Утопая в любви

Когда Кацуки узнал, что его альфа его обрюхатил. Первые сказанные слова были: «Чо, бля?! Двумордый, тебе пизда!», а затем он затих. Сидел на крышке унитаза и смотрел на пять тестов, на каждом из которых чётко вырисовывались две полоски. Сердце глухо отбивало где-то в груди. Становилось страшно. Его светлые брови хмуро свелись в домик, выказывая всю растерянность и шок, а также какую-то злость? Руки подрагивали, и с каждой дрожью казалось, что он выронит на кафель с милым ковриком эти чёртовы тесты на беременность. И кто только просил этого любимого уёбка кончать в него, да ещё и повязать, детишек захотелось в самую пору их семейной, беззаботной жизни?! Ну уж нет, Бакуго на это явно не подписывался. Он ушатает этого половинчатого Тодороки, мать его, Шото. Он выбьет из него всю дурь, чтобы тот раз и навсегда уяснил, что в двадцать четыре года им карапузы явно не нужны. Выбьет дурь и заставит его нянькаться с этим спиногрызом или спиногрызами, пока сам и дальше будет карабкаться по лестнице к становлению про-герою номер один, обгоняя этого чёртового Деку. Он ещё лелеял эту мечту. В тот вечер, когда Бакуго рассказал дорогому муженьку, что тот скоро станет папочкой, то наблюдал заманчивую гамму красок, Шото сначала: побелел, позеленел, порозовел и в итоге покраснел от ушей до пят. Он выхватил тесты из протянутых рук, рассмотрел каждый из них от и до с блаженной и гордой улыбкой. Откинул их через спину и напал на покрасневшего Бакуго с медвежьим объятиями. Но на этом всё не закончилось. Тодороки поднял свою омегу на руки, и закружил, получая адски смущённое бормотание и лёгкие удары по спине. Но это так, для вида, на самом деле, Кацуки чертовски всё нравилось. Он даже начал думать, что беременность это не так уж и плохо. Иногда можно и подарить счастье молодому альфе. А карьера… успеется, он может и после восстановления от родов перегнать задрота. Всё равно рано или поздно он хотел подарить им с Шото маленькое, сто процентов самое ахуенное из всего милого, «дополнение» к их семейному очагу. Когда после всех радостных и восхваляющих слов о гробовой любви, и что он самый счастливчик из всех в мире живущих человек, Шото целомудренно его поцеловал, мягко укладывая на их не шибко новый диван, который надо бы заменить в скором времени, как и половину в этой квартире. А лучше переехать в квартиру с жилплощадью побольше. На тот период место проживания они приобрели совсем недавно, но до этого они её снимали немалое количество времени, (если точнее, как только закончили ЮЭЙ), и она считалась, скажем так: «холостяцкой берлогой», тогда на что-то лучше не было средств, но, как только начали работать, стали неплохо зарабатывать на геройстве, и могли себе позволить что-то получше. Гораздо лучше. Поэтому, расцеловывая каждый участок оголённой излюбленной кожи, которую он по дюйму освобождал от одежды, Тодороки уже обдумывал, в каком районе можно присмотреть квартиру, которая устроит их обоих. И когда он только собирался отстраниться от покусываний выпирающих бледно-розовых сосков, все слова, которые он собирался сказать, образовались в некий стон. Бакуго долго не церемонился, уложил своего альфу на спину, провёл мозолистыми пальцами по его члену и подставился, медленно насаживаясь с громким «ахом» и сбивчивым дыханием. Шото рычал, бережно держал за бока свою омегу, проводил носом по шее, и когда Кацуки опустил голову на его плечо из-за очередного стона от кайфовых движений по простате, он провёл языком по метке, вновь впиваясь в неё зубами. В тот миг Бакуго казалось, что он парил между космосом и землёй. Чувствуя прерывистые, дразнящие движения внутри и зубы на затылке по жгучей метке. Тело будто искрящимся током пробило. Из глаз брызнули слёзы самого настоящего наслаждения, пальцы ног сжались, а руки крепче обняли за плечи, царапая старые отметины. Капли пота стекали по покрасневшим щёкам, перемешиваясь со слезами, а приоткрытые губы чертили по боку шеи, задевая языком. Кацуки Бакуго любил утопать в любви Тодороки Шото. Да, пожалуй, это действительно не так плохо, обзавестись детьми, в их самый рассвет, бьющей через край жизни. Тодороки не выбирал, с кем проживёт в дальнейшем жизнь. У него не было никакого опыта, его даже не тянуло к этому. Он просто