Ниобея-2

Ты никогда больше не распахнешь дверь настежь: по ту сторону её, может быть, сидит на корточках маленький человечек. Ты будешь рассчитывать все твои жесты и сдерживать твои порывы. Поменьше пылкости и побольше силы! Ты будешь реже смотреть в небо: тебе придется постоянно смотреть себе под ноги, чтобы не наступить на одного из твоих малышей. Ты никогда больше не будешь задвигать ящик стола толчком колена: маленькие руки проникают повсюду. Всё, что ты делаешь, ты будешь делать медленно и осторожно. Ты никогда не будешь спать крепким, непробудным сном; малейший вздох будет тревожить тебя. .... Ты приучишься считать тишину в доме нелепой случайностью, почти чудом. Ты никогда больше не скажешь с уверенностью прошлых дней: «Такого-то числа я сделаю то-то». На крыльях всех твоих проектов будет висеть «может быть». Это так, и тебе ничего не остается, как покориться. Жорж Дюамель, «Игры и утехи» В одной земле жили два народа — потомки варвара Амфиона и его брата, искусника Тенера. Амфиониды — властвовали над тенеридами. Не праведным, но кровавым и жестоким путём была добыта эта власть — ибо два века назад амфиониды вторглись в мирные жилища соседей, порабощая и убивая их по прихоти дикого отца своего. Не считал этот изувер слабых достойными жить, желал наказать их за неспособность держать оружие в руках. Полагали так и дети его поначалу, и, верно, мучительная гибель ждала бы род Тенера. Но боги решили иначе. Пробудили они в диких сынах Амфиона любовь к красоте, заставив их застыть в безмолвном очаровании перед прекрасными статуями, изваянными чужеземными мастерами. И пренебрегли захватчики приказами, и отступились от жестоких нравов предка своего, возжелав учиться мастерству, вызвавшему у них незнакомое, возвышенное блаженство. Потому говорят: лишили Аполлон и Артемида Ниобу с Амфионом детей. Не сразу амфиониды признали тенеридов за равных, ибо жестокость, спесь, хищность не вытравишь из крови ни за день, ни за год, ни за поколение. Долгое время потомки ваятелей были на положении невольников. Потом они стали слугами. Потом — вольными, свободными строить жизнь свою, копить богатство и работать управителями у владык. Расслоение возникло и среди потомства властителей — часть его сама пала до положения слуг, обнищав или угодив в немилость родни. Так что правнуки Амфиона и Тенера вполне могли прислуживать одному хозяину за столом. А где общая служба — там недолго и до дружбы, и до взаимных даров, и до свадеб… Трудно в таких обстоятельствах поминать кровь и жестокость, некогда разделившие разные народы. Некоторые тенериды, однако, помнили. И лелеяли мечту повернуть историю вспять, восстановив справедливость. Такими были два брата-тенерида — Финий и Филий. Филий, наиболее мягкий из двоих, не стремился к излишнему насилию, ему хватило бы совместного и равного существования с былыми врагами. Финий же полагал, что за старые злодеяния нужно ещё и заплатить, так что не будет амфионидам прощения, пока они не падут на колени и не покаются. «Воистину, ошибку совершил наш предок Тенер, пренебрегая силой оружия», — часто говорил Финий, — «Посмоти на амфионидов, сколькие из них до сих пор продажны, злы, глупы — и всё-таки они помыкают нами, нами — в ком течёт благородная кровь творцов прекрасного! Если бы предок наш учил детей обращаться с мечом и копьём помимо глины, не пришлось бы нашему клану носить рабские колодки, не сгинули бы самые достойные от подлых клинков убийц!» И они шли с братом заниматься воинскими упражнениями. Как-то раз Финий явился к Филию и сказал: — Завтра я ухожу в Горы Чёрного Ужаса. Там живёт живёт учитель, способный наделить избранного непоколебимой крепостью тела и непобедимой магией духа. Уверен, с такими талантами мы легко установим в стране свои порядки — так что приходи завтра на рассвете к воротам собранным. — Завтра — не могу. Завтра у меня свадьба, — смутился Филий. — Неужели с той амфионидкой, Зилой? — прищурился Финий. — Я сразу заподозрил дурное, увидев вас вместе. А теперь вижу, что ты действительно продался врагу — пренебрегши свободой и праведной борьбой ради сытого брюха и тёплой постели. — Подожди, — поднял руку Филий. — Я знаю всё, что ты скажешь. Клянусь Зевсом, я сам тысячи раз повторял себе, что не вправе искать семейного благополучия. Ибо на домашней пище воин забывает мастерство и превращается в жирного каплуна, рисковый ловкач от мысли «у меня же дети!» — трясётся и лишается жил, а согретая женщиной постель делает мысль о холоде бивуаков пугающей, заставляя думать «ну, может, переживём как-нибудь». Однако я готов