Горшенёвы

Михаил сидел на ступенях подъезда, курил, прислонившись к стене, и о чём то размышлял с грустным выражением лица. В последнее время мрачные мысли всё чаще посещали его, но молодой музыкант пытался не дать им укорениться в своём подсознании. Они крутились в голове как рассерженные пчелы в улье, наседали как Пётр первый на реформы, мешали как кость в горле, но он не поддавался. Хотя порой размышлял вслух.   —Альбом хреновый. Очень хреновый. Какой нахер продюссер у панк группы?! Мы что, попсня какая то?! Девчонки в коротких блестящих юбках?   Михаил тяжело и немного агрессивно вздохнул, затянулся сигаретой и прикрыл глаза.   —Тёмный мрачный коридор... чёрт, Княже! Пристанет же такая ересь. Как он вообще написал это?   Горшок выпрямился, бросил взгляд на жестяную банку из под пива и, убедившись что она пустая, скинул вниз по ступеням, в темноту, одновременно задумываясь, можно ли так же сделать с альбомом и своими мыслями. После встал, слегка отряхнулся и тихим шагом побрел на улицу, в магазин, за новой банкой любимого пива.   Улица встретила Мишу прохладным ветром и сгустившимися сумерками. На небе едва просматривались первые звёзды, молодые листья деревьев тихо шелестели, в воздухе витал запах весны. Михаил грустно улыбнулся и пошёл к магазину.   Не только ужасный альбом занимал его мысли. Даже можно сказать, что когда Горшок начинал думать про него и злиться, то становился наоборот более спокойным. И вот сейчас прежняя тёмная пучина поглотила его разум.   Брат. Младший брат вновь появился в сознании Миши, заставляя последнего чуть ли не паниковать.   Музыкант слегка тряхнул головой, пытаясь отогнать навязчивый образ, но тщетно. Младший брат уже несколько недель не давал Михаилу успокоиться и убивал всякое желание цапаться с Князем, проводить время с группой, писать тексты и музыку.   —Чёрт, тебя мне ещё не хватает для полного счастья, сука! Оставишь ты меня гадина или нет! — выругался Михаил и зайдя в магазин, сердито побрёл к полкам с алкоголем, стараясь отогнать ненужные мысли и образы.   "—Он мой брат. Родной брат. Мы с ним вместе в машинки играли. Защищали друг друга. Мы вообще пацаны. Да и тем уж более, родные братья. Братья, блять! Что я могу сделать?!" — Михаил сжал губы, закрыл глаза и глубоко вздохнул.   Он не хотел признаваться в этом даже себе, пытался глушить всё алкоголем, готов был биться головой о стену, но на границе упрямого подсознания всё чаще и чаще всплывала одна и та же мысль, которую старший наконец решил принять и попытаться осознать.   Выйдя из магазина на улицу, уже освещённую фонарями, с банкой пива он сел на лавку, поднял взгляд к ночному небу, а после прошептал, тяжёло вздохнув,   —Я блять влюбился в младшего брата... пиздец.   ***   Не то чтобы у Алексея и правда был повод волноваться. Его старший брат попросту перестал появляться дома, когда самому Лёше не было еще и четырнадцати, а за эти долгие годы вполне можно освоиться на улице.   Миша вообще напоминал ему кота: приходил, когда хотел, и уходил тоже. Слишком своевольный, отцу это не нравилось. Слишком в себе.   Бывало, оторвешь его от книги, а он смотрит отсутствующим взглядом и будто не видит, словно тело здесь, а душа все еще в мире, нарисованном тонкой кистью желтоватых книжных страниц.   Вот и в последнее время в Михе было что-то странное.   Младшего Горшенева постепенно охватывала тревога.   Рука сама собой схватила трубку белого стационарного телефона и набрала давно знакомый номер Саши Балунова.   Судя по музыке, чьему-то хохоту и абсолютно пьяному голосу Александра, их компания отмечала удачный выпуск нового альбома.   Стараясь игнорировать несвязные рассказы басиста о каком-то там продюссере, сосиске и порванной струне, молодой человек прислушался.   