Зачем мне сигареты, если я люблю тебя?

***

Тихон в жизнь Вани словно ураган ворвался. Ворвался и снёс до фундамента все его моральные принципы и установки без возможности дальнейшего восстановления. Перевернул всю жизнь и внутренний мир с ног на голову, бесцеремонно заглядывая в каждый уголок его жизни и души, пытливо глядя в глаза и сжигал взглядом своих голубых дотла, не оставляя ни единой возможности скрыться или убежать. Он Янковского как книгу открытую читал и даже не напрягался. Может поэтому Ване и было комфортно с ним; Может поэтому когда Жизневский в первый же сьемочный день «Огня» ворвался в его трейлер с бутылкой водки, огурцами и пластиковыми стаканчиками тот с радостью принял этот подарок судьбы, хотя по натуре своей он был человеком не особо общительным. Парень, если честно, и сам не может уже вспомнить в какой момент у них завязалась дружба и в какой момент их дружба превратилась в передружбу и недоотношения. В ту ночь, когда Тихон так легко вторгся в Ванино личное пространство с водкой и закусью, они просидели до утра, наплевав на то, что им завтра рано вставать и что весь день они проведут в отчаянной борьбе со сном. Около семи часов они сидели там, в тесной комнатке на узком диванчике и тишина ни разу не повисла дольше чем на несколько секунд, так как всё это время пространство заполнялось слиянием их голосов, а после менялось заливистым смехом и Ванька то и дело прятал своё лицо в чужом плече, заходясь в очередном приступе смеха и, будучи уж очень тактильным человеком, постоянно хватался за Тихоново предплечье. А Тихон словно свет излучал, заполнял собою все мысли Янковского и стремительно затекал в его жизнь и занимал каждую секунду свободного времени, выдохнуть тому не давая. Но парень против не был, скорее наоборот, жадно, словно изголодавшись по общению, хватался за кудрявого, принимал его в свою жизнь, крепко ухватившись за него руками и позволяя поселиться тому в своей же голове и не только. И они с удовольствием упивались друг другом. Тихон — самозабвенностью и тем, как Ванечка раскрывал себя рядом с ним, как цвёл словно хрупкий нежнейший цветочек и как внимал всем его словам: начиная от выдуманных баек и заканчивая анекдотами за 300. Ваня — светом, что излучал Тиша и той заботой и вниманием, которыми парень его окружал. Со съёмок «Огня» они ушли не просто коллегами и даже не просто друзьями, а людьми, что знали друг о друге почти всё — начиная от историй из детства и заканчивая любимым вкусом пиццы и любимым пивом. И примерно в этот момент, в головушку Вани закрались подозрения о том, что думает он о Жизневском уж слишком много и совсем не в том ключе, в котором думают о друзьях. И несмотря на то, что в соц сетях постоянно шла активная переписка, виделись они катастрофически редко и Ваня, привыкший к постоянному присутствию Тиши рядом, чуть с ума не сошёл. А потом как снег на голову «Топи». И снова вместе с Тихоном, а этот факт Янковского радовал едва ли не больше чем главная роль в сериале и он снова засветился, стоило съемкам начаться. Один трейлер на двоих, а у Вани целая аквадискотека с бабочками внутри от радости. И снова всё по кругу. Стоило им встретиться на площадке — как приросли и не отлипали друг от друга. Постоянно вместе, постоянно рядом и постоянно хорошо. Хорошо до приятного тепла в груди, до дрожи в коленках, до плавящегося сердца и до сводящей скулы не сходящей с лица улыбки. Тихон светил, светил и грел, а Ваня его свет собирал, собирал как коллекцию самых редких марок и никак не мог насытиться им до конца. У них синяки под глазами от того, что по ночам они не спят, едва не до рассвета они болтают обо всём на свете, с темы на тему перепрыгивают и смеются постоянно, а у Вани такая глупая улыбка на губах играет и он рад, что в темноте не видно этого. До смешного глупые видео в инстаграмм и регулярный обмен комментариями под постами. И от этих ночных посиделок Янковского ломает, уж до неприличия часто он залипает на Тихоновы губы и сдерживаться до боли сложно, невозможно почти. И вот они снова сидят на узкой кровати, прижавшись коленками. На столе два стакана и полупустая бутылка дешевого коньяка. Тихон травит байки, а у Вани взгляд щенячий сосредоточен на чужих губах. Он даже не особо вникает в то, какие слова из этого рта выходят, только дрожит мелко когда Жизневский губы облизывает. И это невозможно не заметить. А Тихон только улыбается и тянется к нему, мягко целуя и парень замирает всего на секунду: жмурится, щипает себя и когда после этого всё (и все) остаётся на месте — он отвечает