рискнуть. Пусть даже я стану слабее и отдам меньше — когда приходит роковой час, любая доля ценна, и нищего, и царя… — Замолчи, — перебил Финий, оскорбительно смеясь. — Мне противно слушать твои оправдания. Сила сохраняется только в вечном противоборстве, и истинный гражданин не станет сидеть у очага, когда предки вопиют из могилы, требуя отмщения. Лгал ты мне и богам, когда клялся посвятить всю свою жизнь борьбе за справедливость! Достаточно юбке поманить тебя — и ты уже бежишь от испытаний, на первом же перепутье… В общем, жду тебя у ворот на рассвете. Придёшь — забуду твоё предательство, не буду попрекать им вовеки. Не явишься — не брат ты мне, один я наследник рода. Запомни мои слова. — Дай нам хотя бы месяц, — взмолился Филий. Но Финий лишь махнул рукой и скрылся в своих покоях. Наутро он действительно исчез. Вместе с беглецом пропали дорожный посох и бронзовые сандалии-крепиды отца, благословлённые богами. Непростые то были вещи — тот, кто носил их, одолевал за шаг целый стадий, и сокровище это должно было достаться одному из старших сыновей. Но, видно, Финий не зря сказал про «единственного наследника» — сочтя, что вещи эти без всякого распределения заслужены одним лишь им. Отец же, переступая с клюкой, с тех пор часто в растерянности шептал: «вот же негодник!» С отягощённым сердцем — Филий всё же сыграл свадьбу с Зилой. Впоследствии у них родилось трое детей, и за это время Финий так и не объявился — как видно, нелегко шло обучение. Постепенно брат-домосед перестал мучиться мыслями о том, как он взглянет в глаза смелого родича, вернувшегося в блеске славы, и занялся своими делами. Но однажды над дворцом местного правителя-амфионида поменялись флаги. Старые, пурпурные, с топором и. короной, были выброшены в грязь, взамен же появились незнакомые — зелёные с амфорой. Когда настал полдень, стража призвала людей на площадь, и герольды возвестили: — Длань, мнущая глину, ныне приняла скипетр, по праву своему. Узурпатор Главк пал, семья его — ожидает казни за преступления их. Се рек король Финий Освободитель. Обещает он однако, что предаст жизни пленных в руки того, кто сумеет украсть или вынести с боем из тронного зала чудесные реликвии — крепиды и дорожный посох. Сроку на то даётся три дня. Огорчила весть граждан. Главк, конечно, не был образцом идеального правителя — но и не столь тяжела была его рука, чтобы карать за это лишением жизни, тем паче — казнить семью, младшей в которой было всего два года. Нет, конечно, находились в толпе и те, кто орал «слава Финию и Тенеру», полагая происходящее справеливым воздаянием за былое. Но большинство — не ждало от такого зачина ничего хорошего для себя и для страны. Филий же, стоявший в толпе среди прочих, понял, что старший брат зовёт на битву именно его — иначе призом не были бы названы позорно утраченные и известные им обоим вещи деда. Наутро реликвии исчезли, несмотря на то, что Финий всё время провёл в тронном зале. Были так же сняты с гвоздя ключи от казематов. Семья Главка — бежала, и следов её никто найти не мог. Узнав об этом, Финий велел согнать горожан на площадь снова. На этот раз он не был добр, и говорил с толпой без герольдов, восседая на золотом кресле. — Ты, — обратился Финий к толпе, как бы выискивая в ней взглядом единственного неведомого противника, — Я знаю, ты тут, и ты слышишь меня — так что не надо потом играть труса и делать вид, что тебя не было на агоре. Так вот, ловкач, слово моих требований ты выполнил, но смыслом — пренебрёг! Думаешь, мне интересны твои трюки? Я хочу посмотреть в твои глаза, и испытать твою человеческую силу — своей, надчеловеческой. Поэтому — уберём мнимый выбор! Испытание остаётся, оно одно — прийти нынче ночью и схватиться со мной. Явишься — уважу и награжу, независимо от итога, хотя, он и ясен мне заранее, ибо последние десять лет ни одна живая душа меня в единоборстве не побеждала. Не явишься — гроза, от которой ты уберёг семью узурпатора, всё равно разразится, пусть и над другими головами. Смотри! И народ услышал крики и плач знатных амфионидов, которых грубо влекли к дверям тюремной башни. Возроптали горожане, но так грозно выглядела одетая в чёрное стража Финия, и так велико было ошеломление, что никто не осмелился заступить дорогу. Вновь всю ночь Финий провёл в тронном зале, супостат же не шёл. И сморил под утро сон царя-стража. Тогда в зале неслышно появилась фигура в сером плаще… Но стоило ей возникнуть, как из-за всех углов высыпала стража, и громкий крик воинов пробудил Финия от дрёмы. — Филий? — не поверил властитель, присмотревшись к гостю. — «Один