познакомился с Бакуго на первом году учёбы в ЮЭЙ, просто влюбился в этого громкого, взрывоопасного, вспыльчивого омегу и просто сделал его своим. Он поддался его чарующему запаху кофе и ириса. Бакуго, как только увидел этого альфу, положил руку на место, где, словно чечётка, вытанцовывало сердце, покраснел и отвёл в сторону глаза, пытаясь не вдыхать запах мяты и спелой малины, что так его манили. Хотя он был не сторонником этих сочетаний. От Тодороки веяло холодом, но и теплом, он его подзывал, словно магнит, и Кацуки, доверившись, шагнул, ставя на кон своё сердце к его. Впервые в жизни он готов был отдать всего себя альфе. И впервые в жизни ему было так хорошо, когда холодные губы коснулись загривка, а член проник в мокрую дырочку, забирая всю невинность. И за всё время их отношений и прожитых лет совместно, Кацуки готов поклясться, что это самое лучшее, что происходило в его говняцкой жизни. Когда Шото поставил перед фактом Бакуго, что они переезжают в квартиру намного больше этой, и где есть огромная кухня, которую омега так хотел, Кацуки готов был кинуться ему на шею и расцеловать, а потом вспомнил про токсикоз, и захотел его убить. Безжалостно взорвать. А вскоре ему пришлось отложить геройскую карьеру на пылящуюся полочку, хоть он и занимался только бумагами в офисе из-за того, что Шото запрещал геройствовать, видите ли их чаду нужно находиться в безопасности, а не терпеть ночные патрули или ловить злодеев, мало ли что. Кацуки пожалел, в тот момент, когда рот половинчатого раскрылся, и он всем бывшим одноклассникам рассказал, что скоро станет отцом. На Бакуго тогда накинулся Киришима, прокричав что-то непонятное, Мидория, густо покраснев и промямлив со своим: «Каччаном» поздравление, неловко посмотрел на красноголового, своего альфу, поправляя дочке платье. Очако громко захихикала на плече мужа, а Иида, поправив очки, приобнял её за плечи, нежной и свободной рукой поглаживая слегка заметный животик. Видимо, у кого-то тоже скоро пополнение. Яойорозу радостно хлопнула в ладоши и проговорив, что присмотрит за Тодороки, ткнула локтём Серо с Каминари, которые никак не могли закрыть свои рты от «громкой» новости. Теперь-то они поняли, почему Взрыво Киллер временно покидает геройское сообщество. Мина, довольно прищурившись, похлопала Шото с Кацуки по плечу, объявляя: «Мир, да любовь, дети мои!». Одноклассники поддержали, Шото взял любимого за руку, поглаживая костяшки пальцев. Бакуго чуть не взорвался. На шестом месяце, Бакуго хотел биться об стол. Он просто поверить не мог в то, что будет хоть когда-то смотреть дерьмовые мелодрамки. Он уже и не помнил, когда в последний раз у него были глаза не покрасневшие вокруг от слёз, а в уютном зале чистота, а не валяющийся попкорн и использованные салфетки, которые омега кидал в телевизор, зажимая в сильных объятиях подаренную мягкую коалу, что так несвойственно напоминала ему половинчатого. Бакуго проклинал всех и вся, ему жутко хотелось трахаться, а всё, что он получал это минет и иногда римминг, видите ли, Двумордый придурок не хотел беспокоить их кроху: «Ещё месяц, потерпи ещё немножко, Кацуки, и я возьму тебя, буду вдалбливать в койку, пока имя своё не забудешь». И Бакуго терпел. Ел чесночные гренки с не любимым шоколадом и терпел. Получая очередное угощение или подарок, Кацуки бережно поглаживал его, ставил на полку или закидывал в рот, светящимися глазами смотря на своего слабо улыбающегося мужа, умилённо трогающего его по надутой щёчке, или по сильно выпирающему животу, заставляя в очередной раз ощущать, как сердце пропускает удар. Да, определённо, Шото самый лучший и заботливый альфа. Альфа, который читает детские сказки на ночь, (когда не патрулирует город), любяще гладит по колючкам и целует в висок. И он весь принадлежит только Бакуго. Кацуки хотел взвыть в тот день, когда у Шото начался гон, альфа заперся в соседней комнате, рычал, а на постукивание, шептал что-то неразборчивое и несвойственное его поведению. Омеге хотелось выломать дверь и наброситься на половинчатого засранца. Бакуго понял, что такое двенадцать кругов ада. В то время, когда лежал на больничной койке, раздвинув ноги, практически выворачивал руки Шото, и кричал громко маты, недобро зыркая на акушеров. Кацуки казалось, что его