на поцелуй. Резко, жадно, кусает за губы и больно оттягивает кудри пальцами. Они целуются пока губы не онемели и отстраняются тяжело дыша. У Вани тысяча вопросов в голове, а Тихон только валит его на кровать и ложится рядом, прижимая к себе. Они лежат в тишине до самого утра. Жизневскому заснуть удаётся легко, а Ванько глаз не смыкает, только утром с немым вопросом и страхом в глазах смотрит на Тишу, а тот только плечами пожимает. И это всё так и остаётся без объяснения, только засыпают они после этого всегда вместе, запутавшись в объятиях друг друга, а перед этим целуются долго-долго. И это Ване кажется таким чертовски правильным, идеальным и он искренне не понимает как до этого ему удавалось засыпать без обьятий Тихона. А ещё через несколько дней они пьют пару стопок того же коньяка сомнительного качества для смелости, а после льнут друг к другу в жадном поцелуе и Ваня даже не сопротивляется, когда с него постепенно снимают одежду и сам в долгу не остается, раздевая Тихона. Он доверяет ему настолько, что почти не чувствует боли когда в нём оказываются пальцы, а после и внушительных размеров член. И Ваня стонет так сладко-сладко в чужие губы, лужицей расплываясь под телом Жизневского от переизбытка чувств и от грубых его движений. Ему хорошо безмерно. И теперь он знает, что счастлив и тепло ему с Тихоном, до мурашек тепло. А потом вся эта его идиллия разбивается о реальность. Съемки заканчиваются и они снова разъезжаются в разные стороны Питера и Ваня остаётся с одними лишь воспоминаниями и бесконечными переписками в соцсетях. Тихон всё так же пишет десятки сообщений и кидает сотни мемов, а Ваня всё так же не решается завести разговор о том, что было на съемках. Да и говорить то о чём? Янковский знал прекрасно, что Жизневский не одинок, что девушка у того. Глупо было надеяться на то, что парень ради него всё бросит и Ваня чертовски себя за это ненавидит. А потом всё это повторяется. Жизневский зовёт Ваню к себе, мол Ксюха к родителям уехала, приезжай пива выпьем да в приставку поиграем. И парень сначала хочет послать его нахуй, но бросает всё и мчится к нему едва не через весь Питер. И они действительно сначала играют в приставку и пьют пиво, глупо шутят и даже пытаются снять очередное видео в инсту, а потом Тихон Янковского целует, да так жадно, что у того пальцы на ногах поджимаются и сердце пару ударов пропускает. «Неужели и правда скучал?» — проносится у него в мыслях и он готов разрыдаться. И вот он снова без одежды, а его вжимают в ковёр, грубо вколачиваясь в податливое тело, наскоро растянув перед этим, рукой рот зажимают чтобы не кричал так громко. Ваня морщится от запаха табака, что от пальцев исходил. Неправильно всё это. У Жизневского девушка есть, а он в их квартире на полу Янковского разложил и душу из него вытрахивает без зазрения совести, а у того сердце раз в сто быстрее бьется и на глазах слезы то-ли от стыда то-ли от удовольствия и себе он обещает больше сюда не возвращаться, но заведомо знает что врёт. И это повторяется. А потом ещё раз. И ещё раз. И ещё несколько раз. И так до бесконечности. Янковский уже счёт потерял такого рода их нерегулярным «встречам». Он каждый раз сбегает от Жизневского подавляя подкатывающие приступы панических атак и бежит куда глаза глядят, теряясь в бесконечных питерских улицах, дворах и подворотнях до тех пор, пока сигареты не заканчиваются, а пальцы с трудом сгибаются от кусающегося холода поздней осени. Домой возвращается стабильно с бутылкой крепкого пойла, сигаретами и сообщением от Тихона: «Домой доехал?». Казалось бы, заботится вроде, а от этого больнее только. И сообщение всегда остаётся непрочитанным до утра, пока Ваня старательно топит боль и разочарование в себе в алкоголе. Утром всё кажется более-менее сносным, только Тихоновы следы зубов на плечах напоминают о том, что ночью было. О том, что Янковский так отчаянно забыть пытается. А Жизневский до утра мемами закидывает и продолжает диалог как ни в чём не бывало и Ване даже кажется, что ничего и не было — это он с катушек потихонечку слетает от его неразделённой любви, что галлюны ловит и ничего на самом деле не было. И до следующего предложения встретиться он вроде в себя приходит. Ставшая постоянной спутницей его боль в сердце отходит на второй план, ненависть к себе притупляется и на лице улыбка проступает даже. Только уже не такая яркая как когда они Топи с Огнём снимали. Эта — лишь фальшивое и стремительно гаснущее её подобие. И даже сам Янковский сомневается в том, что когда-то он сможет улыбнуться вот так искренне