отношении меня даже была пара вопросов по типу «ой, а это ваша девушка?» и «неужели вы задумали остепениться, учитель Ким?» Я не воспринимала себя как «чью-то», я — «своя собственная» с рыжими мадагаскарскими тараканами в голове и старающаяся забыться в учебниках, лишь бы не слушать и не видеть мать, которая проходила мимо с тяжёлым взглядом и вздыхала, ничего не говоря, тем самым раздражая ещё сильнее.       Ким СокДжин практически ничего не боялся: он жил в квартире с младшей сестрой, а она не обращала на его посетителей внимания, только тихо здороваясь и сразу же уходя к себе, чтобы немного отдохнуть, поплакать и взяться за уроки, которые копились и давили мёртвым грузом на бедную голову. Мы сидели рядом с мужчиной во время очередного занятия, я писала иероглифы, и в этот самый момент Джин ущипнул меня за щеку и заставил нахмуриться, ведь я категорически не любила те моменты, когда кто-то прикасался к моему лицу, и мой репетитор знал это, но всё равно раз за разом позволял себе некоторую вольность в наших отношениях.       — Ты немного поправилась, это так хорошо, а то раньше была такой худой, — протянул Ким, и я нахмурилась, посмотрев на него. — Ну… ты вообще последние несколько месяцев очень задумчивая и нелюдимая, что-то произошло?       — Вроде всё как всегда, — я пожала плечами, не подмечая, что мужчина пододвинулся ко мне чуть ближе, уже касаясь спинки моего стула, а так как мы находились в квартире одни, всё это становилось каким-то слишком уж интимным, отчего накатывали воспоминания о том самом дне. Я выдохнула пару раз, сжала руки в кулаки, а потом нашла силы спросить: — А вы, репетитор Ким, как?       — Сердце болит, как смотрю на тебя, — эти слова напугали меня и заставили вздрогнуть, я заглянула прямо в его глаза и подметила там нечто, что не могла никак описать, хотя там определённо точно виднелась симпатия и страстное желание меня поцеловать. — Черён… а у тебя есть парень?       — Нет, — в мозгу произошло короткое замыкание, а в следующую секунду я почувствовала лёгкий поцелуй в губы, что заставил меня расширить глаза и упереть ладошки в мужскую грудь, отталкивая. — Что вы себе позволяете?!       Я окончательно потерялась: в последнее время я очень сильно нервничала, настроение перескакивало с отметки «хорошо» на отметку «плохо», и дело было никак не в том, что родители разделяли через суд имущество, пускай меня к этому не привлекали, а ещё мне действительно показалось, что я очень располнела, но никакая диета мне не поможет на данном этапе, ведь во мне зрела маленькая жизнь, о которой я пока что не знала. Выхватив все свои вещи, не попрощавшись, не оставив денег, я вскочила в уличную одежду и со всех ног побежала домой, не понимая, почему всё это происходило именно со мной, а не с какой-либо другой девушкой, что готова упиваться мужским вниманием в любое время дня и ночи. До своей квартиры я не дошла, остановилась, поняв, что давно не заходила в календарь для отметки цикла, и каково же было моё удивление, когда я увидела, что последний раз месячные у меня были чуть ли не полгода назад, задержка катастрофическая, как и мои мысли по поводу того, что же могло со мной произойти. Я чуть не уронила сумку на асфальт, но пошла в аптеку, чтобы точно убедиться или опровергнуть свои суждения, и провизор с лёгким удивлением продала мне тест на беременность, хотя я дрожащими губами сказала, что это для мамы, что нет никакого криминала в том, что я просто решила проверить. Это не возбранялось, это нормально, пускай в нашем обществе малолетние матери — это слишком дико, ужасно и непонятно для всех.       