телу тоже больно.

однажды рома сказал, что людьми не стоит дорожить. он произнёс это так легко и непринужденно, будто знал это всегда. для него это было аксиомой, непререкаемым правилом, считай - один из его нерушимых принципов. антона это задело. он не понимал, как можно быть настолько недоверчивым, и его расстраивало, что его рома ценить не будет. отношения их начались намного позже. рома и забыл о том разговоре - забыл, если бы не понял, как сильно изменился из-за антона. этот парень просто… перевернул всё с ног на голову, открыл совершенно новые горизонты, дал посмотреть с другого угла. что-то совершенно новое. необычное. приятное. объятия были глотком свежего воздуха, поцелуи отражались запахом свободы, прикосновения отдавались теплом и защищённостью. рома так желал быть с ним, и так боялся потерять единственное своё счастье. один из немногих людей, кто в него верил. единственный, кому рома позволил подобраться настолько близко. это было неприятно поначалу. непривычно. кто-то ещё интересуется его проблемами, волнуется о его состоянии, находится всегда рядом. антон не боялся этой защитной оболочки, агрессивной и нападающей. он не боялся попасть под раздачу, не боялся рому совсем. будто знал, что тот ему ничего не сделает, чувствовал своё превосходство над другими и пользовался, чтобы подобраться ближе. а вот роме было страшно. страшно, чем всем это может обернуться. — может, однажды ты найдёшь кого-то лучше, и я тебе нахуй и не сдамся, — будто в шутку отвесил тот, за что получил обиженный взгляд в свою сторону и недовольное сопение. — как ты уже не поймёшь? мне кроме тебя никто не нужен, ром, — отвернувшись, антон поправил свои очки и обнял свои колени. вечером в лесу, куда они убегали от остального мира, заметно холодало, и поэтому тёплый свитер его спасал. конечно, не так хорошо, как объятия парня, из которых он выбрался совсем недавно. — я… просто не привык, — искренне ответил пятифан. ему сложно давалось доверие, а столько внимания от предмета обожания - сводило с ума. — прости, — парень потянулся ближе, обвивая руками талию антона и прижимая к себе. носом уткнулся в сгиб шеи, пытаясь загладить свою вину. рома его предупреждал. говорил о том, что строить отношения с ним - опасно. боялся слишком сильно задеть антона, разрушить их хрупкий мирок, кое-как выстроенный из мечтательных представлений о настоящей любви. он боялся ранить его настолько, что тот и не захочет с ним заговорить. иногда рома боялся самого себя. антон оказался более ценным, чем всё, что было у ромы когда-либо. а антон его не слушал. и зря. — мне надо уехать, тош, — холодно проговорил рома однажды. старался говорить об этом спокойно - будто его не беспокоила непроходящая тревога, связанная с этой поездкой. это чувство, может, и не было таким уж безосновательным - как никак поездка была с родителями, а отношения в семье были… совсем уж не лучшими. — надолго? — с явной грустью спросил петров, прижимаясь к пятифану ещё сильней - это неприятное чувство конца его мучало, и было очень неприятно, что даже этот момент может закончиться. мелкая россыпь веснушек на носу скрылась за складками чёрной роминой футболки, когда антон ткнулся носом в его грудь. — всего на неделю, зайчик, — уже более утешительно сказал рома. — я тебя не брошу. они договорились встретиться на следующий день после приезда. антон волновался - наверное, встреча с любимым человеком всегда будоражит, несмотря на время разлуки. хотя, кажется, волнение было совсем другими. не предвкушающе-сладким, как обычно. почему-то всю неделю антон ходил как на иголках. а сейчас нервы были оголены до предела. в последнюю встречу что-то поменялось в роме. он будто был сам не свой - ещё более грустный взгляд, тяжёлый голос и усталый вид. складывалось ощущение, что рома знал того, чего не знали другие, и эта ноша была слишком тяжела для него. а антон даже и не понял, что же его так смущало всё то время, проведённое вместе. обговорённым местом была школа. точнее, пришкольный участок - им двоим было бы удобно до него дойти. только эта нервозность не дала стоять тоше на месте. мало того, что сорвался из дома часом ранее, так ещё и школу пропустил мимо глаз - направился сразу к роме. совсем скоро перед глазами предстал старый дом. хиленький, с облезшей краской, но уже породнившийся антону. он