***
Люди (aka идиоты), кажется, всегда верят, что любовь − это чуждое мне понятие. Я полагаю, это потому, что я, как говорится, не ношу своё пресловутое сердце на рукаве(1) Белстаффа. Люди, как обычно, совершенно неправы. Просто я знаю, каким жестоким может быть мир, и поэтому держусь особняком. Это защищает меня. По правде говоря, я влюбился в первый раз, когда мне было семь лет. Ровно в семь, на самом деле, потому что именно в мой день рождения в моей жизни появился извивающийся комочек мягкого рыжего меха. Впервые я понял, что такое друг. Слёзы из-за чёртовой собаки, вот что всегда говорил Майкрофт. Но я думаю, он просто ревновал.***
Не прошло и года, как я впервые взял в руки скрипку. Это не была любовь с первого взгляда. Подарив мне инструмент, Мамуля в первую очередь совершила акт отчаяния, надеясь, что это привлечёт моё внимание и немного займёт мой разум. Первые звуки, которые я издал, заставили Рэдберда убежать, чтобы спрятаться под кроватью, но я упорно продолжал, в первую очередь, чтобы показать Майкрофту, который даже не умел насвистывать мелодию, не говоря уже о том, чтобы играть на инструменте. Затем, после нескольких месяцев уроков и бесчисленных часов практики, я стоял в своей спальне и безупречно играл «Менуэт в G» Бетховена от начала до конца. Рэдберд сидел на кровати и тихо слушал, так что я понял, что это было хорошо. Впервые я ощутил под моими пальцами гладкое и тёплое дерево по-настоящему. Это было... приятно. И позже в тот вечер, когда я повторил выступление для своей семьи, и они − даже Майкрофт − мне аплодировали, я понял, что скрипка всегда будет частью моей жизни. Не из-за аплодисментов. Или, по крайней мере, не только из-за аплодисментов. Мне просто казалось правильным держать в руках издающий прекрасные звуки инструмент. Дерево и струны становились продолжением моего тела, когда я закрывал глаза. Казалось, я был удивлён любовью. Кроме того, Мамуля сказала, что я играл как ангел.***
В третий раз я влюбился, когда мне было десять. Насколько я понимаю, романы во время каникул − обычное дело, и именно это случилось со мной, как бы банально это ни звучало. Мы остановились в небольшом отеле в самом глубоком Сассексе, и мне было скучно. Мамуля в тишине и покое работала над статьёй для какого-то журнала, а Папуля читал толстый том о древнегреческом искусстве. Они ожидали, что мы с Майкрофтом появимся в столовой отеля во время завтрака и будем под рукой там, где семья собиралась поужинать, но между этими двумя приёмами пищи мы были предоставлены сами себе. Я понятия не имел, что задумал Майкрофт, хотя ближайшая кондитерская, без сомнения, занимала видное место. Что касается меня: я снова потерял своё сердце. День, когда это случилось, начался так же, как и все остальное. За исключением того, что, возможно, небо было особенно привлекательного голубого оттенка, а ветерок, казалось, благоухал цветами целого сада. Возможно, моя память немного романтизирована. Несмотря на мои многочисленные заверения в обратном, я всего лишь человек. После того, как я съел тосты с мёдом, которые мне хотелось, и яичницу-болтунью, на которой настояла Мамуля, чтобы я её тоже съел, я отправился на разведку. Пират только что прибыл в чужую страну, вооружённый только пакетом шоколадных бисквитов и небольшой упаковкой сока от «Рибены»(2). Конечно, мне не хватало первого помощника, чтобы Рэдберд поднялся на борт, пока мы были здесь. Я скучал по нему. В то утро я выбрал новое направление, немного более сельское, в надежде, что оно приведёт меня к чему-то новому и отличному. И это произошло. Во-первых, там было поле цветов. Так много цветов, так много ароматов. Я сел на древний пень на краю поля, чтобы съесть бисквит и выпить сок. Почти сразу же я заметил пчёл и то, как они, казалось, делали пируэты