Hold my hand in yours, and we will not fear what hands like ours can do. «Epic of Gilgamesh»
— Ханемия, — обратился охранник, и Казутора взглянул на дверь. — К тебе посетитель. Всё до боли знакомо: путь от камеры до комнаты свиданий, как шаги приглушаются линолеумом, щелчок ключа в замочной скважине и треск открывающейся металлической двери. Казутора знал всё это в точности до узора своих ладоней. Особенно знал, что Баджи начинал улыбаться, как только ему следовало переступить порог комнаты. Казутора не мог сдержать улыбки, присаживаясь напротив отделяющего его от внешнего мира стеклянного окна. — Вернулся так скоро? Баджи фыркнул. — Я тебя умоляю. Ты ж тут со скуки бы помер, если бы я не пришёл к тебе. — Он говорил правду, поэтому не позволил Казуторе вставить и слова, как продолжил: — Угадай, кто официально окончил среднюю школу? — Чёрт, неужели ты вылетел? Баджи закатил глаза, показав фак. — Нет же, придурок. Я выпустился, понял? Я теперь старшеклассник. Казутора находил наполовину очаровательным, наполовину забавным то, как гордо и медленно было произнесено «выпустился». Он усмехнулся. — Кто бы мог подумать? Всё-таки твои очки и прилизанные волосы не такие уж и бесполезные. — Завались. Я действительно учился. В каком-то роде. Чифую учился и помогал мне. — Он тебе даже позволил скатать его ответы на тест? — Нет. Ну, да, но я списал не всё под копирку. И вообще, суть не в этом, — Баджи тряхнул головой и с выражением триумфатора указал на Казутору. — Я обогнал тебя. — Ты же в курсе, что здесь тоже есть школа? Я поступил в старшую год назад. Казутора захохотал, насколько быстро наглая ухмылка была стёрта с лица Баджи. — Погодь, ты ходишь в школу в тюрьме? Какого хрена, как? — Знаешь о дисциплинарном центре для заключённых? Он предназначен для «наставления оступившихся юных умов на путь истинный», — передразнивая процитировал кого-то. — Или какая там херня написана в их буклетиках. Они спрашивают нас, хотим ли мы сдавать экзамены для поступления в старшую школу. Так что как-то так и получилось. — Хреново, должно быть. Казутора лишь пожал плечами. Он был не против учиться. В любом случае это шло ему даже на пользу, потому что оставалось намного меньше свободного времени для блуждания по границам разума, чтобы предаваться самокопанию и изъедать себя непомерным чувством вины. Учёба помогала ему чувствовать, будто таким образом он раскаивается. — Это просто школа. Скучное херовое место, но, — Казутора пожал плечами, оставляя за собой последнее слово, подсознательно избегая продолжения разговора. Баджи понял, куда он клонил, поэтому не раздумывая (это та природа знаний, которой не требуется серьёзного осмысления) перевёл всё вновь на себя и свою выпускную церемонию: Чифую до жути был рад, что они будут ходить в одну школу и надеется, что их вместе определят в один класс; Мицуя же не разделял восторга, явно недовольный, и потрепал Баджи по волосам со словами: «Ты уже совсем вымахал, а, Кейске?», будто они не были одногодками. Он рассказал, что Такемичи со своими друзьями будут учиться вместе с ними, поэтому они всей толпой отпраздновали окончание средней школы. Гордая довольная улыбка до ушей ослепляла Казутору, он видел, как мерцающий свет старых ламп отражался не только от стен комнаты, но и от зубов Баджи: если бы не он, Казутора так и остался бы в неведении. Все события пролетели бы мимо него, над головой, оставшись незамеченными и неважными, подобно естественному течению жизни, не нуждающемуся в стороннем наблюдении. Но Баджи приходил к нему. Всегда. Писал письма. Болтал. Рассказывал истории и подмечал, казалось бы, даже самые незначительные детали, как аромат чухай , который он стащил из магазинчика на углу, из раза в раз повторяя главное: он держит своё обещание. Невзирая ни на что, Баджи слишком любил Казутору, чтобы бросить его на произвол судьбы, поэтому навещал его и писал ему самые обыденные вещи самым отвратительным корявым почерком, какой только был на земле. — Спасибо, — выпалил Казутора, прервав нескончаемый поток слов. Ему следовало бы уточнить, за что именно он благодарил, но Казутора верил в Баджи, верил, что ему не надо было распинаться, чтобы быть понятым. Баджи знал. Странно, будь это наоборот. Он вздохнул — между бровей залегла характерная складка, когда его что-то раздражало, — и поправил очки на переносице. — Я же тебе говорил, помнишь? — риторический вопрос. Микрофон искажал голос, словно разбивая его на мелкие частички. Казутора улыбнулся мысленному сравнению. — С тобой — до самого конца. Слова застряли в горле. Финал должен был быть совсем другим год назад: умирающий в луже собственной крови Баджи с двумя ножевыми ранениями, после которых ни одна живая душа не могла выжить. Ни одна из них не была Баджи Кейске — ни одна из них не была столь преданной и упёртой. Хотя ему всё равно приходилось регулярно ходить на обследования до тех пор, пока его жизни точно ничто не будет угрожать. А парочка новых шрамов — повод лишний раз похвастаться, как сделал бы это только чрезвычайно глупый человек. Когда Баджи, спустя несколько недель после выписки из больницы, впервые нанёс визит с улыбкой, предназначенной для лучших друзей, Казутора не проронил, что никто и никогда не верил в него так сильно. Вместо этого он тихо пробормотал: — Я думал, ты погиб. Никакой иронии. Им владел настолько сильный стыд, что ему не составляло труда почувствовать терпкий густой вкус крови на языке. — Говорил же, что у тебя ничего не выйдет, — ответил Баджи с усмешкой. Тогда Казутора собрался с силами и сосредоточился, выдав те же слова, что и Дракену, о прохождении реабилитации. На ум не приходило ничего другого — иначе Баджи понял бы, что его любовь была не напрасной. День неизменно и методично сменялся ночью, зима сменялась летом. Баджи приходил к своему другу как к себе домой, и психологу-консультанту было удивительно, что, казалось бы, близкий человек, мать Казуторы навещала своего сына раз в сто лет. Жизнь шла своим чередом: он выпустился из старшей школы и с улыбкой слушал рассказ Баджи точно об этом же. С улыбкой, которая появлялась сама собой, как только Казутора смотрел на сидящего напротив Кейске. «С тобой — до самого конца».***