и по-настоящему. И так до следующего раза. А потом он снова тонет в этой яме ненависти к себе. Сердцу не прикажешь и Янковский убить готов того, кто фразу эту выдумал, потому что она набатом бьет в его голове уже который месяц. И сердце своё несчастное вырвать хочет, поломать собственноручно, но быстро, а не постепенно как делает это Жизневский. Иногда кажется даже, что вот-вот и оно не выдержит, разобьется как дешёвая тарелка, оставив после себя одни осколки и холодное тело в питерской подворотне, которое найдут даже не сразу и Ваня может и рад был случись бы это. Худшее из всего этого — бесконечные обещания себе. Обещания что он едет туда, чтобы поговорить, а когда оно остаётся так и не исполненным — обещание свалить нахуй и не возвращаться больше никогда, которое так же с треском проваливается в следующий раз. Бесконечный круг из несдержанных обещаний и ненависти к себе, недосказанных фраз и сердечной боли, синяков под глазами и горьким вкусом никотина на языке. Разбитый, уставший и мечтающий о тепле глупый Ванечка легко так попался на крючок голубых бездонных Тихоновых глаз. Быстро привык к постоянному его присутствию, а теперь расплачивается за это совестью и здоровьем как моральным так и физическим. И при всём этом он не смеет даже думать плохо о Жизневском. Для него он всегда будет тем самым Тишей, что ворвался в жизнь его и всё перевернул. А для себя Янковский всегда будет слабаком и мразью ну или шлюхой безотказной. Он и сам не знает каким нелестным эпитетом себя назвать можно чтобы описать всю гнусность ситуации, но готов придумать тысячи их для своей душеньки чёрной истлевшей что хранила в себе это премерзкое чувство именуемое любовью лишь бы вытравить его. И сейчас снова всё откатывается в начало. В голове проносится тысяча мыслей и матерных слов, а в руке тлеет третья по счету сигарета за последние пятнадцать минут что он пялится в экран своего смартфона с открытой перепиской с Жизневским где висело сообщение от него. «Приедешь?» — одно слово, а внутри всё переворачивает. Всё то хрупкое, что Янковский старательно и трепетно отстраивал в своём внутреннем мире долгих три недели с прошлого раза со свистом летит в пизду, складываясь как карточный домик от лёгкого дуновения ветра. Ему хочется послать того нахуй и швырнуть телефон в стену. Ему хочется выбросить телефон в окно, а следом выйти самому. Ему хочется приехать и набить Тихону ебальник. Ему хочется приехать и разрыдаться на чужом пороге. Ему хочется упасть в чужие объятия и успокоиться. Ему хочется, чтобы его наконец полюбили. Проходит ещё пятнадцать минут и он уже стоит в коридоре, натягивая на себя бежевое пальто. Такси подъехало, в этот раз Жизневский сам даже его заказал для Вани и от этого ему не легче совсем. Руки предательски дрожат, а ноги не слушаются, от чего по лестнице тот спускается мучительно медленно и так же медленно заползает в автомобиль, что вёз его на верную смерть. А в голове мысли только о том, как он всё выскажет кудрявому только переступит порог квартиры. Это, всё-таки, остаётся неизменным. Погода за окном под стать настроению: дождь бьет по стеклу, смазывая городской пейзаж плывущий за окном и всё что видит Ваня — это блики огоньков фонарей и магазинных вывесок. Город тонет в ливнях, а его голова — в мрачных мыслях и чёрных тучах ненависти. В наушниках играет какая-то ванильная попса для подростков от чего Янковский точно чувствует себя героем какого-то примитивного сериала. «Зачем мне сигареты, если я люблю тебя?» — поёт девушка в его наушниках, а на лице проступает кривая грустная улыбка. Действительно. Ванько курить так много начал только по возвращению с Топей в Питер и ни дня без сигарет теперь не представляет, но если бы Тихон бросить его попросил — он бы сделал это без промедления. Он бы ради него всё отдал и ещё немного сверху. Преклонил бы колено и голову на отсечение дал. Вырвал бы своё сердце и у ног его покорно сложил. Верным псом сторожил бы покой и оградил бы своей грудью от мира всего. А Тихон для него только такси вызвать может и приколы в личку накидать. Он едет долгих минут сорок и ехал бы ещё бесконечность только бы снова не падать в эту яму, но машина останавливается и приходится из неё выйти. К слову, поездку кудрявый ему тоже оплатил и Ваня даже думает что тот, возможно, тоже виноватым себя чувствует, но быстро выгоняет эти мысли из головы как только задирает голову, заглядывая в окно его квартиры где свет горел. Заходить не спешит, сигареты достаёт и закуривает, оставаясь стоять посреди улицы под проливным дождём, абсолютно