Если брат не уснул — а засыпал первым он крайне редко — его хорошо слышно. Сейчас он мог слышать всех, кроме того, кто был ему нужен.   Спустя десять минут, Балунов всё-таки понял суть вопросов звонившего, и коротко сказал, что Миха в этот раз не пришел, прежде чем снова пуститься в рассказ о сосисках.   Алексей излишне резко положил трубку: не до этого сейчас было.   Взяв из холодильника щедро оставленную братом последнюю банку пива, брюнет опустился на диван.   С чего вообще он так волнуется? Почему и матери, и отцу, было абсолютно плевать, где пропадает и как живет их старший, а конкретно Лёше приспичило внезапно проявить такую заботу? На часах нет еще и трех, наверняка припрется к утру, как это было тысячу раз.   А если не припрется? Просто исчезнет, больше никогда не придет?   Юноша представил себе это. Останутся родители, друзья, группа, а этот дурень в насквозь прокуренном черном свитере исчезнет.   Больше никогда не будет сидеть на подоконнике, уткнувшись в какую-нибудь книгу, не отстучит на кастрюле с компотом новую мелодию, не придет в три часа ночи к брату рассказывать новый сюжет очередной сказки. Нет, не сказки, истории, их Миша не любит.   "Любит" — это слово опустилось на дно сознания, словно осадок.   А Алексей Мишу любит. Больше всего на свете любит. Просто не сможет жить, если однажды не увидит теплых карих глаз, не ощутит снова колкую шерсть свитера под пальцами, не улыбнется в ответ на другую беззубую улыбку.   Лёша его любит. Любил всегда, просто не собирал все свои ощущения в одно совсем скудное слово, не думал, что оно может обозначать так много.   Щеки пылали то ли от собственных мыслей, то ли от общей тревоги.   Накинув куртку и все еще не выпуская жестянку из рук, Лёша вышел на улицу.   Даже холодный воздух весенней ночи не мог его отрезвить.   Он брел по знакомым улицам, едва ли осознавая, куда именно идет.   Вон, вдали, купол адмиралтейства, а рядом мойка, значит где-то дальше торговый центр, парковка, и светящий окнами пивной ларек.   Именно напротив него Алексей обнаружил одиноко сидящую на лавке фигуру.   Растянув губы в немного печальной улыбке, стукнул носом сапога по подошве чужого берца и присел рядом. —Эй, бомжара, сигаретки не найдется? —Пошел ты, — коротко ответил старший вытягивая худые руки вверх и с хрустом потягиваясь.   "—И правда как дворовый кошак," — мелькнула мысль в голове Алексея.   "Кошак" тем временем полез в карман чёрных джинс, достал оттуда любимый "Парламент" и протянул брату.   "—Ничего себе аттракцион неслыханной щедрости..." — удивился Алексей. Конечно брат всегда делился с ним сигаретами и выпивкой, но обычно на это уходило больше времени и требовались более долгие уговоры.   Старший Горшенёв, тем временем, потряс пачкой, будто напоминая о просьбе брата, и улыбнувшись проговорил, когда тот вытащил сигарету,   —Убьёшь здоровье, балда, что я матери скажу?   Появление младшего несколько успокоило его и мрачные тени мыслей вместе со страхами отошли на второй план. Он сейчас не один, это главное. Даже ночь перестала казаться ужасно холодной, будто брат принёс с собой всё тепло дома и сейчас оно растекается по телу как водка, оставляя немного горькое послевкусие.   Лёша хмыкнул, взял сигарету, щёлкнул зажигалкой, добытой Мишей из того же кармана и произнёс, глядя на седой дым, который мягко расползался во все стороны.   —Миха, вот кто бы говорил. — Алексей чувствовал, что брат не такой как обычно, ему что то мешает, что то тревожит. Он даже не хочет вступать в тактильный контакт, хотя обычно при встрече они как любые уважающие себя мужчины, приветствуют друг друга рукопожатием. Лёша поднял глаза на брата и встретился с его грустным взглядом, от которого стало не по себе, как будто кто то выплеснул на младшего ведро холодной воды и оставил на морозе. Даже в тусклом свете фонаря можно было видеть насколько печален взгляд старшего брата, Лёша почувствовал, что начинает не то, что беспокоиться, бояться за него. Никогда не было такого, чтоб Миша пропускал попойки с друзьями, это обычно превозносилось как что то святое.   "—Хоть он и жаловался на то, что этот альбом неудачный, что лучше бы вообще Князь взял это сольником, но друзей наедине с бухлом ведь не оставил бы. Да и на лавке этой он видимо давно сидит, замёрз, чуть ли не дрожит. Конечно, молодец, на улице ранняя весна, а он в одном свитере выперся на мороз..."   Алексей отвёл взгляд, покачал головой и снял свою кожанку, после чего накинул её на Мишу. Старший попытался отказаться,   —Лёх, ты чего творишь, ё моё! Заболеешь блин. Оденься, придурок!   Но младшего брата это не останавливало да и не волновало, он не хотел, чтобы заболел Миша, ведь этот свободолюбивый идиот ему роднее всех, и любит он его, чуть ли не больше отца с матерью, нет, Лёша не допустит чтоб брату было плохо, он просто не сможет потерять его вот так, по глупости.   —Миха, не отпирайся, я хоть одет тепло. А на тебе только дебильный свитер...   —Не трогай мой свитер, он теплее любого одеяла.   —Миша. Прекрати. Я вижу, что ты замёрз, ты заболеешь! Не вздумай снимать...   Не дослушав, старший брат всё же попытался скинуть с себя кожанку Алексея и отдать обратно, но последний, заметив это, положил руки на плечи панка, не давая вернуть вещь обратно.   "—Дурак ты, Миха, дурак круглый! Я же ведь люблю тебя и беспокоюсь!" — подумал младший и нахмурившись, крепче сдавил гладкую кожаную куртку.   Михаил почувствовал руки брата на плечах, тёплые и сильные. Лёша по хозяйски сжал худые плечи брата, от чего Мише показалось, что на улице резко потеплело, градусов на двадцать и он прикрыл глаза. Так тепло за последнюю неделю ему ещё не было, как будто какой то недостающий фрагмент души вернулся на место. И непонятно от чего стало так хорошо, либо от того, что кожанка всё ещё не остыла с того момента, как Лёша снял её, и это тепло именно его тела, либо из за того, что брат не отпускает его плеч и сам того не осознавая, передаёт этот жар, а может это просто от того, что младший впринципе касается музыканта. Они просидели так буквально минуту, это помогло, наконец Миша окончательно успокоился и с напускной злобой (хотя все же очень нехотя), скинул руки Алексея со своих плеч, после чего встал со скамейки, хлопнул младшего по плечу и немного грустно произнёс,   —Спасибо братан. Пойдём домой. Замёрзнешь.   Но после внезапного прилива теплоты и спокойствия, Мише стало очень страшно, неловко и стыдно. Он почему то подумал о том, как всё скажет Лёше, но тот не поймёт его и они навсегда расстанутся, он, Миша, исчезнет из жизни брата и никогда не вернётся.   "—Нет, он не должен узнать! Ни за что на свете!"   По инерции встав следом, Лёша кинул короткий взгляд на опустевшую лавку. Уходить не хотелось. Эта лавка, совершенно холодная и одинокая, освещенная только тусклым желтоватым светом электрического фонаря сейчас казалась лучшим местом, что юноша вообще видел. Дело было не в лавке. Дело было в Мише. В том, что он живой, здоровый, сидит рядом и даже согласен на несколько коротких прикосновений.   Алексей чуть ниже, а потому он неловко утыкается носом в шею брата, когда сокращает расстояние и прижимается к его груди.   Горшок будто застыл, превратился в безвольную куклу, а потому брюнет, пользуясь случаем, юрко просовывает собственные руки под чужие, обхватывая ими талию брата.   Он не знает, что говорить, а потому просто зажмуривает глаза, позволяя миру вокруг окунуться в темноту.   Так лучше. Нет ни магазина, ни фонаря, ни лавки, ни купола адмиралтейства, только они с Михой вдвоем.   Последний все еще не двигается. От него пахнет сигаретами, но как-то необычно и особенно, как может только от него.   