По наступлении двадцати лет изученные вдоль и поперёк двери отворились для него — свободен. Свободен выйти и поглядеть, какие крохи остались от жизни, пять лет из которой пришлось провести взаперти. Надетая одежда, отличная от привычной грубой униформы, ощущалась чужеродной, мешком, несуразно сидящим на теле, и Казутора безуспешно пытался привыкнуть к новой рубашке, постоянно одёргивая её на себе. Он кивнул охранникам, проходя мимо них, всё ещё ожидая, как они сейчас захлопнут перед его носом дверь и потащат обратно в камеру, на самом деле сыграв с ним злую шутку. Однако они остались на своём посту и всего лишь закрыли дверь за спиной Казуторы, очутившегося на улице. — Слышал, тигр сбежал из зоопарка, — Баджи Кейске собственной персоной стоял, прислонившись на новенький байк, подаренный на восемнадцатилетие. По случаю чего он выносил мозги Казуторе при трёх посещениях, и пять следующих последний постоянно припоминал это. Казуторе хотелось броситься к нему и одновременно убежать прочь, поэтому он встал посреди пути и не шевелился, с полным ощущением безнадёжности придерживая сумку со старой одеждой. — Серьёзно? Ты первый, кого я вижу после освобождения? — отшатнулся. Препирательства были бессмысленными, когда утекло столько воды и между ними не осталось ничего, что бы связывало их вместе. Баджи разразился смехом. Казутора с трудом выдохнул. В отличие от выданной одежды, ему было ведомо чувство, каково это — быть занозой в заднице Баджи, даже если собственное имя давно позабыто. — Неужели я не понёс достаточное наказание? — Ладно, тогда давай, топай пешком до моего дома. Я оставлю тебе свой телефон, хотя что-то сомневаюсь, что ты умеешь им пользоваться. На душе стало так приятно, внизу живота разлилось томительное тепло: Баджи не спрашивал, куда он направится, для него это было ненужным и каким-то искусственным; и как он предложил остаться у него — до очевидности просто, будто и не существовало в его мире иного варианта, кроме этого. Может быть, именно поэтому Казутора сократил между ними дистанцию и обнял Баджи, зарываясь лицом в основание его шеи. — Я так рад, что ты на свободе, — выдохнул Баджи в его волосы. Сжав напоследок Казутору покрепче, он отпустил его. — А теперь давай-ка подброшу тебя до дома. Казутора смолчал, что это дом Баджи, не его. Смолчал, что он всего лишь гость. Не сказал: «Не предлагай мне больше, чем я заслуживаю». Он просто залез на байк сзади Баджи и несмело обвил руками его талию, когда под ними заревел мотор. Веяло ностальгией. Казутора вспоминал, каково это — быть ребёнком. Раньше всех событий прошлого: как он сменил причёску, чтобы казаться круче; как развелись его родители; как он набил тату на шее, — он явственно вспомнил одно: как сидя позади Баджи на его старом байке доверял ему в выборе места, где им было бы весело, где было бы безопасно. Доверял ему, чтобы он катал его куда угодно. Всё же что-то осталось неизменным. Казутора судорожно впустил воздух в лёгкие. Вдох. Ещё вдох. Прислонился лбом к спине Баджи, пока они мчались по городу. Всё размывалось яркими красками и причудливыми образами, смутно напоминающими здания и людей. Казалось, что ещё чуть-чуть и Казутора заплачет не то от облегчения, не то от чего-то другого: в животе туго скрутился узел, а в горле встал ком. Удивительно — он свободен. Свободен приходить и уходить, когда захочет, спать и пробуждаться, когда захочет, выбирать самостоятельно завтрак, обед и ужин. Свободен ощущать на кончиках пальцев жизнь, подобную теплу Баджи, опаляющему через футболку, рёву мотора. Свобода пахла весенним ветром. Прошло пять лет, о которых он мог лишь судить по рассказам, поэтому Казутора беспрестанно рассматривал окружающую его обстановку, невольно задаваясь вопросом: «Всё так просто?» Слишком легко. До безобразия обманчиво. До неописуемости иллюзорно, словно всё это разом утечёт, как песок утекает сквозь пальцы, и Казутора очнётся вновь там, где ему самое место: в тесной камере за закрытыми дверями под строгим надзором. Слишком легко — от снедающего чувства вины никак не избавиться, — подумалось Казуторе, когда он беспомощно таращился на беспорядок из горы обуви в чужой прихожей и услышал Баджи: — Можешь принять ванну, если хочешь. Просто возьми что-нибудь из моего шкафа, у нас всё равно с тобой один размер. Слишком легко — Казутора не до конца понимает, как вернуться к привычной жизни, словно ничего не произошло и он заслужил всё это. Но стоит постараться и попробовать привыкнуть. Он на цыпочках прошёл в комнату Баджи в поисках подходящей одежды. На стене висела пробковая доска, увешанная множеством фотографий: тут и Баджи с Чифую, а тут все основатели «Томан» дружно смеются, некоторые старые — с Казуторой; вот Майки