наплевав на то, что промокнет. Похуй. Хуже от этого не станет явно. Взглядом окно гипнотизирует, чувствуя как сердце удар пропускает. Вместе с сигаретой тлеет и огонёк в его душе и это почему-то вызывает у Вани улыбку и болезненный вздох. — сука, сил моих нету больше… — сигарета летит на пол, а руки закрывают лицо растирая по нему дождевую воду. Шёпот тихий, надломленный и едва во всхлипе не тонет, а потом перерастает в смех на грани истерики, от чего пополам сгибает. Ваня дышит загнанно и в себя прийти пытается ещё долгих три минуты и только после этого к двери идет, тыкая в цифры домофона. Впускают его молниеносно, словно Тихон под дверью ждёт сидит. Приветливо открытые двери лифта Ваня привычно игнорирует и поднимается по лестнице. Из-за дрожи в теле это выходит крайне сложно и долго, а как поднимается на нужный этаж Тихонова квартира встречает открытой дверью и самим Тихоном на пороге. С улыбкой на лице и распростёртыми для объятий руками. Стоит весь такой яркий, а свет из коридора ангельское свечение вокруг него создаёт. Это выглядит так ярко на фоне тёмного подъезда — аж глаза режет и это Ване напоминает его ослепляюще белые стены в детской комнате что он так старательно заклеивал плакатами и вырезками из журналов. Вот бы Жизневского так. Заклеить чем-нибудь, спрятать под плотной тканью чтобы глаза не видели, да вот не выходит никак, сколько бы Ваня не пытался. Улыбку эту хочется стереть с лица кулаком по нему проехавшись, но вместо этого — он в ответ улыбается и позволяет чужим рукам заключить своё худое уставшее тело в тёплые и крепкие объятия и от этого моментально жарко становится, а сердце что корочкой льда покрылось — оттаивает. Этот момент Ване никак не хочется прерывать, остался бы стоять так вечно, если бы не знал что через час бежать отсюда будет как от самого страшного кошмара. Тихон первым отстраняется, закрывает за Янковским дверь и, оказавшись за его спиной, стягивает с того промокшее насквозь пальто. — ты когда промокнуть то успел так? — с искренним удивлением спрашивает голубоглазый, положив руки свои тёплые Ванечке на влажные плечи, — я ж такси тебе прям под дом вызвал… — тон голоса снижается к шёпоту над самим ухом, а Янковский всё так же молчит, только плечами непонятливо ведёт. Не скажет же он, что зайти боялся и с истерикой боролся стоя под его домом. Жизневский плечи ему растирает, согревая, что-то на ухо мурлычет и Ваня сдаётся. Закрывает глаза и опускает напряжённые до этого плечи. В голове, он готов поклясться, слышится треск. Наверняка, это остатки самоуважения на мелкие осколки разлетелись. Тиша наклоняется и оставляет тёплый поцелуй на его холодной шее, а после — поворачивает к себе, стягивает с Ванечки мокрый свитер и бросает на пол его куда-то, а тот словно кукла безвольная стоит. Стоит и глядит на него двумя большими своими кофейными безднами. Тихон боится смотреть в глаза его долго. Он поклясться готов, что если глядеть туда чуть дольше пары секунд — то начнешь чувствовать, как они внутрь засасывают, поглощают всё пространство вокруг, гипнотизируют и в памяти навечно заседают. Тихон бы за них все восемь Чудес Света отдал и вместо этих чудес в учебниках по истории оставил бы только одно — большущие и такие чувственные глаза Ванечки. Они у него цвета чёрного шоколада и крепкого кофе, а на самом дне можно найти остатки от бушевавшего там когда-то пожара что Жизневский когда-то собственноручно поджег, но теперь там только сажа да пепел остались и обугленные кусочки души, что изредка искрили. От его взгляда, как и от самого Янковского в целом, веяло отчаянием с нотками безумия и казалось, что вот-вот и тот, прямо как один из своих персонажей, вдруг ебнется, напялит леопардовую шубу и будет палить по людям из двустволки, заливисто при этом хохоча. И случись бы это — Тихон ни капельки не удивился бы. Ваня мелко дрожит под Тихоновым взглядом, а тот его только гладит по плечам, спускается к груди, затем опускает их на талию и там же останавливает, поглаживая большими пальцами и наклоняется к его лицу, чтобы поцеловать. Почувствовав губы Тихона на своих, Янковский всем телом напрягается, несколько секунд стоит неподвижно и почти что решает оттолкнуть его, но снова проигрывает бой у себя в голове и отвечает на поцелуй, прижимаясь к телу напротив, руками за шею обнимает и больно губу ему прикусывает, словно в отместку за причинённую ему душевную боль. Со временем кудрявый руки свои ниже спускает, мнёт чужую задницу, прижимает к себе и первым отстраняется, подталкивая Ваню к двери что вела в спальню, а