среди цветов. Это было увлекательно, наблюдать за ними, и напомнило мне о занятиях танцами, которые я недавно начал и которые мне очень нравились. Я наблюдал очень долго, прежде чем понял, что все пчёлы, казалось, следовали по определённому пути с луга. Быстро всё доев, я направился в том же направлении. Когда я увидел человека, облаченного в защитное снаряжение, я довольно долго стоял, просто наблюдая, как он перемещается от улья к улью. Даже в десять лет мой разум был беспокойным существом, что объясняло различные визиты в кабинет директора и несколько последующих отстранений. Но каким-то образом наблюдение за пасечником за его рутиной заставило всё стихнуть, как это делали немногие другие вещи. Когда мужчина заметил меня, у меня возникло искушение убежать, опасаясь, что он рассердится на моё вторжение и скажет мне что-нибудь плохое. Если бы это случилось, это испортило бы мне чудесное время, которое я проводил. Но мои ноги не двигались. − Прекрасный день для прогулки, − сказал, однако, мужчина, и в его голосе не было ничего, кроме доброты. − Мне очень нравятся ваши пчёлы, − сказал я ему. − Спасибо, − серьёзно ответил он. Он снял шляпу и показал загорелое лицо, светлые волосы, отливающие серебром, и мягкие карие глаза. − Они делают хороший мед? − Отличный мёд. − Он подошёл к тому месту, где неподалеку лежал рюкзак. − Я как раз собирался отнести немного в деревенский магазин, чтобы продать. − Он полез в рюкзак и вытащил маленькую баночку, наполненную густым янтарным веществом. − Вот, ты можешь попробовать и сказать, что ты думаешь. Я взял мёд, но если он думал избавиться от меня с помощью подарка, это не сработало, потому что я шёл с ним в сторону деревни, задавая вопрос за вопросом и уже тогда понимая, что однажды я тоже стану пчеловодом. Каждый день до конца нашего отпуска я навещал мистера Лэнга. Он даже нашёл подходящий по размеру костюм защитного снаряжения, который принадлежал его сыну, когда он был в моём возрасте, и позволил мне носить его, чтобы сопровождать его вокруг ульев. Однажды меня ужалили, но это была полностью моя собственная вина, поэтому я не держал зла. Я больше никогда не видел мистера Лэнга после того лета, но я никогда не забывал те дни с его пчёлами.***
Я раскрыл своё первое дело, когда мне было четырнадцать. Иногда я думаю, что утопление Карла Пауэрса было моей первой загадкой, но поскольку я на самом деле разгадал её только годы спустя (не по своей вине), вероятно, правильнее рассматривать случай с Мэгги Грин как тот, который положил начало моей карьере. Это было то, что заставило меня полюбить детективную работу. Конечно, ей следовало обратиться в полицию. Молодая девушка, которую изнасиловали, не имела абсолютно никакого права приходить к мальчику-подростку, чтобы добиться справедливости. Я даже сейчас понятия не имею, что, по её мнению, я мог бы сделать. Но она не хотела, чтобы её родители-фундаменталисты узнали, что она даже ходила на вечеринку, где это произошло, не говоря уже о том, чтобы обнаружить, что она больше не девственница. Почему этот факт был хуже правды о том, что на неё напали и надругались, тогда для меня не имело смысла. Или сейчас, если уж на то пошло. Мэгги была двоюродной сестрой моего одноклассника. Не друг, конечно, но и не враг тоже. Иногда мы сидели за одним лабораторным столом на уроке химии, и Дункан не был полным идиотом. Очевидно, мой случайный разговор о том или ином преступлении в газете, которое я раскрыл, навёл его на мысль, что я могу выследить нападавшего на его двоюродную сестру. И я это сделал. Это был мой первый раз, когда я работал под прикрытием. Я выдавал себя за молодого и не по годам развитого нового студента второразрядного колледжа, в котором учились и насильник, и его жертва. Подробности этого дела слишком очевидны и банальны, чтобы пересказывать их снова, но очень быстро я обнаружил преступника (паршивую овцу, сына очень мелкого депутата парламента) и сообщил его отцу, что он задумал. Мэгги получила кругленькую сумму наличными, нападавший покинул колледж, а её родители ничего не узнали. Я полагаю, что это был счастливый конец. Самое главное, в тот момент я знал, какой будет моя жизнь. Даже если бы я тогда не знал, по какой длинной и ухабистой дороге мне придётся ехать, чтобы добраться туда.***