пожёвывает краешек пустой упаковки Папико , члены «Томан», большинство из которых в юкатах, во время мацури . Рассматривая их поближе, Казутора поймал себя на мысли, что, пускай его нет на большинстве из фотографий, он отлично знает историю каждой благодаря Баджи. Ибо он всегда держит своё обещание. Увлечённый, Казутора не заметил приближение кота и, когда тот прыгнул на него, закричал от неожиданности. Баджи рванул на помощь — его волосы беспорядочно рассыпались по плечам, когда он с силой отворил дверь. — Что случилось? Беспокойство, исказившее черты его лица, махом сдуло, как только Кейске увидел Казутору, стоящего перед белым котом. Баджи рассмеялся. Нет, скорее, заржал до потери пульса, держась за дверной косяк. Он взял на руки кота, прижав щеку к его мордочке. — Ты напугала его, Уме-чан? — Ты назвал свою кошку Уме? — Ага, и ты до одури испугался её. Ну ты глянь на неё, — Баджи протянул питомца Казуторе, — она же ангел во плоти, а ты струхнул. — Я не ожидал, что здесь будет кто-то, — сказал он в свою защиту. — Что, ты один из тех, кто не разрешает своим котам залезать на постель? — От них шерсть потом кругом, — Казутора указал на чёрную футболку Кейске, подтверждая свои слова. Баджи было всё равно, поэтому он снова обнял Уме. Казутора закатил глаза. — Тебе же лучше, если привыкнешь к такому положению дел, — под этим ненавязчиво подразумевалось сожительство с четырьмя котами Баджи, потому что выхода не было. — Не, только не говори, что ты подумал, будто я найду тебе отель или что-то типа того? Я думал, это само собой разумеющееся: ты будешь жить у меня. — Уме мяукнула. — Спасибо, Уме-чан, даже ты согласна, — Баджи обратился к Казуторе: — Ты можешь съехать от меня, как найдёшь работу, если захочешь. — А что если я не захочу? — он пошутил, но Баджи только шире заулыбался. — Тогда тебе придётся привыкнуть быть в шерсти. Знаешь ли, коты на первом месте. — Я был здесь, когда нам было по одиннадцать, — слабый протест. — Как мило, но тебе не победить, Казутора. Коты привыкли спать на кровати, кроме Чоби — у него отдельный домик. Давай, иди в ванную, — Баджи вышел из комнаты с Уме на руках, и Казутора последовал его совету, наконец расслабившись в тёплой воде наедине с собой. После всех процедур одежда Баджи казалась более привычной и родной, в ней лучше дышалось. Задумавшись об этом, Казутора услышал включённый телевизор. Перед ним сидел на диване Баджи, низко опустив голову, распущенные волосы полностью закрыли его лицо. Он взглянул из-за импровизированной стены, как только Казутора вошёл в гостиную. — Ты в порядке? — Баджи утвердительно кивнул в ответ и похлопал рядом с собой. Казутора присел на свободное место. — Если ты хочешь, я могу остаться где-нибудь в другом месте. Тебе не обязательно давать мне кров… Баджи слегка покачал головой, усмехнувшись. — Дело не в этом. Я хочу, чтобы ты остался здесь. Просто, — он тяжело вздохнул, запустив пальцы в волосы. Казутора не находил себе места, не знал, куда деть беспокойные руки, поэтому просунул их под бёдра и терпеливо ожидал, что скажет Баджи. — Тяжело поверить, что ты правда здесь. — О, на самом деле — нет. Я всего лишь голограмма. Не поверишь, какие в дисциплинарном центре развитые технологии… — его остроумие прервал резкий выпад Баджи, который приблизился к нему с широкой улыбкой на лице: от такого нежность тихим и сильным потоком разлилась в животе Казуторы. Пальцы Баджи скользили по лицу напротив, подушечки мягко и заботливо проходились по его чертам, постепенно сближая: нос к носу, лоб ко лбу. — Я скучал по тебе, — выдохнул Баджи, и Казутора был не в силах оторвать глаз от дрожания тёмных длинных ресниц закрытых век. — Больше не попадай под арест, ладно? Казутора засмеялся больше от непривычной щекотливой близости, чем от шутки. Он уронил голову на плечо Баджи, и был заключён в крепкие объятия — они сидели в странной угловатой позе. — Я постараюсь. — Шёпот пробежался по гладкой коже. — Но тюремная еда такая вкусная, что грех туда не вернуться. — Идиотина. — Руки крепко удерживают Казутору, а в голосе явная облегчённость. Казутора разом чувствовал столько, что просто не описать нормально словами. Слишком легко — сказать «спасибо», чтобы оно означало только это, а не «почему». Благодарность есть всего лишь синоним зависимости, и Казутора никогда не сможет вернуть её сторицей на пути своего искупления: ни «Томан», ни Майки, ни Баджи. Он не посмеет извиниться, рискуя прослушать очередную лекцию на эту тему. И всё же горло жжёт, нестерпимо хочется сказать одно-единственное слово… Вина, нависая дамокловым мечом, способна срастись с человеком и стать его второй кожей. Казутора же просто покрепче сжал плечи Баджи, стараясь как можно лучше зарыться лицом в его шею до тех пор, пока последний не отстранился от него, чтобы взглянуть в золото столь дорогих глаз, будто они и правда были самым желанным сокровищем на свете. Громкие слова были ни к чему. — Я рад, что ты вернулся. — Хорошо быть свободным. Это странно, конечно, но, — Казутора задумался, подбирая слова и пробуя их на кончике языка, всё ещё явственно слыша каждый свой шаг от закрытых ворот, — всё же должно быть в порядке? Баджи не был бы Баджи, если бы не стоял на своём до конца (о большем Казутора не смел и мечтать). Он улыбнулся. — Мы справимся, — без сомнений и раздумий уверил Казутору, как в тот раз, когда шестеро мальчишек собрались в храме, не ведающие, какое влияние на мир могут оказать их действия. — «Ты и