тот удивлённо на него смотрит. Оно и понятно почему. Ваня был здесь не один десяток раз и они уже опробовали на прочность каждый угол этой квартиры, но в спальне этого не происходило ни разу — более того — Янковский порог этой комнаты не переступал и даже мельком не видел. На это Тихон только улыбается и руками разводит, а потом заталкивает парня в тёмную комнату. Свет они не включают, на ощупь находят кровать на которую Ваню тут же толкают, заставляя упасть, а после стягивают с него джинсы вместе с бельем и тот даже порывается стыдливо прикрыться, чувствуя себя крайне неуютно будучи абсолютно голым перед полностью одетым Жизневским и у второго это вызывает усмешку и Ванечка чувствует как щёки его горят. Тиша нависает над ним, заглядывает в глаза и снова целует, а тот снова виснет и на поцелуй отвечает только спустя несколько мгновений и тут же инициативу на себя перенимает. Целует, как всегда жёстко, остервенело кусая губы и получая болезненное шипение в ответ, Ваня целуется жадно, в поцелуй вкладывает всё то, что сказать не может, поэтому оттягивать его от себя Тихону едва ли не силой приходится. Он Ванины волосы в кулак сжимает, оттягивает назад и разрывает поцелуй от чего тот едва не стонет разочарованно, а Жизневский склоняется к его шее и целует её, спускается к ключицам и кусает их, укусами на плечи перебирается после себя десятки следов оставляя, мстит за искусанные губы, чтоб Янковский до следующего раза его не забыл; Чтобы не забыл чей он. А Ванечку мажет от этого, он выгибается, стон болезненный сдержать пытается и простынь в руках комкает, сжимая и стягивая её с идеально заправленой до этого кровати. Ванечке нравится, потому что он знает что заслужил, Ванечке нравится, потому что это глушит мысли в его голове, потому что сейчас голова пустая. Это потом он будет страдать, разбиваясь на кусочки и долго-долго будет ещё в кучу собирать себя заново. Но всё это — потом, а сейчас — над ним Тихон что заполняёт собою всё вокруг и даже в лёгкие забирается запахом своим вдохнуть не давая нормально. Спустя несколько укусов Тиша отстраняется и выпрямившись, на Ваню смотрит — любуется проделанной работой, а потом тянется к тумбочке за полупустым тюбиком смазки и Янковский морщится так как в голове стремительно рисуются картины, как Тихон на этой же кровати с этой же смазкой с девшукой своей… он головой мотает и жмурится, чтобы выбросить мысли эти. Весь этот цирк с такси и спальней кажется Ване какой-то намеренной пыткой со стороны кудрявого. Словно тот зная всё, что происходит с ним, специально делает это, будто нервы его на прочность проверяет, гадая на сколько ещё Вани хватит и ждёт когда игрушка его наконец окончательно сломается, выгорит и оставит после себя только подобие человека. И Ване так противно становится от этого всего что сбежать хочется уже сейчас. Желание это настолько сильное и непреодолимое что он дёргается, намереваясь встать, но его быстро останавливают, хватая за плечо и переворачивая на живот. Крупная ладонь опускается между лопаток и давит, пригвождая к кровати и лишая возможности уйти, а вместе с этим, холодные пальцы в смазке давят на вход, от чего Янковский всхлипывает, дёрнувшись и сжимается. — Тиш… — жалобно просит Ванечка, пытаясь вывернуться и освободиться, но в ответ на это Тихон волосы его на затылке в кулак сгребает и лицом в кровать вжимает так крепко, что тому дышать невмоготу становится. — лежи смирно, — раздражённо шипит Жизневский и хватку чуть ослабляет, позволяя сделать вдох, но не отпускает и вводит в него сразу на две фаланги один палец. Ваня дёргается, сдавленно всхлипывая в простыни, но сопротивляться перестает. Понимает, что бессмысленно. Сколько раз он не пытался, Тихон своего добивался, порой успокаивал его сладкими поцелуями да зубы заговаривал, а в последние разы физическим превосходством своим над Ванькой пользовался. Он то побольше тощего Ванечки будет да и силы в нём куда больше, Тихон ведь после Грома в зал ходить не перестал — тело у него подтянутое, красивое, руки сильные, мускулистые. А Ванько, пристрастившийся к алкоголю и душевным страданиям, в весе только потерял и ещё меньше стал. Поэтому разница в размерах и силе теперь была у них колосальная и Тиша бессовестно этим пользовался, не позволяя тому препираться лишний раз и сам того не замечая, вместе с Ваниным лицом в кровать и остатки его самоуважения вдавливал. За первым пальцем почти сразу следует и второй, Тихон пальцы то разводит, то сгибает, то стеночки изнутри ими ощупывает, от чего Ваню на кровати подбрасывает, но стоны