Зато ты больше не лжёшь мне

Настроение Фая было пасмурным, как небо в этом мире — постоянно затянутое тучами оно нависало свинцовым колпаком и крало по капле решимость и энергию. С тех пор, как они прибыли сюда, Курогане ещё ни разу не увидел и намека на солнечный луч на небе и хоть каплю жизни на лице мага, а пробыли они здесь долго — оказалось, что клон не успел сюда раньше них, а значит был шанс всё закончить мирно в этот раз. Но чем дольше они тут находились, тем злее становился Курогане. Никогда бы он не подумал, что на его настроение может так влиять серое, как грязь, небо. Но может, не только в этом было дело. Вокруг творился какой-то театр абсурда: у мага с принцессой словно было соревнование на самую картонную улыбку, а пацан будто старался стать всё меньше и незаметнее с каждым днём. Он сутками напролёт прочёсывал окрестности, пытаясь изо всех сил приблизить их цель и дать всем шанс уйти отсюда. Он знал, что торопиться важно, но так же знал, что в следующий раз, когда им повезёт меньше и они опоздают, улыбка принцессы станет ещё более фальшивой. Курогане раздражённо фыркнул: кого эти оба пытаются обмануть? По крайней мере, Курогане доставалось этого фарса меньше всех — когда не участвовала в поисках, принцесса почти всё время запиралась в своей комнате, пацан сбегал, и Курогане имел счастье постоянно находиться с Фаем наедине, в замкнутом пространстве. И при нём маг уже почти не притворялся. Да, он всё улыбался самой радужной из своих улыбок, но даже не пытался вложить туда хоть кроху искренности. Курогане это заслужил, но его выбор всё равно стоил всего этого. В комнате был неуютный полумрак. Несмотря на самый разгар дня при такой паршивой погоде задёрнутые шторы могли превратить любое помещение в склеп. Фай теперь предпочитал темноту солнцу, хотя Ведьма и говорила, что оно на него не влияет. Это бесило Курогане, но делать с этим он ничего не собирался. А вот с другими вещами, что выводили его из себя, он предпочитал бороться, как умел. — Сегодня ты собираешься есть или опять будешь упираться? — поинтересовался Курогане. Фай сидел на кровати и без энтузиазма листал какую-то книгу, в темноте у него отлично получалось. — Сегодня не собираюсь, — бесцветно ответил он и даже не глянул на него. Курогане выдохнул недовольно. — Чего ты добиваешься? — Ничего, — всё также сухо ответил Фай. — Это безрассудно! — заявил Курогане. — Ведьма, конечно, предупреждала, что ты можешь отказаться брать мою кровь, но… — Юко была не совсем права, — оборвал его Фай и наконец поднял взгляд. Единственный глаз светился во тьме пугающим жёлтым светом, будто масляная лампа в подземных катакомбах. — Ведь нет ничего, что бы ты не смог заставить меня сделать. Ведь так, Курогане? Курогане вздрогнул от упоминания собственного имени. Он чертовски сильно мечтал о том, что этот чокнутый маг когда-нибудь будет называть его по имени, как все нормальные люди, но он никогда и представить не мог, ЧТО это будет для него означать на самом деле. Курогане сжал зубы и упрямо уставился на мага. Пусть кривит свою поломанную усмешку, пусть пугает своим демоническим глазом, пусть произносит его имя сколько угодно, выливая в него столько яда, сколько заблагорассудится. Его выбор этого стоил. — Зачем ты вообще спрашиваешь меня? — продолжал Фай. — Можно подумать, тебя хоть когда-то заботило мое согласие. — Я никогда тебя ни к чему не принуждал! Они оба знали, что говорят неправду. Тот один единственный раз, когда Курогане сделал выбор за них обоих, идя против желания Фая, сделал выбор, который соединил их сильнее, чем та плотская связь, в которую они угодили, едва узнав друг друга, — пожалуй, мог перечеркнуть всё, что до. Но он действительно был один. Да, Курогане никогда не спрашивал, желал ли маг быть с ним, хотел ли проводить ночи в его постели, но