я, Казутора». — Больше, чем обещание. — «Ты и я». — Хорошо, — выдохнул, освободившись из объятий. — Спасибо ещё раз. Баджи цокнул языком, поднявшись и направившись на кухню. — Прекрати благодарить меня. Я не делаю тебе никакого одолжения. — Мне так не кажется, — пожал плечами. — Больше похоже на затишье перед бурей. Прямо как в тот раз, когда мы стащили геймбой . — Такой невероятно умный человек и такой тугодум, а, Казутора? — ухмылка не предвещала ничего плохого, поэтому страх, окативший волной Казутору, утих. — Тебе не подкопаться под меня и моё решение. Это не одолжение. Я дал обещание. Я так хотел и хочу до сих пор, знаешь ли. Тебе не обдурить меня, как ни старайся. А вот это — наглая ложь. — Ты поверил мне, когда я сказал, что шоколадные капли в дынном мороженом — настоящие семечки, — припомнил Казутора. — Сколько ты там их выковыривал? Пять минут. Мороженое тогда почти всё растаяло. — Завались. Они выглядели как настоящие. — Ты верил в это целое лето, — смех. — До тебя допёрло, что я соврал, когда увидел Дракена, который ел их. Баджи ворча достал из холодильника сок. — Ладно, может ты и обманул меня однажды. Больше у тебя ничего не выйдет. Казутора кивнул на упаковку сока. — Ты в курсе, что держишь её неправильно? Поэтому тебе так трудно пить его. Тебе надо перевернуть его вверх дном или вроде того. — Чё, серьёзно? — голос Баджи звучал по-настоящему удивлённо, Казуторе его было почти жаль, что он всем своим видом старался не выдавать коварную задумку. Он проследил, как Баджи налил по «совету» сок мимо стакана на стол. Казутора засмеялся в кулак. — Я, блять, ненавижу тебя, — рука уже работала сухой тряпкой, убирая беспорядок. От смеха у Казуторы в уголках глаз выступили слёзы. — Как ты повёлся на эту хрень, чувак? Ты только что сказал мне, что я не смогу обмануть тебя. Ты знал, что я не упущу возможности доказать обратное. — Мне подумалось: «Это логично». — Ага, как настоящие дынные семечки. — Заткнись. — Нет, реально, как? Кому вообще в голову взбредёт засыпать в мороженое настоящие семечки? Это же экономически невыгодно… — Баджи бросил в него мокрую тряпку, всю липкую от яблочного сока. — Фу, какая мерзость. — Радуйся, что я не запустил в тебя стаканом. — Тогда тебе пришлось бы убирать ещё больше. — Оу, но это того стоило бы, — заверил Баджи, возвращаясь с двумя стаканами на диван. Один он подал Казуторе. — Без шуток, прекращай с этой хернёй об уходе. Мне неприятно, когда ты так говоришь о себе, — взгляд упёрся в светлую поверхность напитка. — Ты отсидел своё. Дважды причём. Я знаю, что вина просто так не исчезнет, но, — почесал затылок, раздумывая, — если мы хотим двигаться вперёд, то должны оставить прошлое позади. «Я чуть не убил тебя», — звучало в голове Казуторы в противовес всей оказанной ему доброте. — «Я почти уничтожил своими руками то единственное, чем дорожил больше всего на свете». — Только захотеть, и он ясно помнил, будто это было только вчера, как этими руками ранил Баджи и обрушил болторез на голову Шиничиро. Тогда в нём плескались уверенность право имеющего и благородство героя. Недолго. Высокие чувства взвились, впились зубами в отместку — это была ужасная ошибка, опрометчивое решение. Но руки его не отмыть. Смерть есть смерть, и они по локоть в крови. Она до сих пор источала сладковатый аромат. Казутора знал, она въелась под кожу с такой силой, как его собственное сердце разгоняло по телу кровь. Он смотрел на Баджи: тёмные пряди плавно ниспадали на плечи, уголки губ образовывали мягкую улыбку, обнажая клыки. Его глаза источали честность — подобно горящему янтарю в лучах солнца, проскальзывающих в комнату через окно. Даже вечно сомневающийся Казутора видел её неподдельную, ничем не искажённую природу. Он смотрел на того, кого едва не потерял. Одиночество превратило бы существование в невзрачный камень и на губах не осталось бы даже призрака его имени. Желание разрыдаться и поцеловать Баджи были одинаково велики — сердце гулко билось в груди, давило на рёбра и тяжелело с каждым ударом. Казутора любил его, но вовремя прикусил язык: Баджи Кейске был сделан из самого лучшего материала, к которому он не смел прикасаться больше, чем было дозволено. — Ты такой идиот, — Баджи потянул Казутору обратно в гостиную. — Это моя фраза, которую ты дважды украл за день. И вообще я молчал. — Вот именно. Это значит только одно — ты опять накручиваешь себя. — Откуда тебе знать? Баджи горделиво заулыбался, прямо как в тот раз, когда сказал Казуторе об окончании старшей школы. — Потому что я знаю тебя с детства. Под грудью заныла тупой болью игла — Казутора уткнулся в стакан. — Прошло пять лет. — А может: — «Боюсь, больше нет того мальчика». — Или всё же: — «Что если я изменился до неузнаваемости?» — Разве ты не забыл меня? — Не, это как управлять байком. На самом деле ты не можешь разучиться, как бы долго ты ни притрагивался к нему. Мышечная память или что-то вроде того. Не знаю. Я ж списал биологию у Чифую, — признался Баджи, почесав нос. — Но так это работает у меня. Казутора отпил сок, не зная, что сказать или сделать. Когда он просунул ноги под бёдра Баджи, тот безмолвно накрыл рукой его лодыжку. Боже, как же он соскучился по таким обыденным прикосновениям, по самой близости. По рукам на плечах, сплетённым между собой пальцам, по покоящейся голове на коленях — все эти маленькие, но очень важные жесты говорили о душевном тепле. Говорили: «Я здесь». Это невероятно расслабляло, но тревога разрывала Казутору, выводила из равновесия, как пронзительная пожарная сигнализация.***
