Shape of my heart

— Лиззи, детка, мы не будем слушать «Killer Queen» на повторе всю дорогу, — Выдыхает Зейн, развернувшись к заднему сидению лицом. Там девчонка в детском кресле недовольно хмурилась, прямо как это делал ее отец, и дула губы. Ее шоколадные глаза выражали крайнее недовольство отказом, и она резко перебирала ручками бахрому на своем пляжном платье. Ее черные волосы были собраны в два хвостика, забавно торчавших вверх. — Но мы можем послушать Биттлз, хочешь? — Мягко интересуется Лиам, краем глаза поглядывающий на своего мужа, сидящего на пассажирском месте. — Хочу, — В унисон произносят Зейн и Лиззи, и Лиам посмеивается, наблюдая их одинаково восторженные лица, когда включает свой плейлист. Младшая Пейн-Малик обожала, когда отцы запускали свои плейлисты в машине, и потом громко подпевали каждой глупой песне. Едва Лиззи научилась говорить — и она присоединилась к импровизированным караоке в длинных поездках, и тогда Найл наотрез отказался садиться с ними в машину. — Мне хватало вас двоих, а вы еще и ребенка к этому приобщили. Но крошка Пейн-Малик не расстроилась и в следующий раз, когда Хоран забирал ее из музыкального кружка — она полчаса без передышки громко пела «Baby shark», даже после того, как Найл выключил радио вовсе. Тогда, после того, как он вернул девочку домой, она была вынуждена признать, что Найл — ее фаворит среди множества ее нянек. Тогда Гарри не разговаривал с четой Пейн-Малик целых два дня, а потом принес Лиззи лакрицу. Девчонка засунула мерзкие конфеты ему в ботинки. Зейн клялся, что никто из них не учил дочь таким выходкам, но, надо признать, что Лиззи многое сходило с рук. Луи говорил, что они ее просто избалуют, но Зейн с Лиамом в один голос утверждали, что большая любовь не может разбаловать ребенка.  — Только давайте договоримся не есть песок на пляже, — Просит Зейн, делая музыку потише. — Как это? — Искренне сокрушается Лиам, вскидывая брови, — Слышала, Ли? — Да, папа, в этот раз не пытайся по-правде есть мои куличики, — Кивает Лиззи, отбивая пять Зейну, довольному их с дочерью колкостью. — Мы воспитываем самого язвительного человека на свете, — С притворным вздохом произносит Лиам, останавливаясь на красном светофоре. Если открыть окно — уже точно будет пахнуть морем и водорослями, и соленный ветер будет трепать волосы, которые и так находятся в полнейшем беспорядке. Лиззи нажимает на кнопку, и стекло опускается, впуская в салон звуки прибрежного города. Ее кудри лезут в глаза, когда машина продолжает движение. Она звонко смеется, безрезультатно пытаясь вернуть хвостики в прежнее положение. Она просит Зейна, чтобы он дал ей руку, и крепко сжимает два его пальца, теребя золотое кольцо на безымянном. Зейну ужасно неудобно сидеть вот так, наполовину повернувшись к заднему сидению, но Лиззи не отпускает его руку. Девочке необходимо так разделять с отцом радость момента. Лиам не говорит об этом никому, но знает, что эта привычка передалась их дочке от Зейна, который тоже в моменты упадков или наоборот, большой радости, хватал руки Лиама, перекручивая кольца на его пальцах. — Если мы поймаем краба — я смогу забрать его домой? — Буднично интересуется Лиззи, заметив приближающуюся береговую линию, — Я придумаю ему имя и он будет жить в банке от варенья. — Детка, мы не станем ловить крабов — им лучше у моря, — Поясняет Лиам, заворачивая на парковку. Одна его ладонь, свободная от руля, лежала на коленке Зейна всю дорогу. Он сжимал руку иногда, поднимая ее немного выше, и тогда получал тычок под ребра, тихо хихикая. Ли иногда вопила, чтобы отец взялся за руль обеими руками, но быстро затихала, когда Зейн сменял песню. — А Гарри разрешал мне гладить рыб, которых вылавливали, по головам, — Мечтательно вспоминает Лиззи, заерзав в своем кресле. Ей не терпится пробежать по теплому