Секс по вражде

Людей, которые занимаются друг с другом сексом и имеют эмоциональную привязанность, что важно, здоровую привязанность, называют любовниками. Если у вас был секс без обязательств, то здесь всё просто — это интрижка. А как назвать людей, которые испытывают по отношению друг к другу ненависть, презрение, а секс для них скорее форма наказания? Ненавистники? Для Хазина это должно было стать лишь приключением. Короткая поездка в унылый Питер, где обитает один талантливый студентик. Его батька ещё в начале девяностых посадили за «белого китайца», так этот самородок от мира химии как-то отрыл старые записи отца со всеми формулами и уравнениями химических реакций. Шельмец умудрился не просто возродить «китайца», он его усовершенствовал. Штука оказалась настолько забористой и популярной, что её стали называть «китайским императором». Хазин, как истинный ценитель, решил прощупать почву для нового взаимовыгодного сотрудничества. Он почти заключил блестящую сделку, как появились бравые питерские менты во главе с каким-то гопником со двора в кепарике. Лицо будто грубо обтёсанный камень. Брови с резким углом и странным зигзагом на конце. Очевидно, его бровист был в жопу пьян, когда ваял сию инсталляцию современного бровистского искусства. Серо-голубые глаза такие же хмурые, как небо над этим сраным городом. Высокий, как останкинская телебашня. Атлетично сложённый, словно Зевс и до его мамки добрался. Интересный мужчина одним словом. Кажется о таких варварах мечтают недалёкие и не доёбанные тётки. Хазин закусывает губу и ухмыляется, в душе он был именно такой недоёбанной проблядью, а тут такие кадры. Ни здрасте тебе, ни до свидания. Сразу мордой в пол. Только сделку сорвал, уёбок. Ещё и шавка очкастая рядом мерзко тявкает, играет американского копа. Смешно. — Свой я, — наконец решает заговорить Пётр. Культурная столица, как же. Никакого гостеприимства. — Удостоверение в кармане, — у этого мужлана оказались такие же здоровущие лапы, как и всё остальное тело. Горячие, грубые, быстро хлопающие по всему телу. Интересно, а член у него поддаётся бабским легендам о соразмерности с руками и/или ногами? — Капитан Хазин значит, — Петюня даже расстраивается, что громила так легко и быстро находит корочку. В следующий раз нужно будет положить в передний карман джинсов. — И что же ты тут забыл, столичный мальчик? — с нескрываемым раздражением спрашивает Игорь. — Может поговорим в вертикальном положении? — продолжает ухмыляться Хазин. — Тет-а-тет, — Гром на несколько секунд завис. В этот момент он прикидывает возможные варианты развития событий. Правда со стороны больше походит на то, что он просто ёбаный тугодум, до которого всё доходит по расписанию пригородных электричек. — Э, алё. Майо-о-о-ор, — машет руками Пётр, всё ещё лежащий на холодном и грязном полу клуба. — Ладно, — согласно кивает Гром. — Идём, — лёгким движением руки, он поднимает Хазина с пола за шкирку, как щенка. Выгнав всех, кто прятался в мужском туалете от доблестной питерской полиции, Игорь буквально зашвыривает капитана внутрь. — Ну, вот, другое де… — и не успевает он договорить, как сильные пальцы сдавливают его горло, а рука буквально впечатывает в стену. Отчётливо слышится треск стекла. От сильного удара, затылок Хазина разбил позади висящее зеркало. Тонкой паутиной одна маленькая трещина расходится во все стороны. — П-п-полегче-е-е, — улыбаясь хрипит Петя, обвивая худыми пальцами широкое запястье Грома. — Вопрос всё тот же: что ты здесь забыл? — по трещинам в зеркале начали расползаться тонкие струйки крови. — Отсоси, потом спроси, — насмехается Хазин. Правда в том, что он и сам бы ему отсосал, но пусть сначала попросит. Как хороший мальчик. — Мне повторить вопрос? — точный удар в солнечное сплетение и бахвалящийся чёрт сгибается по полам. — Только давай как коллега коллеге, в херню про «случайно мимо проходил, решил зайти посмотреть» или «решил помочь питерским коллегам на добровольных началах» я не поверю. От вас, москвичей, — он говорит это с каким-то особым тоном, заставляя Петюнюшку закусить губу снова, но на этот раз сильнее, почти до крови. Властные мужики такие горячие. — Одни беды. — Кх-кх-кх, — откашливается Хазин, в этот момент, рука с горла перемещается на окровавленный затылок. Грубые пальцы сжимают мягкие влажные от крови волосы. Вынуждают парня опуститься на колени. — Мою правду ты слышать не хочешь, — он улыбается, наглый и хитрый. Смотрит снизу вверх, как шлюха на богатого клиента. — Тогда вернёмся к отсосу? — не моргая они смотрят друг на друга, застыв как изваяния скульптора. Лишь руки Хазина живут свою