По телевизору шла развлекательная передача: женщина висела на турнике на волоске от смерти, чтобы получить денежное вознаграждение, сумму которого прослушал Казутора. Баджи был невероятно вовлечён в происходящее, поэтому оставалось тихо сидеть рядом. Было интереснее смотреть на Кейске, бросая на него долгие взгляды. Такое было совершенно нормальным. Казутора был лишён привычных радостей: быть рядом с Баджи, к которому можно протянуть руку и дотронуться, который был готов разделить свою жизнь с ним. В кармане неожиданно завибрировал телефон, и, как только Баджи прочитал входящее сообщение, на лицо наползла широкая улыбка. — Ну наконец-то. Твой подарок прибыл. Казутора недоумённо моргнул. — Ты о чём? — Пошли, — схватил его за запястье и, подняв за собой на ноги, потащил к входной двери. Спускаясь лифтом в холл здания, Баджи ни на мгновение не отнимал свою руку от Казуторы. Выйдя на улицу, он тут же заприметил знакомую фигуру, выделяющуюся среди прочих, опирающуюся на байк и что-то смотрящую в телефоне. Отросшие осветлённые волосы были забраны, но даже так татуировку на виске ни с чем нельзя было спутать. — Дракен, — только и успел выдохнуть Казутора, как был оглушён криком Баджи: — Йо, Дракен, ты припозднился! Тот оторвался от телефона. — Твоя проблема, что ты ничего толком не написал, — сказал как отрезал. Переведя взгляд на Казутору, он улыбнулся. — Наконец перестал экспериментировать с волосами, а? — Это касается и тебя. Корни уже вон как отросли. Дракен пожал плечами. — Не было времени заняться ими. — Почему бы тебе не попросить об этом Инупи? — подначивал Баджи, многозначительно толкая локтём друга в бок, за что получил шлепок по затылку. Послышалось недовольное шипение. — Да за что? — Клоуна из себя не строй. — Сказал чувак, который… — Дракен метнул грозный взгляд, и Баджи поднял в знак примирения руки. — Понял-принял. Никаких разговоров про Инупи. Знакомое, родное чувство прошлого вызвало у Казуторы улыбку. — В общем, мне нужно ехать обратно в магазин, — уведомил их Дракен. — Я предупредил Инупи, что отлучусь ненадолго. — Баджи так хорошо контролировал выражение лица, что на нём черным по белому было написано желание пошутить. Казуторе едва удавалось подавить смех. Дракен закатил глаза. — Боже, вы реально друг друга стоите, — в голосе проскальзывали ноты тепла. — Верно? — Кейске притянул Казутору за плечи, к себе поближе, и разговор разворачивался всё быстрее и быстрее, что не всё можно было толком понять. — Прости, что не могу нормально побыть с вами, мне надо возвращаться, — порывшись в карманах, Дракен выудил ключ и кинул его Казуторе. — Приятного пользования. Тело было быстрее мысли, и Казутора поймал ключ прежде, чем смог сообразить, что происходит. С секунду погодя, когда каждое слово хорошенько отпечаталось в сознании, он лихорадочно переводил взгляд с Баджи на байк и обратно. — Неужели? Баджи беззаботно пожал плечами. — Я хотел сделать тебе достойный наконец-ты-вышел-из-тюрьмы подарок. — Вряд ли дело в этом, — встрял Дракен, засунув руки в карманы комбинезона. — Теперь — да. И тебя же вроде Инупи ждёт? — Баджи скорчил гримасу в ответ на показанный средний палец. Дракен, собравшись удалиться, остановился. — О, чуть не забыл. Улыбашка и Злюка попросили всех прийти к ним в эту субботу. Они собираются открывать раменную, поэтому хотят, чтобы мы попробовали их еду. — Чёрта с два, — пулей ответил Баджи. — Я не собираюсь помереть. — Да-да, — подобная реакция для Дракена была обычным делом. — Встретимся в восемь вечера? — Кейске кивнул. — И, Казутора, — обратился он ко второму. Казутора медленно поднял глаза, отрываясь от разглядывания ключа, свыкаясь с мыслью, что это его, это подарок, и посмотрел на Дракена. — Рад твоему возвращению. Это было действительно так. Наблюдая, как Дракен удалялся всё дальше и наконец исчез за поворотом, Баджи полностью переключил всё внимание на Казутору. — Давай прокатимся, попробуем. — С какой целью ты мне подарил его? Баджи медленно моргнул. — Потому что я хотел сделать тебе приятное, вот почему. Будто настоять на своём и убедить Казутору остаться подле было недостаточно, поэтому надо было сделать что-то ещё, большее. Казуторе хотелось сжаться, стать совсем крохотным, чтобы доброта Баджи не смогла настигнуть его, захлестнуть с головой там, где ему хотелось спрятаться навсегда. Только вот у неё были свои способы отыскать его, где бы он ни был. Она — гибкая грациозная змея, текучее тело её заполняет всё пространство вокруг, обвивает заботливо лодыжки Казуторы, не позволяя сбежать. Баджи улыбнулся ему. — Куда бы ты хотел съездить? Несмотря на рой гнетущих мыслей, Казутора непроизвольно одарил улыбкой в ответ, взвешивая ключ в ладони. — На пляж. Честный ответ. Баджи не разрушил желание нотациями, что до ближайшего пляжа час езды, что приедут они только на закате странного дня и что вообще им следует повременить с поездкой, отложив её на следующий раз. Не упрекнул Казутору, не стал сомневаться в его выборе, убеждая подумать хорошенько, верное ли это решение. — Не против, если я поеду с тобой? Свои ключи я оставил дома, — бессовестный. Как всегда. Казутора поудобнее устроился на своём байке, ноги и руки скорее рефлекторно, чем по чёткой мысленной команде заняли верные положения — привычка, которую не сотрут года. Мышечная память. Сидение сзади прогнулось под весом Баджи, и если у Казуторы дыхание спёрло, а горло