разорвёт, он даже не испытывал такого от переломанных костей, ударов и многого другого дерьма, что пришлось пройти герою номер три. Он поклялся, что больше никогда не будет рожать, когда маленькая головка начала из него вылезать, а Тодороки свободной рукой, заботливо убрал прядь светлых волос с мокрого лица. Они не узнавали пол ребёнка, поэтому лёгкое удивление, после перенесённого мучения, даже слишком обрадовало. У них мальчик. Причём очень милашный. Всё именно так, как и думал Бакуго, этот карапуз ещё всем покажет. Ослепит всех красотой и невероятной силой от сильнейших смешанных причуд. Он будет гением. Кацуки в этом не сомневался, ведь этот малыш от его Шото. Либо на него так послеродовые гормоны действовали, либо он стал слишком сентиментальным, в момент, когда Шото взял ребёнка на руки и шепнул на ухо Кацуки: «Спасибо, милый, ты у меня самый лучший», у него потекли слёзы, и на губах вылезла глупая улыбка. Пожалуй, всё же рожать не так уж и плохо. И может быть… Да, и иметь ребёнка не так уж и плохо, особенно, если он копия половинчатого. У Акио были точно так же, как и у Тодороки, с левой стороны красные, а с правой пепельно-белые волосы, гетерохромные глаза, голубой, почти бирюзовый, и оранжево-красный. Сами волосы были торчком, прям как у Кацуки, и он также имел хитрый оскал, который в скором времени обязательно станет хищным, а ещё шебутной характер. Может, с возрастом перерастёт. Кацуки начал понимать материнство. И понимать фразу: «дети наше всё». Хоть его поначалу жутко и раздражал плач по ночам, и он готов был взорвать всё в доме, а потом и самого себя, вскоре он к этому привык. Даже смирился с грязными памперсами (это было очень, и очень сложно). Когда у Кацуки была течка или у Шото гон, приходилось Акио разъезжать по бабушкам и дедушкам, (к слову, они просто обожали внука и с нетерпением ждали одного, а можно и сразу двух), тогда молодая супружеская пара могли вдоволь насладиться друг другом (ну, это не значит, что до этого не наслаждались!) Акио любил смотреть телевизор и показывать на тот пальцем, звонко смеясь с улыбкой на лице, когда у героя номер два — Тодороки Шото брали интервью, или когда незаметно снимали, когда он кого-то спасал. Бывали времена, когда Шото оказывался в больнице. Например, на него пару раз сваливались обломки от дома, во время того, как он вытаскивал женщину и её тявкалку, или когда спасал ребёнка. В такие времена Акио сильно плакал, зарываясь носиком в грудь Кацуки и сжимая маленькими пальчиками его кофту, шепча: «пасли к папатьке». И Бакуго действительно ходил, он всегда ходил, только больше не один. Кацуки любил, когда Шото возвращался домой, а Шото любил возвращаться в их квартиру. Там его всегда встречали двое любимых людей. Бакуго он бережно притягивал к себе за талию, а Акио гладил по маленьким двухцветным колючкам, целуя в лоб, а затем и легко чмокая желанные губы своего омеги. И только после этого он шёл снимать свой костюм героя. Такие моменты и впрямь грели душу. И вот сейчас, когда Бакуго, облокотившись о кухонный косяк, смотрит, как Акио, хихикнув себе в маленькую ручку, готовится прыгнуть на крепко спящего отца, в красных глазах блестит огонь. Ухмылка освещает лицо, а рука непроизвольно ложится на округлый живот, любяще поглаживая, как обычно это делал Шото. Бакуго закусывает губу, наблюдает, за тем, как шкет подпрыгивает и приземляется на крепкое тело, зарываясь ручками в мягкие волосы отца. Шото бурчит, хватает сына за пухлую ручку и притягивает к себе, невесомо касаясь губами носика. Кацуки медленно подходит к любимым мужичкам, ложится возле Тодороки, незамедлительно оказываясь в тёплых, медвежьих объятиях, Шото проходится длинными пальцами по животу, забирается под широкую футболку и останавливается на пупке, дожидаясь отклика. Бакуго улыбается, вспоминая его слова о том, что родится альфа. И сжимает его руку, думая, что так оно и будет, ведь с Акио он не прогадал, сказав: «омега». Пальчики Акио проходятся по лбу Кацуки, а тельце ложится на родителей, ища позу поудобнее. Шото тихо смеётся, раскрывает объятия, давая сыну упасть на их тела, а затем вновь возвращает руку, шепча слова о любви. Бакуго краснеет, хрипит: «дурак», и счастливо лыбится. Он понимает, что с декрета уйдёт ещё не скоро.