***
Замок подался настолько легко, что никто и не заметил бы, что его вскрыли отмычкой. Немудрено: он был установлен больше для отвода глаз, настоящим препятствием для нежеланных гостей была электронная система защиты и сигнализация, настолько продвинутые для простой квартирки в хорошем, но не богатейшем районе Централ Сити, что худшего взломщика чем Лен они могли бы и остановить. Квартира Лизы встретила его привычной чистотой. Никакого загромождения, никакого беспорядка, но и без спартанского стиля его собственных явочных квартир. Нет, это место было домом, понятие которого для него самого было утерянно далеко в детстве. Сначала он прошелся по комнатам, осмотрел поверхностно те места, что всегда привлекали его внимание в собственном жилье. Замки и сигнализация на окнах. Выход к пожарной лестнице, запертый на кодовый замок, не нуждающийся в ключе. Пистолет в ящике для обуви у входа, другой в ящике для столовых приборов на кухне. В нем поднялась волна и гордости, и горечи. Его маленькая сестренка, многое она переняла у него, но столькому же была вынуждена научиться сама, рано поняв, как жесток был тот преступный мужской мир, в котором ей пришлось расти. Краткая ревизия на кухне подтвердила, что Лиза и правда все еще жила здесь: продукты в холодильнике, немытая кружка из-под кофе в раковине, жестянка с чаем, крупы и консервы в кухонных шкафах. Никакого алкоголя. На холодильнике рядом со списком покупок висела записка с номером телефона, подписанная «равин Коэн». Лен готов был поспорить, что это или равин из синагоги, в которую когда-то его водила мать, или тот, кто унаследовал его пост. Не то что бы эта информация когда-либо была релевантна для Лизы, чья мать, появившаяся в жизни Льюиса Снарта гораздо позже, была католичкой. Комната примыкающая к спальне была обустроена со вкусом — дорогая мебель, книги и безделушки на полках, уйма растений, пара картин — но лишена чего-либо, что дало бы ему быстрый ответ на волнующий его вопрос. Не задерживаясь там, он шагнул в спальню. В спальне его сразу же окружил запах дорогих духов, столь знакомый сейчас, при столкновении с ним, но мгновенно забывающийся, стоило им с Лизой разлучиться. Подоконник, прикроватный столик, небольшой стеллаж, все было уставлено свечами, фотографиями, растениями. Он часто подшучивал, что еще немного и она станет похожа на ту чокнутую из Готэма, борющуюся за права цветов и папоротников. На фотографиях в основном были они вдвоем. Он и маленькая Лиза в золотом костюме фигуристки и блестящих, почти новых коньках, на которые он потратил все свои сбережения в 15 лет. Девятилетняя Лиза, с обожанием глядящая на него, болезненно тощего, неказистого, но улыбающегося ей в ответ. Это фото сделал на полароид Мик, в квартирке которого они проводили тогда все свое время. Лиза все равно потом возвращалась домой к Льюису, а Лен перебивался то тут то там, но Мик всегда был готов приютить и накормить их, с самой первой их с Леном совместной отсидки, когда Лену было всего 14, а самому Мику 16. Лиза-подросток, увешанная безвкусными побрякушками, пьющая молочный коктейль в любимой забегаловке Лена напротив полицейского участка, Мик и Лен сидят рядом с ней, а на соседнем фото, сделанном в тот же день, она уже на них за что-то дуется и воротит нос — какое удовольствие в таком возрасте просиживать выходные со своим братом и его странным другом, которым уже ближе к тридцати, чем к восемнадцати? Фото с ее вручения диплома. Фото, на котором Мику, стоящему в окружении других Легенд, вручает медаль президент… Чего? Завершает коллекцию пара недавних (для него) фотографий из 2015го, сделанных в «Святых и Грешниках», и тут с каждым фото мрачнеет уже он, а Лиза… Лиза блистает, как ей и было суждено. На подоконнике, среди цветов стоит его фото в рамке. Он не помнит, когда оно было сделано, лишь что Лиза сняла его на свой телефон в какой-то из его квартир за обсуждением дел, и потому он смотрит на нее расслаблено, спокойно, но немного устало. Возле фотографии стоит остаток свечи, а рядом лежит листовка с эмблемой местной синагоги. Кадиш. Еврейская поминальная молитва, написанная на древнем языке Талмуда, который сам он читать не умеет, но некоторые фразы и молитвы на котором помнит на слух. Под каждой строкой иудео-арамейского (со вставками на библейском иврите) на листовке кривым, покатым почерком его сестры написана транскрипция для прочтения. Когда еврей умирает, его сын должен читать Кадиш. Если же он не оставил сына, то читает ближайший родственник. Кадиш произносится на протяжении одиннадцати месяцев — двенадцати, если умер родитель — и в поминальные дни. Его сестра читает по нему Кадиш. Он узнал все, что хотел.***
Он убедился, что Лиза не найдет ни единого следа его визита, и вернулся в Стар Лабс. Отправился с Барри в Аргус, сделал свое дело, чуть не погибнув в процессе. Не удержался от шуточки о том, что замолвит словечко перед сестрой, если Циско его спасет — Барри оказался стойким, и вида не подал. Это хоть и всколыхнуло в Лене некоторую горечь, но… Флэш должен оставаться героем. А герои не ломают таймлайн ради спасения своего даже самого любимого противника. Поэтому он прощается с Барри, прощается искренне, подбросив тому лишь один намек, который станет понятен когда Лен вернется с этой миссии живым — над ним нету нитей. Он не будет марионеткой в руках Рипа и команды, не пойдет на верную смерть, какой бы ни была ситуация. Он найдет выход. Примет собственное решение. Заберет контроль.***
Жизнь оказалась еще более нелепой насмешкой, чем он всегда думал. Десятилетия он потратил, чтобы освободиться от чьего-либо влияния, чтобы узнать, что никогда не был тем, кто контролировал бы ситуацию. Иронично. Именно желание принять собственное решение привело его сюда сейчас, и оно же, он уверен, привело его сюда и в прошлый раз. (Был ли этот «прошлый раз»? Другой таймлайн? Параллельный? Он не уверен.) Он мог изменить многое, но не то, кем являлся. Поэтому он извиняется вслух, вырубает Мика ударом по голове, бросает рядом с ним свою криопушку. Получает прощальный поцелуй, словно закрытие гештальта, от Сары. Дает своей команде время уйти. Зажимает нужную кнопку. — Надо мной нету нитей. Закрывает глаза.