свело спазмом, когда Баджи крепко обвил руками его талию, то он готов унести этот секрет с собой в могилу. Байк покладисто ревел в пусть и потерявших значительную долю опыта, но умелых руках, и с лица Казуторы не сходила широкая улыбка, приветливо встречающая упругие потоки токийского ветра. Где-то на задворках подсознания теплилась мысль, что, пожалуй, после такой поездки волосы будут походить на воронье гнездо. Всё тело прошивал искрящийся смех — голова кружилась немыслимо. Казуторе казалось, что он пьян. Так оно и было. Чувства его переполняли, были юными и настолько яркими, что блеск далёких звёзд мерк перед ними. Были свободными. Баджи щекой прильнул к спине Казуторы, и всё его тело было одним ощутимым источником тепла. Оно напоминало о котацу , под которым они, будучи ещё детьми, проводили бесчисленные часы за чтением и поеданием мандаринов; напоминало о цитрусовом аромате от разбросанных по всей комнате оранжевых кожурок. То тепло, которого был достоин только Казутора: не сын своих родителей, не слабак, притворяющийся крутым парнем до тех пор, пока не станет таковым; но тот Казутора, который был ласковым и нежным, любое касание к нему причинит боль и оставит кровоподтёк. В такие дни мама Баджи частенько навещала их двоих, приглядывая, и Казутора помнил, как он находил мало сходств между ними: угловатые черты сына — мягкие материнские линии, детские округлости — изящный точёный профиль взрослого. Было у них общее — фирменная, изогнутая, всегда шире на одну сторону улыбка, выбивающая землю из-под ног. Казутора до сих пор её не чувствует всякий раз, как видит ухмылку Баджи, беззащитный перед её подавляющей силой. Однако в одном он не может лгать даже самому себе — он всегда немного забывается от этой улыбки: в одиннадцать, тринадцать, пятнадцать и даже двадцать лет. Он научился скрывать свою любовь, взращивать её, подобно цветку, в тени. Баджи всегда был для него маяком, путеводной звездой, когда Казутора был вечно уставшим, страждущим покоя моряком, истосковавшимся по дому.***
Как только было найдено свободное место для парковки байка, Баджи слез с него — Казутору словно вырвали из блаженного тёплого сна. — Нам вообще можно быть здесь ночью? — спросил Кейске, окидывая взглядом простирающийся пляж. — Не заметят — не придётся узнавать. Ощущения накрыли с головой: острый запах соли забил в нос, ритмичная мелодия набегающих на берег волн, как ветер гармонично дополнял всё это. Казутора поспешил разуться, внимательно следя, чтобы не наступить на песок в носках прежде, чем они окажутся аккуратно свёрнутыми в туфлях. Баджи же было всё равно на осторожность — песок то и дело разлетался по сторонам от него, как он похлопал друга по руке. — Спорим, я быстрее тебя добегу до воды? — и рванул по направлению к своей цели. Тихая и вместе с тем приторная нежность обволокла Казутору с ног до головы прежде, чем он побежал за Баджи следом. У того, может быть, и была фора в несколько секунд, но Казутора был легче и быстрее, как выяснилось, когда он первым оказался у кромки воды и волны лизнули его ноги. Просиявшая улыбка — уже был готов петь от своей победы, как Баджи специально, с размаху, толкнул его всем своим весом. — Ты — грёбаный урод! — завопил Казутора. Промокший до нитки, он звонко смеялся, но холод, липкими пальцами пробравшийся под кожу, остался незамеченным, когда его глаза видели только Баджи, склонившегося сверху. — Как водичка? — невинный вопрос, и Казутора пнул его по ногам с достаточной силой, чтобы Баджи потерял равновесие. Ему почти удалось вернуться в устойчивое положение, но Казутора не дал и шанса, схватив его с силой за ворот футболки и потянув на себя — они навалились друг на друга в самой неуклюжей позе, какая только существовала. Лоб Баджи встретился с подбородком Казуторы, и двое ухохатывались до ужаса громко, захлёбываясь воздухом, чтобы стонать от прошивающей всё тело боли, словно это было самое забавное в мире. Невинная простота происходящего — так легко толкнуть друг друга в воду, ритмично разбивающиеся об их тела волны, океанской воды которых наглотался Казутора, и как он сидит откашливаясь и смеясь, — могла быть забавнейшей вещью, самой нормальной, действительно обыкновенной взамен привычной рутине, ставшей неотъемлемой частью жизни Казуторы почти на десятилетие. Естественно дополняло и то, что Баджи был тем единственным, кто сидел рядом с ним, хватая ртом воздух в попытке отсмеяться, держась рукой за живот; чьи волосы прилипли к шее, лицу и спине. Окутанный лунным светом, он был прекрасен как сама жизнь. Вскоре их смех растворился в уютном молчании, воздух продолжал дрожать от непринуждённости, смешиваясь с брызгами соли и пены. Они сидели на берегу — так близко, что плечи без труда могли соприкоснуться, — волны омывали их вытянутые ноги, и им было всё равно, что промокли они до нитки. Казутора склонил голову, наблюдая за Баджи, чей взгляд проходился по глади океана. — Знаешь, — начал Кейске после нескольких ударов сердца, — я и Чифую хотим открыть зоомагазин. — Я в курсе. Ты говорил об этом год назад. Баджи утвердительно кивнул. — Вообще это была моя идея, честно говоря. Чифую согласился потому, что я думаю, что он согласится на всё, что бы я ни предложил ему. — Мне знакомо это, — в голосе засквозила самоирония (-уничижение), выданная подсознанием. — По крайней мере ты просишь у него что-то нормальное. Баджи предупредительно ущипнул Казутору за руку, и тот вздохнул, готовый выдать дежурное