он никогда его не принуждал. — Что, и сейчас не станешь? — вызывающе спросил Фай и, отложив книгу, откинулся на кровать, опираясь на локти. — Ты же знаешь, как заставить меня делать то, что ты хочешь, не так ли? Фай смотрел на него хищно из-под отросшей чёлки и улыбался — соблазнительно, дико, почти по-настоящему. «Его улыбка ещё не означает согласие» — так сказала Ведьма, но Курогане знал, что это не было истиной до конца. Он открыл это для себя в Ямано, когда понятных слов между ними не осталось, когда были только глаза и губы Фая. Именно тогда Курогане впервые понял, какие на вкус настоящие, не лживые улыбки и каким откровенным может быть маг, почти сбросивший свои маски. Но сейчас его улыбка и правда значила «нет». Или скорее «да, но нет»: «я хочу, но не позволю». Курогане подошёл ближе, вплотную к кровати. Он почти услышал, как Фай задержал дыхание, не от страха, нет — его сердце стучало быстро, почти оглушающе, Курогане даже подумал, что, привязав себя к Фаю, получил способность чувствовать его пульс в собственных венах. Они не были вместе уже давно, с самого Токио, и Фай хотел его, Курогане видел это, чувствовал жар его кожи, чувствовал, как учащается дыхание и голодный взгляд скользит по телу. Голодный. Быть может, не было в этом желании уже страсти или нежности, только голод. В это легко было поверить, видя узкий зрачок вампирского глаза. Но Курогане научился чувствовать мага слишком хорошо, он мог сказать, чего Фай хочет только по звуку его сбившегося дыхания. И сейчас тот хотел прикоснуться. Хотел очень сильно. Иначе какого чёрта он так стискивал пальцами одеяло? Курогане знал, что мог взять Фая прямо сейчас, и тот бы поддался — потому что хотел, потому что не мог себе отказать и потому что желал доказать Курогане, что тот получает только то, что хочет. Курогане опёрся коленом на кровать между его ног и склонился сверху, Фай облизнул губы. — Я не позволю тебе сбежать, — произнес Курогане и увидел, как узкий зрачок, расширившись, запульсировал. — Право отнять твою жизнь принадлежит только мне. Поэтому тебе придётся привыкнуть, потому что умереть тебе я не дам. Он вынул нож и протянул его Фаю. Этим ножом Курогане иногда резал себе предплечье, чтобы Фаю не пришлось его кусать, потому что это тот делать отказывался. Отказывался признавать в себе то существо, в которое превратился. Отказывался жить. Никогда Фай бы не стал добровольно наносить раны Курогане. Он смотрел на нож в его ладони и отчаянно стискивал зубы. Курогане видел по его лицу — он не сделает этого, Курогане действительно придётся его заставить. Он знал, куда надавить, и как бы ему ни хотелось этого больше никогда не делать, Курогане знал: всё сломано между ними. То, что не было толком построено, он развеял, заставив Фая переступить черту. Потому что не хотел терять. И несмотря на то, что теперь жизнь каждого из них зависела от другого, Курогане всё же потерял. Он знал, что Фай не сможет его простить, возможно, никогда. Он знал почему. Он понимал, но он всё ещё верил, что поступил правильно. Курогане оттолкнулся от кровати и отошёл, уселся в другом конце комнаты на диван, на котором спал, повернувшись к Фаю спиной. Он чувствовал, как ныли собственные мышцы от того, с какой силой он сдерживал желание коснуться мага. И чувствовал, как чужой взгляд жжёт его спину. — Хорошо, я сделаю всё сам, — бросил он, откладывая нож на столик. — Но на этот раз, только когда ты попросишь. И я никуда не уйду, пока ты не решишь. Он растянулся на диване, складывая руки на груди и прикрывая глаза, будто ему и вправду было всё равно. — Я ненавижу тебя, Курогане, — в тихом голосе вопреки словам не было ненависти или злости, только боль, от которой горло сжимало спазмом и хотелось заткнуть уши. Боль и беспомощное отчаяние. — Пусть так. Зато ты больше не лжёшь мне.