часто смотрел на него снаружи - изучал, запоминал каждую деталь, пока ждал рому. но внутри был намного реже, ведь родители ромы не любили незваных гостей. сейчас, впрочем, антона тоже никто не звал, но он почему-то решил осмелиться и подойти ближе. на его удивление, дверь оказалась приоткрыта. сразу вспомнился недовольный голос пятифана, жалующийся на то, что отец любит уходить и не закрывать до конца дверь. значит, родителей там точно не было. так, где же был сам рома?.. в зале тихо поскрипывала оконная рама. на кухне из старенького магнитофона доносилась какая-то тихая, но навязчивая мелодия, проигрывающаяся на этом радио слишком часто, как затертая пластинка. а из ванны доносились всхлипы светловолосого мальчика, которого будто порвали напополам. — что же ты натворил, ром… — захлёбываясь в своих слезах, только и смог произнести антон, не смея отвести взгляд от алых капель, падающих на пол, стекающих по рукам парня и заполнявших собой пространство. кажется, все было в этом темно-алом цвете, теперь навечно застывшем перед голубыми глазами. рома думал, что увидит свет в конце тоннеля, услышит чей-то голос, зовущий к себе, закроет глаза навсегда и больше не проснуться. он устал терпеть всё, что сваливалось на него каждодневно. и знал же, что дальше будет хуже - у него с самого начала не было никаких шансов на нормальную жизнь. мысли в голове всё больше убеждали его в этом, они подкреплялись родительскими голосами, и сомнений в единственном выходе не оказалось. рома и не думал, как неправильно он поступает, пока не услышал свой любимый голос, окрашенный грустью и паникой. увидел его мальчика-солнце, - волосы растрепались ветром, веснушки залились слезами, а светлые брови оказались испуганно подняты вверх. — прости, тош, я не хотел… — голос ромы никогда не был… таким. таким дрожащим, отдаленным, будто совсем не своим. — г-где у вас бинты? — утирая заливающие лицо слёзы, спросил антон. сидя на грязном кафеле ванной, петров осознал, что никогда бы и не подумал, что попадёт в такую ситуацию. ему 16, а он сидит и перевязывает руку любимому человеку, который несколько минут назад попытался вскрыть вены. взгляд менялся с волнительного на пустой. в голове роилась куча вопросов, все смешивались в большую кашу, а тревога за рому накрывала с головой, и антон, казалось, скоро утонет в ней. кровь уже перестала течь ручьём. повязка пропиталась красным, и, тяжело вздохнув, антон принялся накладывать новый слой. — да ладно, этой повязки уже достаточно. не переводи бинты на меня, жить буду, — слабо улыбнувшись, решил пошутить ромка, пытаясь разбавить напряженную тишину. — да? я думал, ты не хочешь жить, — наконец разобравшись с перевязкой, петров отпустил чужую руку, но не решился отвести взгляд от неё. казалось, что если он заглянет в карие глаза, то увидит что-то.. неправильное. что-то, чего там быть не должно. от чего антон обязан был уберечь рому, но не смог. пятифан в ответ на это отвёл виноватый взгляд в сторону, но не смог долго продолжать сидеть в этой тревожной тишине, пока тоша отходит от шока и переосмысливает, кажется, всю свою гребанную жизнь. здоровой рукой пятифан помог себе пододвинуться ближе к парню, чтобы осторожно приобнять его за спину. лбом он ткнулся в подбородок, а перебинтованная рука оказалась на бедре. — прости меня, зайчик. я.. я правда не хотел, но это… эта жизнь, эти мысли оказались невыносимы, — голос парня всё не хотел становиться привычным. он дрожал, переходил на шёпот, иногда замолкал вовсе. говорить было трудно. произносить эти слова, оправдываться после увиденного - ещё трудней. — я просто испугался. ебанное ссыкло я, получается, — грустно усмехнулся ромка, сжимая футболку антоши своими пальцами. — прости. прости. прости. пустой взгляд голубых глаз все ещё утыкалась в лужу крови, застывавшую с каждой секундой. казалось, ему совсем не хочется сейчас говорить - он все ещё находился в диком шоке, смешанным с разочарованием и волнением. но, стоило ему ответить на объятия парня, слова вместе с невыплаканный горечью слез полились сами собой. — никогда не бросай меня, блять, — умолял петров, прижимая юношу как можно ближе и рыдая ему в плечо. — не таким, блять, образом, ром. я тебя прошу, не делай так больше. приходи ко мне посреди ночи, звони когда угодно, но не повторяй это. — не повторю. обещаю.