Когда младшему Горшеневу кажется, что еще пара минут такого оцепенения, и он и вовсе уснет стоя, идиллию нарушает компания лысых гопников, проходящих мимо.   Алексей не отстраняется, только крепче прижимает к себе брата и жмурит глаза.   Как ни странно, эти сидевшие проходят мимо, сворачивая к пивному ларьку.   То ли Мишу уже знали, то ли слишком спешили до закрытия.   И младший уже готов бежать им вслед и махать кулаками, потому что волшебное сонное оцепенение пропадает, и Горшок снова отстраняется, крепко берет брата за плечо.   —Пошли, скоро магаз закроется, а ты выжрал последнее, — кивком головы старший указывает на все еще сжимаемую белыми в свете фонаря пальцами банку из-под пива, — да и дрожишь уже весь.   В полумраке квартиры все становится еще сложнее. Им обоим кажется, что самое время объясниться, рассказать наконец, излить душу за стопкой коньяка, но каждый вовремя себя останавливает.   Такое не обсуждают по-дружески за выпивкой. Такое вообще, черт возьми, не обсуждают, не говоря уж об их положении. Миха предпочитает забраться на подоконник с книгой, но Алексей прекрасно знает, что тот не читает: он с самого детства подмечал о брате любые мелочи. Когда Горшок увлечен книгой, его теплые карие глаза быстро-быстро скользят по тексту, хаотично двигаются, стараясь ничего не упустить, а в этот раз он всего лишь застывше смотрит в середину пожелтевшей страницы.   Думает. "—О чем ты, сволочь последняя думаешь?" — беззвучно произносит Алексей, прежде чем приблизиться.   Младший резко вырывает книгу из рук брата, а после, упираясь ладонями тому в колени, наклоняется, смотрит в глаза.   Миша сейчас удивленный, смешной, растрепанный.   —А я тебя люблю, — говорит Лёша таким тоном, будто сообщил, что чайник закипел.   Миша удивлённо посмотрел на брата и странно улыбнулся. Младший немного запаниковал, казалось, панк не понял о чём говорит Лёша, или просто воспринял всё по своему, но нет. В душе Миши будто разгорелся пожар или пронёсся ужасный вихрь, сметая всё на своём пути, или пробудился спящий вулкан, он даже захотел немедленно броситься к Лёше и выдать ему все свои мысли и переживания, а после обнять и никогда не отпускать, быть всегда с ним и только с ним, но как ни крути, они братья, и перспектива быть осуждённым навсегда, пугала. Анархисту вдруг стало страшно, а вдруг это он неправильно понял слова брата, вдруг он всего лишь решил услышать то, что так долго тревожит его душу и рвало её в мелкие клочья, вдруг он сошёл с ума, свихнулся...   "—Да нет, разве станет Лёшка вести себя как сейчас, просто так? Чёрт, нет, он прост как три копейки, но ёшкин кот, разве так бывает?" — Миша улыбнулся шире, после чего осторожно коснулся руки брата и глядя в глаза произнёс спокойным голосом,   —Лёш. — Миша будто нарочно выдерживал длинную паузу, — Знал бы ты, как я тебя люблю, ты бы охерел.   Алексей выдохнул. Он никогда бы не подумал, что скажет это брату, что старший как то узнает, но и держать в себе ни грамма чувств больше не мог. Юноша забрался на подоконник, уселся рядом с Мишей и прикрыл глаза, положив голову на его плечо. Старший брат осторожно коснулся волос Лёши и провёл по ним рукой, после чего так же аккуратно спустился до плеча и задержал руку, будто обнимая младшего. Он несколько раз проделал те же движения, прежде чем его бросило в холод.   "—Ё моё... что же я делаю... он брат мой." —Миша хотел было спуститься с подоконника и уйти в другую комнату, но заметил, что Алексей уже мирно спит на его плече, старший не захотел рушить эту идиллию и прерывать сон брата. Он просто устроился немного поудобнее, закрыл глаза и уже через пару минут провалился в сон.   