песку прямо к океану, поглядеть на чаек, которых она и без того видит каждый день, и насобирать полные карманы ракушек. Лиам с Зейном только переглядываются, без вопросов решая, что они больше не пустят детей одних на пирс. Они почти уверены, что Гарри с Ли в один голос слезно уговаривали рыбаков выпустить свой улов обратно в воду, а после этого голыми руками пытались поймать чайку. Машина останавливается, и Ли вскидывает руки в радостном жесте, ожидая, пока ее отстегнут. Лиам закидывает лямку рюкзака себе на плечо, пока Зейн разбирается с ремнем Лиззи, и помогает ей выбраться из машины. Ли хватает отца за руку сразу, как только вылезает из салона, и подпрыгивает от нетерпения. Зейн сцепляет их с Лиамом пальцы с другой стороны, крепко держа мужа за руку. Их обручальные кольца тихо звякают, соприкасаясь друг с другом, и оба молодых человека обожают этот звук. Они сходят с пешеходной дорожки, разуваясь находу, и погружаются пальцами в пока еще не раскаленный песок. Скоро солнце нагреет его, и ходить без обуви будет невозможно, но, ранним утром, когда пляж еще пустой — температура терпимая. Они бредут по песку к воде, наблюдая, как Ли, убегая от них прочь, приземляется в песок и катится в нем кубарем. Они не слышат плача и криков о помощи, так что не спешат бежать ее спасать. Пока Лиам расстилает плед, и достает что-то из рюкзака, Зейн помогает дочке отряхнуться от песка и вытирает его с ее лица. Ли сразу убегает снова, гоняясь за птицами, похожими на воробьев. Они не улетали, а только убегали по песку, пока Лиззи с громким смехом подражала их походке. И пока Лиам наблюдает за дочерью из-за темных линз солнечный очков, Зейн растягивается на пледе, укладывая голову мужу на колени. Тот сразу зарывается в крашеные волосы пальцами, пока Зейн прижимает вторую его ладонь к своей груди. Лиам улыбается, чувствуя его сердцебиение, и наблюдает, как Ли откапывает что-то в песке, радостно крича на мочащих в море лапки чаек. В этот момент ему кажется, что у него есть все, чего ему когда-либо хотелось. Пригревшись на солнце, Зейн прикрывает глаза и, слушая хохот Ли, вспоминает, как это все началось. Когда двухмесячный младенец появился в доме прибрежного города, на крыше которого постоянно топтались чайки, а из окон можно было почувствовать запах океана — покой его окончательно покинул. Первое время Зейн вовсе не отходил от кроватки, беспокоясь, как бы девочке не снились дурные сны или не было холодно, жарко или просто одиноко. Лиам носил ему обеды, проветривал детскую, и относил мужа в кровать по ночам, когда Зейн забывался беспокойным сном после полуночи, в кресле у колыбели. Они тогда почти перестали разговаривать друг с другом, потому что на это просто не оставалось сил. Да и виделись они редко, ведь на плечи Лиама в то время легли все заботы по дому, пока Зейн безвылазно караулил Лиззи. Девочка, конечно, совершенно не понимала, что так тревожит ее новоиспеченных отцов, и потому беспечно слюнявила палец Зейна, ворча что-то одной ей понятное. Не обходилось и без ссор, конечно. Лиам был поразительно спокоен за дочь, потому как был уверен — она в безопасности. Да и девчонка была абсолютно здорова, почти не беспокоила их ночами, а если и плакала — то только по делу, и без особых претензий. Самого старшего Пейна-Малика больше волновало то, что происходило с его мужем. Тот был сам не свой, нервный и дёрганный, и беспокоился из-за любого неловкого шевеления в сторону их дочери. — Ты неправильно держишь ее, Лиам, — Едва придя в сознание возмущался он, когда Пейн забирал дочь из рук уже почти спящего Зейна. — Она плачет, ты слышишь? Мы сделали что-то не так, — Причитал Зейн, вертясь за спиной Лиама, пока тот, с выражением покорного смирения на лице, менял дочери подгузник. — Может ей не вкусно, или она переела? — Взвыл