извинение, когда не считал себя неправым. Тёплая рука осталась накрывать его прохладную. — Что я пытаюсь сказать, — Кейске продолжил разговор, его пальцы бездумно поглаживали кожу Казуторы. — Я бы хотел, чтобы ты присоединился к нам. Если ты хочешь, конечно. Казутора моргнул, сосредотачиваясь на лице Баджи, и выглядел почти смущённым, специально отведя взгляд. Он всегда думал: любовь и заботу необходимо заслужить вместо того, чтобы почувствовать желание дарить их вот так просто и получать так же без обязательств взамен; вместо того, что поселилось меж рёбер, распирая грудную клетку. И теперь эти чувства распутывались, вовлекая в объятия его сердце. — Правда? — Правда. Я думал над этим, — признался Баджи, — когда ещё не было чёткого плана действий, когда ещё не обсуждал с Чифую, что нам необходимо. Я всегда думал об этом — и всегда приходил к тому, что в моих мыслях ты рядом со мной. — Волны набегали на их ноги. Казутора думал о призрачных касаниях воды, о том, как ярко помнил её спокойствие после. — К тому же я думаю, что ты будешь чертовски мило выглядеть, работая с животными. Послышалось ироничное фырканье. — Заткнись. — Я вообще-то не шучу. Я хочу, чтобы ты был там. Знаешь, со мной. Всегда хотел, — Баджи полностью повернулся к нему, его глаза в лунных тенях стали почти чёрными, как океанская гладь позади. От них не сбежать и не скрыться. Казутора взглянул на их сцепленные руки. — Ты говоришь так из-за своего обещания? — свободная рука перебирала песок, пропуская его сквозь пальцы. — Так же, как ты постоянно приходил ко мне или как ты позволил мне остаться в твоей квартире? — В какой-то степени, — признал Кейске. — Когда я дал тебе обещание, я сделал так только потому, что хотел быть рядом с тобой. Я говорил тебе, Казутора: я до сих пор хочу. Я не лгал или говорил попусту. Я действительно так думаю и чувствую. Я не «держу обещание», я делаю то, что хочу. Не сбежать и не скрыться. Казутору бы точно смыло в океан, если бы Баджи не держал его за руку. — Ты реально чокнутый, ты знал? Кейске ухмыльнулся. — Мне часто говорят об этом. — Ну охренеть теперь. — Бедненький ты, — сарказм так и сочился в каждом звуке. — Как же ты без меня выживешь? — Я выжил за семь лет в колонии. Думаю, на тебя управу я найду. Слова вновь плавно перетекли в молчание — лёгкость витала вокруг вполовину меньше, чем их взгляды задерживались на лицах друг друга. Каждая секунда была столь же ощутимой, как песчинки, матово перекатывающиеся на ладонях Казуторы. Баджи покачал головой. — Прекрати смотреть на меня так. — Так, будто я действительно раздумываю, что более невыносимо: колония или ты? — он пошутил, но Баджи был серьёзен как никогда, его брови свелись на переносицу, а глаза были недвижимы. Казутора с трудом сглотнул ком в горле. — Так, что я готов тебя поцеловать. Казутора хотел выпалить «Что?» так же сильно, как и «Оу», и зайтись кашлем, умоляя песок развернуться под ним и полностью поглотить без остатка, или стоило самому начать копать себе яму, пока руки не будут сбиты в кровь и его силком не остановят, потому что… Потому что это разительно отличалось от первого и единственного раза, когда он поцеловал Баджи. Тогда они были двенадцатилетними детьми. Недогадливыми. Неуклюжими. Любопытными. Казутора уже тогда знал, ещё перед поцелуем, что был влюблён, но это чувство было более неопределённым, как тусклые размытые краски на холсте. Не любовь по её определению, гораздо более глубокое и существенное, покоящееся в его естестве, потому что он был ребёнком. В этот период всё кажется таким: оно столь огромное и необъятное, что невозможно расценить как помеху, которую сдует в мгновение ока. Поцеловаться будучи детьми не значило ровным счётом ничего или, напротив, значило слишком многое, как и большинство вещей и событий в подобный период жизни. Тогда они только посмеялись над произошедшим и продолжили играть в «Street Fighter» . Казутора в итоге выиграл раунд и заставил Баджи заплатить за своё мороженое — всё постепенно растворилось в липкой клубничной сладости и летнем оцепенении. Сейчас же всё совершенно по-другому. Они выросли, и рациональной части Казуторы ясно, что поцелуй не приведёт к концу света. Просто это будет поцелуй, который сможет усложнить всё происходящее между ними, разрушить всё моментально, привести к катастрофическим последствиям. Не конец света — ещё хуже, потому что рациональная часть Казуторы знала, что он выживет после этого. И его взгляд скользит по лицу Баджи, от его глаз к губам и обратно. И каждый его мускул требует действий, требует сократить дистанцию между ними, какая бы она ни была. И просто, так до банальности просто, он хочет этого. — Ты можешь, — выдохнул, наблюдая, как Кейске медленно наклонился к нему, ожидая, что Казутора передумает и отстранится. Губы прильнули к губам на полпути, на краткий миг, пробуя друг друга прежде, чем это выльется в большее, и Казутора поцеловал его медленно, чувственно: невыносимая, раздирающая изнутри боль проведённых порознь лет растворялась в каждом движении, отметалась языком. Он вскинул руки, путаясь пальцами в волосах Баджи, и притягивал его к себе до тех пор, пока Баджи не оказался сверху. Он осторожно уложил Казутору на землю, и последнего должно это было побеспокоить, потому что песок придётся вымывать и вытряхивать отовсюду, откуда только можно несколько дней к ряду. Его должны были беспокоить вода, набегающая теперь на затылок, и ночной холод, пробирающий до костей. Большее, на