отдельную жизнь. Скользят по голеням, огибают колени, игриво поглаживают бёдра. И замирают лишь достигнув паха. Игорь молчит. Ждёт. Это зелёный свет. Резвые пальцы очерчивают наметившийся бугорок за ширинкой. Взгляд Хазина становится всё туманнее. Возбуждение вызывает в нём трепет и предвкушение. Он чувствует себя звездой. Порно-звездой. Он обязан затмить все части Глубоких глоток. На кону честь офицера. Правда из всей чести, у Хазина осталось только определение в словаре Даля. Не спеша, растягивая ожидание Грома, капитан расстёгивает ремень, тянет бегунок вниз. Игриво поддевает пальцами край белья и тянет вниз. Игорь всё ещё кусок холодного мрамора. Непробиваемый. Ну ничего, не такие сгорали рядом с Петенькой. Горячий влажный язык скользит по обнажённой коже от основания, по стволу, обводит головку. Нежные губы оставляют лёгкий поцелуй. Хазин в последний раз смотрит на лицо Игоря. Любой другой сказал бы, что у Грома морда так и осталась в форме и содержании кирпича, но только не Пётр. Ему достаточно заметить томную поволоку, чтобы почувствовать прилив возбуждения, поймать кураж. Он закрывает глаза и обхватывает головку губами. Дразнит языком, мразота. А потом заглатывает всё глубже и глубже. Пальцы Игоря на затылке Хазина сжимаются сильнее, толкают голову вперёд, а затем оттягивают назад. Задают свой темп. Показывают свою власть. Ох уж эти мужланы, вечно им нужно показать, что они доминанты. Никакого уважения к искусству! Хазину нравится, как Гром заполняет его, растягивая мышцы. Сильно. Грубо. Агрессивно. В какой-то момент воздух совсем перестаёт поступать в лёгкие. Начинается кислородное голодание. Пете это нравится ещё больше. Голодающий мозг даёт неплохие приходы. Короткие, зато бесплатные. Организм сопротивляется, пытается вытолкнуть чужеродный предмет. Рефлекторные слёзы и размазанные по лицу слюни смешиваются на багровеющем лице Хазина. А Игорю так только больше по душе. Лишь когда Петя сбавляет скорость и начинает обмякать, майор отпускает его. Хазин громко кашляет, пытается отдышаться, но грубые руки не дают времени на передышку. Они тянут его вверх. Разворачивают лицом к стене. Одна остаётся на затылке, прижимая голову к разбитому стеклу. Вторая спускает тесные джинсы, а за ними и боксеры. Шершавая горячая ладонь лапает ягодицы: мнёт, царапает, оставляя ярко-алые следы на мягкой коже. Резко меняет положение, обхватывая низ живота, тянет на себе. Осколки режут кожу на лице, но это лишь придаёт остроты. Не церемонясь с Петюней, Игорь входит в него. Всё с той же резкостью и пренебрежением к чужому телу. Да и в самом деле, кто хоть раз думал о чувствах шалавы? Они нужны лишь для того, чтобы их имели. Кто хочет. Как хочет. Когда хочет. Хазин стонет так, что Ди Каприо без сомнений отдал бы ему свой Оскар. Не ту Петичка профессию выбрал. Ох не ту… Боль смешивается с удовольствием. Они становятся единым, не делимым. Танцуют на углях. Быстро. Ярко. Опасно. Хазину не нравится, что Игорь спешит, но за почти девяностопроцентную вероятность быть застуканными будоражит прощает ему это. В сладостном предвкушении и противоречащем ему страхе, стенки прямой кишки сужаются, стискивая член Игоря в ещё более плотное кольцо, словно пытаясь оставить его в себе навсегда. Хазину всегда чего-то не хватало внутри. А он всё никак не мог понять чего же именно ему не достаёт. Пихая в зияющую дыру то деньги, то алкоголь, то девок, то наркоту. Наконец дойдя до стула с дрочёными хуями. Он оказался довольно удобной мебелью, только не самой долговечной. Где-то в дали замаячила долгожданная эйфория, но Гром доходит до пика несправедливо раньше. Кончает внутрь. С минуту стоит, прижимает Петю к себе. Хазину кажется, что сейчас помогут и ему, но он жестоко ошибается. Грому глубоко похуй на все его надежды, мечты и хотелки. Майор отстраняется, берёт несколько бумажных полотенец и с невозмутимым лицом вытирает сперму, смешанную с кровью и слюной московской подстилки. Натягивает штаны. Застёгивает ширинку и ремень. И, урод, даже не смотрит в сторону Хазина. Просто идёт к двери на выход. Это причиняет странную и непонятную боль. — Что, и даже не поцелуешь на прощанье? — пытаясь сохранить лицо, он дразнится. — Ты же мент, должен знать, — Гром замирает в дверном проёме, но даже не думает оборачиваться. — Блядей не целуют, — лицо Хазина искажает злость. — Вали в свою Москву и никогда больше не возвращайся, — коротко бросает майор и уходит восвояси. Оставляя Хазина один на один с самим собой. Что гораздо более жестокое наказание, чем то, что ждало бы капитана в суде или тюрьме. Нет хуже кары, чем быть собственным врагом.