Я сделала всё, что от меня требовалось, и когда мыла руки, терзаемая сомнениями о том, что же мне делать, если мои опасения окажутся правдой, поняла, что у меня даже язык не повернётся сказать, от кого этот ребёнок, и что я самая что ни на есть настоящая дрянь, которая ходила по мужикам и занималась сексом без контрацепции. Таймер отзвенел своё, и я поняла, насколько же мне страшно оборачиваться и смотреть на этот тест, где будет высвечено либо одна, либо две полоски — большего не дано, и я на выдохе повернулась, большим пальцем закрывая индикатор и осторожно показывая его себе, когда смогла открыть глаза и подавить внутреннюю истерику. Но всё же я упала на колени, всё же я выронила из рук тест на беременность и приказала себе не плакать ни в коем случае, но даже не всхлип, а целый рёв сорвался с моих уст и заставил биться в конвульсиях, потому что две полоски для молодой девочки, не окончившей школу — это приговор и позор, это ужас и самый главный страх в столь короткой жизни. Правильно заметил Ким СокДжин — я потолстела, и пускай он думал, что это из-за его еды, из-за общения и того, что у меня хороший аппетит, но нет, это всё из-за Хосока, из-за той самой ночи, которую я хотела забыть, но не забыла вопреки себе. Ли Черён, тебе и ему придётся взять ответственность за маленький эмбрион, сделать всё, чтобы он родился и вырос, потому что аборта, пускай традиционного, пускай медикаментозного, я боялась до жути, а впереди ещё разговор с мамой, которая неизвестно как отреагирует, ведь я всегда была умницей и хорошисткой, а тут оказалась… с приплодом, как это грубо не звучит.       Я слегка обтёрла тест и спрятала его в страницы книги, которую читала до прихода матери с работы, и когда она пришла, я почувствовала, насколько же мне страшно, я боялась её реакции и упрёков, а ещё больше — оскорблений, ненависти и непонимания. Может, она поймёт меня как женщина женщину? Хотя навряд ли. Такого упёртого человека, как моя мать, ещё надо поискать. Да, она подошла ко мне, поцеловала в щёку и спросила, не хотела ли я чай, и я совершенно внезапно схватила её за запястье, пугая и себя, и её, а потом я раскрыла рот — и поток моих слов уже было не остановить, ведь я решила избить морально и себя, и её тоже.       — Мам, я беременна.       — Хорошая шутка, чтобы не идти в школу, но у тебя завтра контрольная по истории и сдача нормативов по физкультуре, — я ожидала всего, что угодно, но только не этого, ведь реакция мамы была такой… обычной, ничего не значащей и пугающей, будто она не поверила мне, в то время как я сказала правду и очень уж боялась негативной реакции.       — Мам, ты не понимаешь, — я вскочила на ноги, роняя книгу из рук, а потом судорожно опустилась вниз, подбирая фолиант, что немного оцарапал мою ногу своей твёрдой обложкой, и я поняла, почему мама вмиг замерла, затихла, перестала вообще дышать — лицевой стороной вверх на тёмном ворсистом ковре лежал положительный тест на беременность, и я подняла испуганный взгляд на неё, встречаясь с её шокированными глазами, и раскрыла рот. — Мам…       — Кто он? — женщина схватила меня достаточно больно за плечи, заставила подняться с пола и потрясла, будто бы надеясь, что этими действиями выбьет у меня все признания, но я сделала попытку закрыться, захлопнуть дверцу своего панциря, жалея, что рассказала, что открыла свой рот и показала этот чёртов предмет, говорящий о том, что моя мама скоро станет бабушкой. — Черён, какой срок? Ты меня вообще слышишь?       Я не знала, что руководило мною в тот момент, не понимала, почему решила защищать Хосока, подсознательно себе говоря, что он ни в чём не виноват, а потому подняла полные слёз глаза на мать, решив, что свалить всё на репетитора, чьих чувств я банально испугалась — это моя самая хорошая идея, которая не будет иметь никаких последствий. Жаль только, что последствия были, и я не осознавала, насколько они ужасали, насколько вообще моя жизнь после этих признаний стала невыносимой и ужасной, ведь мать вся изнервничалась, внушив себе, что меня изнасиловали, а я просто побоялась рассказать об этом хоть кому-то. Да, были попытки увести меня на аборт, рассказать, что я слишком молода для родов и воспитания своего ребёнка, ведь я сама ещё подросток, которого надо до конца вырастить и выпустить во взрослую жизнь искать работу и создавать семью.       — Мы с репетитором Кимом… — я чувствовала, как мама наполнялась злостью по отношению к мужчине, который ничего мне не сделал, и понимала, насколько же я отвратительно поступала, вмешивая его в ту грязь, в которой существовала уже несколько месяцев. Я понимала: мама потом позвонит ему, вызовет прогуляться по парку «обсудить успехи дочери», а потом просто задаст в лоб вопрос, почему он не пользовался презервативами, когда спал со мной. Затем она сделает попытку пригрозить парню полицией, ведь я ещё несовершеннолетняя, а потом надавит моральным выбором: либо она пишет от моего имени заявление на изнасилование, либо он в кратчайшие сроки женится на мне, ломая наши судьбы окончательно и бесповоротно. — Мам, это по любви, я…       Я никак не ожидала, что она даст мне оглушающую пощёчину, закрывая затем лицо руками и в слезах убегая в другую комнату, но я, честно, могла её понять — слишком многое навалилось на уставшие женские плечи: и развод, и нервы на работе, и мои весьма неприятные новости, что поправлялась я не от того, что хорошо ела, а от того, что в моём теле происходила гормональная перестройка. У меня не было токсикоза, как у большинства молодых мамочек, чувствовала я себя преотлично, пускай волновалась по поводу отсутствия месячных, что нормально у беременных; я подняла с пола книгу и тест, осознавая, что же на самом деле натворила, и пошла в свою комнату, запираясь. Я не знала, что мне делать — то ли сразу пойти в женскую консультацию, провериться, сходить на УЗИ и встать на учёт, но всё это было так по-взрослому и так ответственно, что я испугалась. Да, конечно, любая дама старшего возраста с удовольствием перемыла бы мне кости, сказав, что как раздвигать ноги перед всеми, так я могла и умела, а пройтись до гинекологического отделения больницы мне страшно, тем более вообще постороннего мужчину подставила и воспринимать меня он больше не будет как раньше — я испортила наши отношения.       Я постучалась к матери в комнату через некоторое время — она уже перестала плакать и вытерла слёзы, вновь углубляясь в работу с головой и стараясь не вспоминать, что завтра очередное заседание суда, ведь отец вновь выест ей всю душу, скажет, что она холодная стерва, которая вынудила его уйти из семьи, и я хотела хоть как-то облегчить всё то, что на неё в скором будущем свалится. Я положила руки к ней на плечи, зарываясь носом в волосы на макушке, и почувствовала лёгкое прикосновение к собственным пальцам, что немного дрогнули, но, кажется, мама окончательно успокоилась и решила, что мне нужна поддержка. Она никогда не извинялась за то, что избивала, крыла порой матом, вела себя как прежде, в то время как во мне стыла обида и желание раз и навсегда покончить с рукоприкладством; сейчас я к ней пришла за поддержкой, которую она могла мне обеспечить, я хотела с ней поговорить как взрослый человек со взрослым, без криков, без зажимания ушей руками и звонких пощёчин, что даже сейчас отголосками отдавалась в черепной коробке.       — Мам, что мне делать?       — Пошли вставать на учёт, чего уж там.       Несмотря на всё: на развод, на наши с ней противоборства, порой идущие до ночи, она сейчас хотела мне помочь, а ещё лучше — проконсультироваться с врачом и уговорить меня на аборт, ведь тогда все мои мечты не полетят крахом, а я сама не останусь с ребёнком на руках, без мужа и должного образования. Я не была, конечно же, из тех девушек, которые больше всего в своей жизни хотели реализоваться как матери, утопать в пелёнках и встречать своего самого любимого мужчину с работы каждый день в пять часов вечера, а потом бесконечно воспитывать чадо, играть с ним, заботиться. Годилась ли я на эту роль? Нет. Не сейчас.       Все нужные мероприятия прошли как в тумане, я старалась не потерять сознание от нервов и особо не слушала гинеколога, что разговаривала с моей мамой, и меня накрывал в эти моменты такой стыд, что я хотела прикрыться и уползти куда подальше. Наверно, я была похожа на какого-то зверёнка, что не давался в руки врача, она же мне сказала, что подростковая беременность уже становилась какой-то своеобразной нормой, никто не удивлялся школьницам с «прелестными животиками». Она не относилась ко мне с негативом, наоборот, всеми действиями пыталась внушить, что я в безопасности, что мне нечего бояться и жалеть, что я пришла именно сюда; меня оформили и отпустили на волю, пускай маме мягко намекнули, что она должна остаться в кабинете и о чём-то поговорить с гинекологом. За проведённое УЗИ я узнала относительный срок, уже точно понимая, что это ребёнок Хосока, а потому с полнейшим сумбуром в голове села на скамейку, выдыхая и прикладывая ладошку к животу — нет, всё равно не верилось, что это произошло со мной.       — Ли Черён? — я подняла глаза. — Что ты тут делаешь?       Им Наён ушла из школы два месяца назад и всё это время я её не вспоминала, как и то, что она была связана с Хосоком: стала его «первой», а теперь шла с достаточно объёмным животом, прямо дама на сносях, по коридору. Она заметила меня, и я сжала ладонь в кулак, вставая и легко кланяясь; у меня не было никакого негатива по отношению к ней, хоть слегка-слегка морщилась, когда речь заходила о беременной женщине, которая только после родов выйдет замуж за служащего в армии мужчину, фотографию которого она показала однажды мне и моим одноклассницам. Но я подсознательно чувствовала — ребёнок не от него, ребёнок от другого мужчины, точнее, даже мальчика, парня, моего одноклассника Чона Хосока, у которого то ли презервативы некачественные, то ли чувство ответственности никак в его сторону не поворачивалось, говоря, что, раз забеременела, то и хрен с ней.       — Я беременна, — проговорила я, отворачивая голову и мечтая, чтобы мама как можно скорее пришла ко мне и забрала домой. — И вы тоже от него, не так ли?       Бог видел, я не хотела грубить, но эти слова, сказанные с долей пренебрежения, всё же покинули мои уста и заставили женщину отшатнуться и посмотреть на меня нечитаемым взглядом, будто она сразу же поняла, про кого я начала говорить. Она понимала, что я знала, с кем она спала, пускай и не рылась ни в чьём нижнем белье, и подсознательно мне хотелось задеть свою учительницу, сделать ей больно, как больно и мне было слышать о том, что парень, которого я любила, что был моим лучиком света, спал с Им Наён, каким бы хорошим человеком она не была. Я поджала губы и наблюдала за её реакцией, слегка пристыженной, и я чувствовала внутреннее ликование, что заставила её смутиться, виновато потупить глаза и постараться обойти меня стороной, чтобы никогда больше в жизни не встречаться. Её реакция чётко дала мне понять одно: под сердцами мы носили детей от одного отца, и это было до ужаса смешно и больно, ужасно и прекрасно, но мне хотелось наброситься на неё, вызвать преждевременные роды и смотреть, смотреть, смотреть, улыбаясь, как ненормальная. Но всё же на сегодня с меня достаточно быть жестокой, я сполна поиздевалась над бывшей учительницей, которую не уволили по статье, что она спала со своим учеником, а потом, увидев маму, просто молча, не прощаясь, пошла вместе с ней по направлению к выходу. Я знала: Наён тоже поняла, от кого я беременна, явно горько усмехнулась и решила, что все мои психи можно свалить на гормональную перестройку.       Моя мама практически сразу после очередного заседания суда вызвонила моего репетитора, с которым я уже пропустила пару занятий, и достаточно вежливо предложила ему встретиться, попить кофе и обсудить мои успехи в изучении китайского языка. Мужчина, пускай сейчас был обременён подготовкой к какому-то школьному фестивалю, согласился, сразу сказал, что сам оплатит напитки и будет рад поговорить с ней обо всём, что касалось меня. Я не знала, о чём конкретно был их разговор, каким тоном с ним беседовала моя мать, но когда я лежала на кровати, готовясь ко сну и понимая, что через пару дней мы пойдём к директору с заявлением, чтобы меня перевели на домашнее обучение в связи с моим весьма интересным положением, мне пришло сообщение от Джина. Он уже успокоился, всё взвесил, всё решил для себя и понял, что не хотел от меня отворачиваться, что бы я не говорила про него со своей матерью, потому что получила сообщение, заставившее меня практически расплакаться и испытать облегчение.       «Я надеюсь, что ты примешь мои чувства, пускай в данный момент беременна от другого парня. Я понимаю, почему ты сказала, что именно я являюсь отцом ребёнка, и твоя мама выразила желание, чтобы я взял тебя в жёны, как только ты чуть подрастёшь. Я хочу взять на себя такую ответственность, Ли Черён, потому что я тебя люблю».       Я не заслуживала его, но вместе с тем Джин решил, что мне нужно счастье и что он может обо мне позаботиться. Я смогла лишь поблагодарить его и всю оставшуюся ночь провела в слезах, пускай и дала себе слово, что скрою утром все следы бессонницы, попрощаюсь с Чхве Джису, с которой мы в последний месяц стали хорошо общаться, объяснюсь с директором и стану обучаться на дому до самых родов. Но впереди меня ждал ещё один весьма неприятный разговор, ведь напоследок я хотела сказать Хосоку, что беременна от него и не собиралась делать аборт, как бы он мне не говорил ничего, и что в его помощи не нуждалась.       Утром я действительно пошла в школу, встретилась с Джису, светлым солнышком, что помогала мне в последнее время морально, и я со слезами на глазах рассказала ей о том, что после сегодняшнего дня буду обучаться дома, но не сказала, по какой причине. Чхве подумала, что я решила экстерном окончить старшую школу, улыбнулась, похлопала по плечу и пожелала удачи — мы знали, что дальше общаться не будем, потому что были полярно разными личностями и сошлись на интересе к одному и тому же американскому певцу. После уроков мы с мамой уже сидели в кабинете директора, показывали все нужные справки, а потом я практически в полубессознательном состоянии говорила, что да, моё решение учиться дома вполне себе добровольное, да и мне там будет спокойно. Раздел имущества родителей практически закончился, на ближайшее время можно выдохнуть, и мы с мамой вскоре сидели в такси, что везло нас до дома, и обсуждали, как проведём этот вечер — она сказала, что хотела пригласить СокДжина, познакомиться с ним нормально, ведь он высказал всю серьёзность своих намерений, и я не смогла ей отказать. Пускай мы встретимся, пускай разыграем хоть какие-то чувства, которые у меня будут наигранными и натасканными, ведь я действительно будто бы преисполнилась холода, стала такой же Снежной королевой, как и моя мама, но надеялась на то, что когда-нибудь смогу испытывать нечто положительное по отношению к своему бывшему репетитору.       Ким СокДжин пришёл вовремя, приобнял меня, погладив по спине, и уделил время моей маме, передав ей купленный в кондитерской тортик и сказав, что очень рад такому внезапному приглашению. Я немного нервничала, когда вешала его куртку в гардероб, а потом вместе с мамой наливала чай, разговаривая о чём-то незначительном и достаточно забавном: моя мама успела за некоторое время смириться со всем, что у меня произошло в жизни, говорила, что рада, потому что Джин — ответственный мужчина и готов поддерживать меня. В такие моменты я опускала голову, ложь скрипела на зубах, а сама я хотела сказать, что я мерзкая лгунья и лицемерка, понявшая в своё время, что Хосок сольётся, как только я заикнусь о чём-то, что касается беременности. Он же ещё молод для такого! Он же ещё школьник!       Джин ушёл от нас в половину девятого вечера, устало улыбаясь и достаточно глубоко поклонившись моей маме, что через секунду исчезла из прихожей под предлогом, что надо выключить чайник, хотя он у нас был электрическим, и мы остались наедине. Честно, это прощание было очень неловким и нелепым, ведь на моих глазах выступили слёзы, я шёпотом просила меня простить и не держать зла, ведь я осознавала, какая же я всё-таки дурочка, не умеющая сдерживать эмоции и язык за зубами. Но, на своё счастье, я нашла действительно потрясающего мужчину, который в такой весьма нежный момент притянул меня к себе, поцеловал в щёку, прошептал, что не смог бросить меня в беде, и, поцеловав руку на глазах у моей матери, ушёл, и кажется, это был момент, когда я была по-настоящему уверена в своём будущем, в том, что я буду счастливой.       Но, наверно, не сейчас.       