он упорно сдерживает, задыхаясь и в кровь губы свои кусая. Больно. Больно и плохо ему от этого, только боль, увы не физическая его беспокоит, и может поэтому, когда третий палец входит в него — он отползти даже не пытается, только стонет громче и в очередной раз до крови себя кусает. Тихон долго не церемонится, не впервой Ванечке. Поэтому как только пальцами простату находит и выбивает этим у Вани особенно громкий стон, он их вытаскивает и отстраняется, отпуская парня. Снова берет смазку, выдавливает немного и по члену размазывает, пристально спину Янковского разглядывая, а тот даже пошевелиться не решается, только голову в сторону поворачивает и замирает в тягучем ожидании. И долго ждать не приходится, его за бёдра наверх тянут, вынуждая приподняться и упереться в кровать коленями, а за этим следует резкий толчок и вскрик Ванин. Руки бёдра крепко сжимают — следы точно оставят после себя, но Тихон двигаться не начинает, ждёт, даёт время привыкнуть. Большими пальцами поглаживает и наклоняется, целует между лопаток и языком по спине мажет. — хороший мальчик, — с ухмылкой шепчет он на ухо нижнему. А Ваня тушуется от этого хриплого пошлого шёпота, что дыханием горячим обдаёт уши, заставляя дрожать и краснеть и не заметить это невозможно, поэтому ухмылка Тихонова шире становится, когда он видит как подрагивают его ноги и плечи. Он выпрямляется и двигает бёдрами, толкаясь глубже и выбивая из Ванечки сладкий довольный стон. Это он расценивает как призыв к дальнейшим действиям, поэтому ухватившись за его бёдра покрепче, Тихон начинает двигаться, задав размеренный небыстрый темп, но толчки при этом были плавными и глубокими. А Ванечка под ним стонет так сладко и голос его дрожит так, что Тихону самому застонать хочется и когда он попадает по простате, тот вздрагивает, вскрикивает и сжимается так крепко что крышу сносит моментально и все тормоза срывает. В момент тот наваливается на Ваню, рукой упираясь где-то около его лица, а вторую меж лопаток ставит, к кровати придавливая. Двигается так быстро, что у Янковского едва не искры из глаз летят от удовольствия, а голос от вскриков срывается. Ваня глаза от удовольствия закатывает, а по щекам выступившие слезинки размазываются. Он спину выгибает до предела, подставляясь под Жизневского, полностью тому отдаваясь. Ваня знает, ни с кем так хорошо ему не было и не будет никогда, сколько он не пытался Тихона другими заменить. Никому он так беспрекословно не подчинялся, не позволять делать с собой того, что Тихону позволяет. У него по умолчанию с ним рядом переключатель из строптивой выскочки в покорного пса переключается. И Янковский стоном давится когда в рот ему два пальца пихают, едва не доставая до стенки горла, на язык давят, заставляя рот шире открыть, а большим и безымянным челюсть сжимают так сильно что следы после себя наверняка оставят. С садистским удовольствием Жизневский за этой картиной наблюдает: Ванечка взмокший, разгоряченный, дышит тяжело и из открытого рта слюна по подбородку стекает. Хочется запечатлеть этот момент в памяти своей навсегда. Сфотографировать и на самое видное место картинку эту повесить, чтобы любоваться при любой возможности. Тихон бы его вечность так изводил, стоны Ванины с криками вперемешку — лучшее что он когда-либо слышал. — видел бы ты себя со стороны, — восхищённо шепчет Жизневский над самим его ухом, а потом больно холку прикусывает, впечатываясь в неё зубами и кровавый подтёк на месте этом оставляя, — погорячее шлюхи любой будешь, — говорит он, наконец, вытаскивая пальцы из чужого рта и тут же накрывает его ладонью, затыкая такого громкого сейчас Ваню. А Янковского буквально размазывает по постели от этих слов, дрожащие ноги то и дело на простынях разъезжаются, стоны хриплые, сдавленные в руку издаёт, а горло его от криков саднит. Сладко. Приторно и до тошноты сладко Тихону с Ваней; Ванечка чувствительный, на каждое прикосновение отзывается и стонет так звонко, аж колени подгибаются от звуков этих. У Вани фигура хоть картины с него пиши: длинные ноги худые, спина красивая, с осанкой идеальной — Ваня этим из толпы всегда выделялся. Он всегда спину ровно держит, подбородок гордо вскидывает, пренебрежительно и холодно на окружающих глядит всегда, но Тихон знает, в подноготную к нему залезь и с ума сойдешь от того, каков он на самом деле. У Вани фейерверки внутри и ветер хлёсткий, обжигающий; У него внутри буря бушует — хаос самый настоящий, а снаружи — холод душу леденящий и Тихон по-настоящему восхищается когда видит всё это в глазах его, когда в черноте