Утро встретило двух молодых людей болью в позвоночнике, затекшими конечностями и бесконечной тягучей неловкостью. События ночи больше напоминали сон, забавный и смущающий, чем недалекую реальность.   Завтракали молча: Миша не отрывал взгляда карих глаз от такого же цвета чая, в то время как Алексей старался как можно громче работать ножом и вилкой в тарелке, чтобы хоть как-то прервать плотную как кисель тишину.   Первым собрался с мыслями младший. Стараясь не встречаться взглядом с братом, он долго вылавливал из кружки плавающие на поверхности чаинки ложкой.   —Миш, ты ведь помнишь, что я сказал вчера?   Горшок только кивает растрепанной головой, неуютно ерзая на стуле. Хочется избежать объяснений, свалить куда-нибудь к Князеву, лелея в сердце какую-то спокойную и сладостную неопределенность.   Лёша чувствует это. Он пересиливает себя, поднимая взгляд на брата и приковывая тем самым его к стулу.   —Я не шутил. Я правда люблю тебя. Не как брата, скорее как девчонку.. Черт, нет, неправильно. Короче говоря, не так, как ты эту свою.. Анфису. Намного больше и как-то по-другому, понимаешь?   Старший понимал, даже несмотря на довольно сбивчивое объяснение.   Алексей видел это по прилившей к обычно бледным щекам крови.   Когда Миша смущался, он впадал в оцепенение. Сжимался в своем старом свитере, становился таким маленьким и хрупким, что Лёше даже становилось смешно.   Именно это придало сил. Ягода встал, приблизился, положил ладони на чужие плечи, наклонившись к самому лицу. Он на пробу коснулся плотно сжатых губ своими. Сухо, совершенно невинно, но Горшка будто пронзила молния.   Он снова заерзал на стуле, смешно закрутился в разные стороны, не зная, куда спрятать покрасневшее лицо.   Младший тихо смеялся, то и дело оставляя поцелуи на губах, щеках, лбе, дрожащих веках и чёрных густых ресницах.   Когда юноша попытался неловко отстраниться, наконец испугавшись своего неуместного порыва, солист резко подался вперед, снова прижимаясь щекой к груди брата.   Да уж, поза и правда была странной. На плите свистел закипающий чайник, один из парней стоял почти буквой "Г", а другой, прикрыв глаза, по-кошачьи тёрся лбом о плечо того.   Лёша просто не мог разрушить свой собственный рай неосторожным словом или жестом.   Это было настоящее, ответное Мишино признание, в разы более красноречивое, чем его собственное.   К сожалению через несколько минут эту тишину прервал срывающийся и неуверенный голос старшего брата   —Лёх, выключи чайник ё моё. Заколебал уже, на мозги действует.   Как бы ни хотелось сохранить эту хрупкую но неудобную позу, пришлось подчиниться и подойдя к плите погасить чёртову комфорку под дебильным чайником.   Миша в это время поднялся на ноги и улыбнулся, когда Лёша бурча под нос искал нужную ручку для выключения. Старший Горшенёв продолжал следить за братом даже когда он достал бокалы, а вскоре он услышал голос брата   —Мих, тебе ещё чай налить? "—Если можно, то водки и сигарету", подумал панк, но вслух произнёс лишь осторожное:   —Да, давай. Только немного.   —Как скажешь. —Алексей начал греметь посудой и что то мурлыкать себе под нос, что именно Миша не хотел разбирать, хоть это и было похоже на песню Шутов. Его внимание всецело занимал сейчас именно брат, а именно сложившаяся ситуация.   "—Как так вышло то, ё моё. Как давно ты любишь меня? А я что... только сейчас понял как ты мне дорог? Или это было всегда? Что ж такое то. Это не похоже на ситуацию с Анфисой. Да даже чувствуется это всё по другому. Угораздило ведь как то так..." — поток его мыслей прервал стук бокала о стол и голос брата.   —Миша, выйди из прострации! О чём ты постоянно думаешь?   Горшок улыбнулся и подойдя к брату вплотную, прижал его к себе.   —Я думаю о том, как ты дорог мне. Дороже всех.   Алексей положил голову на плечо брата и тихо сказал   —Ты самый лучший брат на свете.   —Я тоже тебя люблю...