Зейн, когда Ли вернула половину своего обеда Лиаму на плечо. Так все было, пока малышке не стукнуло четыре месяца, когда Лиззи уже умела активно выражать свое недовольство, попадая погремушкой отцам четко в лоб. Она теперь узнавала их, когда они нависали над кроваткой, и громко смеялась, когда кто-то из отцов поднимал ее на руки. Лиззи щипала Лиама за щеки и дергала отросшие волосы. А Зейну она слюнявила пальцы и уши, урча что-то на своем языке. Тогда Зейна начало отпускать, но Лиам думал, что у мужа просто не осталось сил беспокоиться и препираться. Теперь он спал целыми днями, и Лиам нянчил сразу двоих детей. Надо сказать, что Лиззи была намного менее прихотлива во многих вопросах, нежели ее беспокойный отец. Пока Ли мирно спала, пуская слюни на домашнюю футболку Пейна — он заставлял Зейна то поесть, то, не слушая сопротивления, распахивал окна, впуская свежий воздух в темную спальню. Он сам, конечно, неимоверно уставал, но в то время никого это не волновало. В шесть месяцев, когда Лиззи впервые самостоятельно доползла до Зейна, усевшись у его ног и облизав штанину его домашних штанов — Зейна окончательно отпустило. Его будто переключили, и Лиам тоже наконец смог вздохнуть спокойно вместе с мужем. Зейн тогда еще долго пытался извиняться различными способами, за те два невыносимых месяца, но Лиам не был зол. Ему потребовалась неделя беспрерывного сна в тишине, без слюней на плече, беспокойных причитаний и бесконечной готовки, стирки и уборки и он снова пришел в норму. Теперь, конечно, все эти сложности были далеко позади, и они отлично научились разделять обязанности, справляться с дочькой и всеми ее прихотями. Но они оба помнили, через что прошли вместе, и дорожили этим, как одним из самых важных воспоминаний. Лиззи отплатила им за все сложные месяцы своим первым, довольно очевидным, но от того не менее долгожданным и трогательным словом — «папа». Потом, разумеется, она выучила и более важные слова, например «есть», «дай» и «жук». Сейчас Лиззи три, и она, не без помощи ее дорогих дядь, во всю познает мир запретных словечек. За такие выходки, Луи, конечно, получил сполна, и неделю ночевал на диване со строгого веления Гарри, а Найл был приговорён к извозу Лиззи на ее кружки по будним дням. — Папочки, смотрите, чертовски большой краб, — Лиззи сует им в лица существо с шестью ногами, воняющее водорослями и рыбой. Зейн брезгливо морщит нос, когда Лиам берет краба в руки, тоже без особого восторга на лице. Они оба хмурятся на острое словечко трехлетней девчонки, и молча решают больше не оставлять Луи и Лиззи наедине. — Да, папочка Зейн, смотри, — Дразнится Лиам, вертя краба над Маликом, — А теперь отнеси его туда, где взяла и больше не трогай морскую живность. Вернув краба на место, Ли возвращается к отцам, заваливаясь на них. Лиам обнимает ее свободной рукой, и Зейн делает то же самое, перекладывая голову на колени дочери. Лиам перебирал волосы на обеих темным макушках, тихо бормоча что-то о том, какие они у него любимые, и что он не променял бы их ни на одного человека на Земле. Вскоре Ли засыпает, и Зейн следует ее примеру. Они оба одинаково тихо сопят, всеми конечностями обнимая Пейна. Зейн что-то мычит сквозь сон, и Лиам успокаивающе оглаживает его скулы, брови и идеально ровный нос, пока Малик не затихает снова. Лиам остается бодрствовать, наблюдая, как пляж постепенно заполняется людьми, и прячет под тонкий плед ноги спящих Пейнов-Маликов, чтобы солнце не оставило на них ожоги. Пейн слушает, как пока еще слабые волны бьются о прибрежные камни, как перекрикиваются чайки и вопят дети. Он прикрывает глаза, и думать о чем-то, кроме его маленькой семьи, устроившейся у него на коленях, просто не получается. Лиаму кажется, что так хорошо может быть всегда, и он сделает все возможное, чтобы так это и случилось.