зрачка тьму чистейшую видит, живую и поклясться готов что Ваня — демон самый настоящий и сущность свою раскрывает только под объективов камер, позволяя Янковскому перевоплотиться в кого угодно и безумство показать настоящее. Не бывает людей таких, что легко сокроют этот фьорд ревущий внутри и спящим каньоном снаружи казаться будут. Именно поэтому тянутся они друг к другу, Тихон — свет, тепло и Ваня — тьма да холод. Поэтому и нашли отраду друг в друге, поглощая и разрушая. И поэтому Тихон Ваню ближе не подпускает, знает, что тот сожрёт его полностью изнутри, холодом своим выжжет и не заметит, хоть и подставляться покорно под него будет, голову свою склонять, даже не догадываясь, что делает это не потому что Жизневский сильнее и больше, а просто потому что сам ему это позволяет, пока хочет этого. Ваня мазохист тот ещё, страданиями своими он упивается с удовольствием и сам же этого не понимает, а Тихон только рад за этим наблюдать и поэтому выходит из тела дрожащего, на спину того переворачивает и входит снова, сверху нависая, рукой шею тонкую накрывает, сжимает и кислород ему перекрывает. И Ваня даже не сопротивляется, дугой выгибается, да стонет громче, но стоны его снова прерывают, рукой рот закрывая. Ваня смотрит злобно, загнанно из-под чёлки мокрой, что ко лбу прилипла, глаза его блестят, а зрачок радужку глаза затопил полностью. Поразительны, истинно поразительны были его глаза, исчерна-карие, с зеленоватыми отливами, с поволокой. Ваня трепыхается под его телом, когда воздух в лёгких заканчивается, но Тихон отпускать не спешит — выжидает до последних секунд, а после — разом руки со рта и шеи убирает и делает несколько особенно глубоких и грубых толчков, а Янковский криком заходится, голову назад закидывает и кончает бурно, на живот изливаясь. Тихон еще пару раз проводит рукой по его члену, выжимая всё до последней капли, а после — пальцами собирает сперму с его живота и руку ко рту его подносит, плотоядно ухмыляясь. И Ваня послушно руку его вылизывает, неотрывно в глаза ему глядя. От того мокрого, зажатого и разбитого Ванечки что явился на пороге Тихоновой квартиры не осталось сейчас ровным счетом ничего. Сейчас здесь Ваня был настоящий, вся его блядская демоническая сущность без стеснения показывала себя, мокро вылизывая чужие пальцы в сперме, погружая их в горячий плен влажного рта, а как Тихон пальцы оттуда свои достаёт за ними тянутся ниточки слюны и Янковский облизывается довольно, разрывая их кончиком острого языка. — какая ж ты блядь, Ваньковский, — почти что искренне удивленно тянет кудрявый, выходя из его обмякшего тела и садится на кровать рядом, хватая его за лодыжку и стягивая на пол, — становись на коленки, ртом поработаешь, — и Ваня подчиняется, на колени перед ним становится, устраиваясь меж его разведённых ног и руки за спину заводит, когда видит как Тихон одним резким движением выдергивает ремень из шлевок лежащих на полу его джинс. Как только руки за его спиной надёжно связывают и пальцами на затылок давят, заставляя склониться над колом стоящим членом — Ваня головку языком облизывает, щедро смачивая слюной и почти сразу же в рот на половину. Довольно мурлычет, когда его за волосы сжимают, дёргают вниз, заставляя взять полностью и тут же задавая быстрый, рваный темп, выбивая слёзы из глаз и сбивая и без того затруднённое дыхание. Тихон никогда нежным не был с ним, даже в первый раз. Секс у них похож на что-то животно-извращённое, на какое-то садистское укрощение Ваниной строптивости похож, но им обоим нравилось это до чёртиков в глазах плящущих, до льющейся страсти через край что сердце биться в разы быстрее заставляла, что зрачки до невозможного расширяла. Жизневскому, что от Ванечки в полоборота заводился времени для разрядки много не надо, поэтому он кончает довольно быстро, толкаясь в горячий рот, заставляя брать до упора и на моменте кульминации вжимает его так близко в себя, что тот носом в жёсткие короткие волоски на лобке упирается, слабо трепыхаясь в руках его, а после отталкивает от себя так же резко, как и тянул на себя и тот едва не падает назад. Тихон смотрит на Ваню и его передёргивает. Глаза у него бешеные, волосы взлохмачены, а дыхание тяжёлое, сбитое и по подбородку несколько белёсых капелек стекает и сейчас в нём таком Дениса Титова больше чем Вани Янковского, осталось только шубу на плечи накинуть и можно в сериал кадр этот пускать — никто разницы и не заметит. Жизневский руку к нему тянет, пальцами за подбородок цепляет, сжимая больно и рот открыть заставляет. Собрав капли с подбородка, он