Лёжа в кровати, переодетая в мягкую пижаму, я держала раскрытым диалог с Хосоком, который был сейчас в сети, и силилась написать ему хоть что-то, кроме «я тебя ненавижу» и «мы больше никогда не встретимся». В итоге, собрав последние моральные силы, которые у меня только нашлись в запасе, я написала: «Я беременна от тебя и собираюсь рожать. Надеюсь, что мы никогда больше не встретимся, потому что мне будет помогать другой мужчина». Отправила, не стала дожидаться хоть какой-то реакции и просто заблокировала парня — да, поступила как трусиха, как боязливая девчонка, но я действительно таковой была, потому и легла на бок, закрывая глаза и представляя, что совсем скоро всё будет хорошо. Жаль только, что это была иллюзия, счастья на самом деле не существовало, бывало лишь затишье перед бедой, и моя беда началась с того, что я почувствовала, как стало резко падать зрение, потом стал мешать живот и появились боли, из-за которых однажды даже увезли в больницу, но всё обошлось. Я понимала, что мне могли вызвать искусственные роды и боялась этого больше всего на свете, сразу сказала матери, что буду рожать сама; бракоразводный процесс завершился как раз перед моим последним помещением в больницу, и мама смогла спокойно вздохнуть, выбросив из жизни такого человека, как моего отца, с которым она просто не сошлась характером. Наши отношения с Джином напоминали относительную нежность, он не мог нарадоваться, что я всё-таки стала отвечать на его улыбки и поцелуи, а мама, видя всё, что с нами происходило, говорила, что очень рада, и хоть у неё семейного счастья до гробовой доски с одним мужчиной не получилось, она надеялась, что мне повезёт и не дойдёт до такой крайности, как у неё.       В самый обычный день, когда я хотела почитать вслух для малыша, нашей девочки, которую мы с Джином назвали СокХи сразу же, как узнали пол и примерный день рождения, у меня отошли воды, и я по-настоящему испугалась, ведь мама находилась на работе, а я — дома одна. Я как-то сообразила, что надо позвонить в скорую, сделала это, написала маме, куда меня увозят, и она обрывала трубку всё время, что меня экстренно везли в больницу, а я сама чувствовала, как паника смешивалась с болезненными ощущениями внизу живота, и из последних сил, как потерять сознание прямо на каталке в машине, я написала Джину, что рожаю. Я не знала, как проходили роды в целом: было тяжело, больно, страшно, мне говорили дышать, а я захлёбывалась в крике, несколько раз теряла сознание, но меня приводили в чувства, и всё это вылилось в адскую карусель перед отрубом электричества. Я услышала крик моей малышки, услышала её параметры — рост и вес, акушерки порадовались, что она пухленькая и здоровенькая, а я еле смогла раскрыть глаза, понимая, что…       …что я ничего не вижу.       Моя жизнь достаточно неудачно сделала мне коррекцию зрения, решив, что после всех перенесённых ужасов, потрясений я должна ослепнуть и никогда не увидеть своё дитя, которое выносила в относительном спокойствии все положенные девять месяцев, не познать радости на своей свадьбе, а потом наблюдать за тем, как менялась дочка. Сейчас, в темноте, не понимая, где кто рядом, где моя только что родившаяся и плачущая то ли от страха, то ли от голода дочь, я старалась сама не разрыдаться, поднося руки к глазам и желая окончательно от них избавиться, чтобы не было ни намёка на то, что когда-то давно я умела видеть. Чем больше надеешься, что всё будет хорошо, тем больнее разбиваться о скалы неудач.       Сидя в темноте без намёка на какой-либо свет, я молилась, что завтра, когда приду в себя, когда меня и малышку навестит Джин, названный отцом ребёнка, я приду в норму. Знала ли я, что не приду в норму вообще: ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц? Не знала.       Сколько надо моральных сил, чтобы продолжать жить, будучи ослепшей от собственной боли? Не знаю, но могу сказать точно — во мне эти силы есть. И пускай я обречена теперь ничего не видеть, я решила, что не должна унывать, даже если сильно хочется плакать. Чёрную полосу всегда сменяет белая, жизнь — это зебра, как говорят всякие мотиваторы.       Это ведь так?