что он был способен, — стонать в губы Баджи. Все ощущения — белоснежная новизна. Каждый вздох — и уже стало казаться, что они привычны, — они естественный ритм их жизни. Знакомое и одновременно неизведанное. Улицы детства с несколько изменившимися зданиями — Казутора перепроверил. «Точно, я был здесь когда-то», — вспомнил он. — «Это то место, где я вырос». Они отстранились друг от друга, больше для восстановления дыхания, чем от нежелания продолжать, и Казутора наблюдал, как Баджи раскрыл глаза. Он выглядел совершенно по-другому: зацелованный до невозможности с разлившимся румянцем на щеках. Он — воплощение нежности и беззащитности, и Казутора был единственным достойным лицезреть его таким. Ему казалось, что только от этого он мог уже опьянеть, вдыхая всё до тех пор, пока лёгкие не наполняться и не станут одним целым с чувствами, заменившими кислород. Баджи улыбнулся и лёг на бок рядом прежде, чем посыпались протесты. — Не делай этого, — Казутора нахмурился, но говорить было бесполезно. — Теперь этот песок останется в твоих волосах до конца жизни. Кейске засмеялся. — У тебя на уме сейчас только это? — брови вскинуты, а его пальцы невесомо проходились по рёбрам Казуторы под футболкой. — Отчасти. Просто теперь на твоей подушке будет море песка… Перестань так делать, мне щекотно, — проговорил он, пытаясь увернуться от руки Баджи, но всё безуспешно. — Я знаю. Он пробежался пальцами вниз, на талию Казуторы, щекоча его до тех пор, пока последнему не удалось сбросить с себя надоедливую руку. — К тому же, какое тебе дело до моей подушки? — Потому что она будет рядом с моей подушкой, а я не хочу получить песком в лицо во время сна. — Ты теперь спишь в моей кровати? Казутора театрально насупился от обиды. — Разве не так? — Может быть, мне следует выпроводить тебя на диван. Ну, знаешь, чтобы спустить с небес на землю, — пальцем мягко потыкал щёку Казуторы. — То есть коты могут спать на кровати, а мне достаётся диван? Замечательно. — Прекрати ревновать моих котов. — Я не ревную, — слишком резко возразил, ощетинившись, что доказало Баджи о его правоте, — на лицо наползла ухмылка. — Да ну? «Я был здесь, когда нам было по одиннадцать»… — Во-первых, я так не говорю, — отметил он. Баджи попытался вставить «Именно так я тебя и слышу», но Казутора зажал ему рот рукой. — Во-вторых, я твой лучший друг и провёл за решёткой пять лет. Если кто и должен спать на диване, так это ты. Он отнял руку прежде, чем Баджи решил провернуть нечто мерзкое: укусить или облизать. Не сосчитать, сколько раз он так делал, когда они были детьми. Казутора знал слишком хорошо, что Кейске не откажет себе в удовольствии проделать это вновь. — Это мой дом. Очевидно, что кровать — моя. — Помнишь, как я приходил к тебе и твоя мама разрешала спать мне на кровати? Это называется гостеприимство. — Неа. Она давала тебе футон. Просто ты выпинывал меня из моей кровати и мне приходилось спать на нём, — поправил Баджи. — И что она говорила на следующий день? Баджи вздохнул, закатив глаза. — Что это было мило с моей стороны уступить тебе самое лучшее место для сна, — сдался он. — Почему мы вообще говорим об этом? — голос подёрнулся ленивой дымкой, его голова покоилась на груди Казуторы. — Потому что ты предпочтёшь спать со своими котами, чем со мной, — поддразнивая, он перебирал пальцами волосы Баджи. — Чёрт побери, тут один песок. — Я помою их пять раз, прежде чем на метр подойду к подушке. Идёт? А теперь заткнись уже про песок, — пробубнил он в шею Казуторы, целуя её тонкую кожу. Они лежали в тишине: Казутора гладил Баджи по волосам, пропускал пряди через пальцы, слушал его дыхание, с каждым разом всё больше входящее в медленный спокойный темп. Казутора вспомнил, что Баджи быстро засыпал, когда с его волосами кто-то так играл. — Баджи, — постучал легонько по плечам, услышав в ответ только вибрирующий слабый отклик. — Баджи, нельзя здесь спать. Мы на общественном пляже и мои ноги, по всей видимости, превратились в лёд. — Прекрати делать драму. Не так уж и холодно. Казутора нахмурился. — Ты так решил? — он попытался сесть, но Баджи потянул его назад. — Баджи, ну хватит. Пора возвращаться. Ты можешь использовать меня вместо подушки, когда доберемся до твоей квартиры. — Я могу даже насыпать на тебя песка? — Ты уже это делаешь. Ну же, — издал смешок. Ему удалось подняться, хотя тело активно противостояло резкому желанию двигаться сразу. Он поднял Баджи на ноги и засмеялся, когда они его не послушались, повели в сторону, — видимо, так сильно онемели, что Кейске пришлось опереться на Казутору. Они вернулись обратно к байку и, схватив оставленную обувь, сели на ступени лестницы, уходящей вверх, на улицу. — Знаешь, — проговорил Казутора, завязывая шнурки, — насчёт зоомагазина, о котором ты говорил. — Баджи ободряюще закивал, распрямляясь. — Я хочу быть его частью, если ты уверен насчёт этого. Баджи засиял, как полуденное зенитное солнце, одарив самой яркой улыбкой, какая у него только была. — Правда? — Только поговори сначала с Чифую. Может быть, ему не по душе твоя затея, и обязанность разобраться с этим в первую очередь лежит на тебе. Я не хочу… быть помехой или что-то вроде того. — О, об этом можешь не переживать, — успокоил, накрыв его плечи рукой и притянув к себе поближе, пока они поднимались по лестнице. — Вы быстро найдёте общий язык. В конце концов, у тебя есть я, так? Казутора не ошибся. Он до сих пор мог слышать шепчущее спокойствие океана, покинув его воды.