снова суёт пальцы ему в рот, размазывая по языку, а после того как достаёт — наклоняется и плюет туда же и тихо смеётся, когда тот морщится недовольно. — сука, — наконец подаёт хриплый голос Ваня, — терпеть тебя ненавижу. — нет, золотце, тебе это нравится. Ты подсел как на иглу на наши эти игры и глубоко в душе — любишь это. Как и меня, в принципе, — он тихо смеётся и наконец развязывает тому руки. Ваня ничего не отвечает, но Тихон видит как взгляд его меняется, как исчезает из них затуманенность и остаётся там ненависть чистая что перемешанна с любовью трепетной была. Янковский встаёт, собирает свою ещё влажную после дождя одежду, в коридоре одевается, снимаёт пальто своё с вешалки и кинув, напоследок быстрый взгляд на голого Жизневского, что стоял в дверях спальни, спешно покидает его квартиру. — до новых встреч! — радостно кричит кудрявый ему вслед, прежде чем он дверь захлопнуть успевает. «Никаких новых встреч не будет» — думает про себя Ваня, но эту фразу он не озвучивает, ведь зачем ему озвучивать ложь? По ступенькам сбегает быстро, не обращая внимания на тянущую боль во всём теле. На улицу выскакивает тяжело дыша, дверь подъездную за собой захлопывает громко, спиной к ней прижимаясь и плавно вниз съезжая. Адреналин в крови зашкаливает, а сердце бешено стучит и болит так, что звёздочки перед глазами пляшут. Руки судорожно по карманам пляшут, шарясь в поисках сигарет, а как находят пачку помятую и сигарету достаёт, с трудом подкуривая руками дрожащими. Нахуй. Нахуй-нахуй-нахуй всё это. У Вани фляга свистит пиздецки, мысли в голове варятся аж кипят, грозясь крышку совсем сорвать и ни сигареты, ни алкоголь, ни сам Тихон Игоревич ему не поможет. Ваня глаза трёт, жмурится и давит лезущий наружу крик что в груди зарождался. Сигареты уходят одна за одной, но Ваня с места не сдвигается пока они не заканчиваются совсем и только потом встаёт, до ближайшего магазина ковыляя, и покупает там уже привычный для него набор: водку и две пачки сигарет. На улицу выходит, на ходу бутылку открывая, и тут же делает несколько глотков с горла, морщась от противной горечи что горло саднящее обжигала. Злость и ненависть в Янковском кипят, наружу вырваться грозятся, и разрушить всё что вокруг него было, только бы внутри не болело так сильно. Но Ваня стоически сдерживает эти порывы в себе. Внутри — ураган с лесными пожарами, а снаружи сама непроницаемость с каменным лицом, только в глаза не заглядывай, и не заметишь ничего. Следуя по привычному для себя маршруту, он сворачивает в какие-то подворотни и шатается по улицам до тех пор, пока водка не заканчивается, а мысли в голове не перестают бушевать и сменяться с огромной скоростью. До тех пор, пока мир плыть не начинает, пока движения собственные не становятся причудливо медленными и нечёткими, словно Ваня в воде находится. Только боль в груди щемящая остаётся и противное чувство на душе не уходит никогда, но с этим он уже смирился, как и с постоянным присутствием Тихона у него в голове. Белыми от холода руками он телефон достаёт, где, как всегда висело Тихоново сообщение: «Домой доехал?» — и висело уже как минут сорок, но Ваня его игнорирует и такси себе вызывает. Ждёт его долгих минут 15 и за это время успевает замёрзнуть окончательно и даже протрезветь немного, а как садится в машину, то его тошнить начинает от мерно проплывающего города за окном со своими фонарями-огоньками что как карусель кружились вокруг. Из автомобиля Янковский как мешок с картошкой вываливается, коленками об асфальт ударяется и, всё-таки блюет, хотя упорно рвотные позывы сдерживал. Блюет только водкой да желудочным соком, оно и неудивительно, Ваня не помнит когда ел в последний раз нормально и ещё минут пять после этого тупо сидит на холодном асфальте, в себя прийти пытаясь и только потом встаёт, к дому направляясь. На лифте ехать не рискует, с трудом по лестнице поднимаясь, в квартиру едва не залетает через порог перецепившись. Одежду в коридоре всю оставляет и на диван валится. В последний раз телефон проверяет где снова светится ещё несколько новых уведомлений от Тихона. — сука, отъебись ты от меня, — недовольно бурчит Янковский, телефон бросая в сторону куда-то, — когда ж ты из головы-то моей вылезешь… И перед тем как уснуть, он снова думает, что не вернётся в Тихона квартиру никогда и что на сообщения его тоже не ответит никогда, но знает, как и Тихон знает, что врёт, что при первой же возможности бросит всё и поедет к нему, только бы забыться на несколько часов, а после — снова ненавидеть всё и обещать себе не возвращаться.