Можно ли влюбиться в город? Конечно, я всегда знал Лондон. Это было место, которое следовало посещать по особым случаям. Обеды по случаю дня рождения у Симпсона, а затем утренник. Вечерние прогулки, чтобы увидеть рождественские огни на Риджент-стрит и выпить горячего какао, игнорируя поддразнивания старшего брата. Однодневные поездки, чтобы провести субботние вечера в Британском музее. Так что да, я знал Лондон и наслаждался им. Но когда мне было шестнадцать, Мамуля с Папулей уехали в Америку, чтобы она могла посетить какую-то научную конференцию, а так как это было во время школьных каникул, меня поселили в лондонской квартире Майкрофта. Он уже был на низших ступенях государственной власти и пытался подняться выше, слава богу, не имея ни времени, ни желания играть в няню. Поэтому он дал мне ключ, убедился, что у меня достаточно средств, и отпустил меня в город. Это были великолепные две недели. Я узнал Лондон, вдохнул его запах, принял его. От раннего утра на рынке Смитфилд и поздних ночей в Сохо до бесконечных прогулок по паркам и незаконных полуночных экскурсий на кладбище Бромптон. Город, казалось, проник в мои кости и поселился во всём, что проходит как моя душа. Когда я умру, я хочу, чтобы мой прах перенесли на крышу Елизаветинской башни и развеяли над городом.***
Прошла целая жизнь, прежде чем я снова влюбился. В последний раз. Неудивительно, что всё это было совершенно абсурдно. Я работал под прикрытием, впервые за несколько лет, сидя в столовой дома по уходу за престарелыми, когда увидел, как он вошёл. Вообще-то, прихрамывая. Это был невысокий мужчина, который чаще всего держался гордо; однако в настоящее время он был нерешительным и медлительным. Он не хотел быть в этом месте, не был готов полностью сдаться, но ему нужно было что-то, искра возбуждения, чтобы вернуть его к жизни. Прошло некоторое время, прежде чем он заметил меня, сел так, как я сидел в углу, но затем наши взгляды встретились и задержались слишком долго, чтобы быть социально приемлемыми. Одна из дам, сидевших за столом, сказала ему что-то обо мне, без сомнения, отрицательный комментарий. Я подумал, не отпугнет ли это его. (Очевидно, я не знал правды об этом человеке.) Конечно, в тот момент я также не знал, что скоро влюблюсь в Джона Ватсона. Мы оба были далеко не в том возрасте, когда такое обычно случалось, и мы оба приняли одиночество как наше естественное состояние. Более или менее. Но в столовой дома для престарелых двое мужчин увидели друг друга, и всё изменилось. Рэдберд. Пчёлы. Моя скрипка. Тайны. Лондон. И, наконец, Джон Ватсон. Вселенной потребовалось очень много времени, но в конце концов она всё исправила и свела нас вместе. Со времени нашего приключения в Счастливой долине очень быстро пролетело десятилетие. Иногда я оглядываюсь назад и пытаюсь понять, как всё это произошло, и, когда моё настроение особенно мрачное, проклинаю, что это произошло не намного раньше. Я, конечно, никогда не упоминал об этих мыслях Джону, так как он только улыбался, целовал мои кудри и заваривал нам чай. В эту ночь мои грёзы, по-видимому, длились слишком долго. Он зовёт меня перестать предаваться размышлениям перед камином и лечь спать. По привычке я немного ворчу, когда тушу огонь, запираю коттедж и желаю собаке спокойной ночи. А потом я иду к Джону.