на один» — не так ли говорил ты? — упрекнул брат, поднимая с глаз ненужный капюшон. — А ты — не взял ли за привычку, набедокурить и улизнуть? — свёл брови Финий, — Главное, что я добился цели — я вижу тебя здесь и мои стражи не дадут тебе сбежать. — Я уже «набедокурил», — пожал плечами Филий, помахивая связкой ключей на пальце, — Просто хотел повесить обратно на гвоздь это. Финий накоротко справился у охраны о ситуации в темнице, затем некоторое время рассматривал задержанного непроницаемым взглядом, уперев руки в бока. Потом хохотнул. — Думаешь, я поверю, что ты сделал это сам, без предателей и подельников? Признавайся, кто открыл тебе дорогу, кто показал карту, ленивец, четверть века не отлучавшийся от дома и детей! Весь путь к ключу и темнице полон ловушек. Я достоверно изучил, какая половица как скрипит здесь, я развесил бубенцы на незримых нитях, я расставил скрытые шипы и путы. Только тот, кто подобен мне, кто ходил по залам Замка Смерти, как по собственному дому, делая поступь неслышимой и точной, мог бы прокрасться по этому пути, не зная, где западни. — «Замок Смерти», — пробормотал Филий, — Один ребёнок стоит десять твоих «Замков Смерти». Походил бы ты по детской, да в темноте, боясь разбудить младенца, когда под ногой — то погремушка, будящая весь дом, то какая-нибудь шипастая штука… Финий вновь долго молчал, вперив в брата взгляд, словно не расслышал его. Затем скривил губы. — Должно быть, ты спятил. Твой разум корчится змеёй, измысливая глупые речи, лишь бы не признать своего ничтожества и моего величия. Но шутки, пахнущие мокрыми пелёнками, не защитят тебя от богатырского удара. Эй, слуги, подать копьё и щит! Оруженосцы бегом поднесли владыке изукрашенное драгоценное оружие, и тот, легко подхватив его, спустился к брату, на ходу замахиваясь… Но не мог Финий попасть по Филию — тот кружился, как тень, уходя от ударов, руки и ноги его двигались одновременно, так, словно он не видел разницы — что и чем сделать. — Я узнаю эту технику… Врата Ветра, — стиснув зубы, процедил Финий, прерывая бессмысленные атаки, но продолжая выискивать слабину. — Не знаю — у кого, каким обманом, ты вызнал её, но абсолютно точно, что знание сие тебе не по заслугам. Разве ты провёл, как я, в тяжком послушничестве, бессмысленно нося тяжёлые камни, чтобы перед тобой отворились бронзовые двери тайного горного храма?! — Это у тебя — «Врата», — отозвался Филий, не переставая выписывать кругаля. — А у меня были младенцы, которых, на секундочку, надо укачивать, одновременно делая тысячу других дел. Я держал на руках ребёнка и кружил по дому вместо тренировок — часами… А ты ведь знаешь поговорку: если у воина только одна рука занята, вторая просится к мечу. — Довольно, — молвил Финий страшным голосом, вдруг замерев, как в параличе. — Я хочу разрешить этот нелепый спор немедленно. И так, чтобы ты понял: в мире есть вещи, неизмеримо выше чем всё, что в состоянии измыслить твой жалкий разум! Те, перед которыми глупец бессилен совершенно, как бы ни приплясывал с оружием! И сейчас ты увидишь вершину того, на что способен дух… С этими словами Финий поднял руку, и начал чертить в воздухе мизинцем диаграммы, декламируя: — Врата открываю! Демонов вызываю! Воле своей подчиняю! Отделяясь от пальца Финия, между воителями начал собираться блистающий дым, из которого доносились далёкие раскаты грома. Дрогнули слуги, вжимая головы и разбегаясь к проходам — никто не хотел стать добычей разбушевавшихся тварей из Тартара. Но Филий встал напротив, и начал чертить мизинцем зеркальные диаграммы, напевая: — Врата закрываю! Демонов изгоняю! В иных мирах запираю! И рассеялся дым, утихли глухие звуки. Понял Финий, что колдовство лишилось силы, и вскричал гневно: — Жалкий трюкач, что за наваждение ты сейчас призвал в помощь от неминуемой погибели? Сии чары, о которых могущественные волшебники осмеливаются лишь шептать своим возлюбленным ученикам — не могут быть известны тебе никак! Назови имя своего наставника, или я объявлю тебя обманщиком и дилетантом! — Дети — мой наставник, — ответил Филий, тяжело дыша, ибо нелегко давалась ему волшба. — Магия — это знание имён вещей и умение их быстро и безошибочно называть, не так ли? А чем занимается родитель, обучая ребёнка речи? Называет имена… Да быстро, ибо детский разум цепок и требует ответа немедленно! — Низость на низости, — сплюнул Финий, не дослушав, — Ты — отродье обезьяны и шакала, подброшенное в наш род шлюхами! Тебя вскормили ламии и обучили питаться не кровью! Да проклянут тебя и твоё потомство боги, да испражнятся в лицо твоё люди, да будешь ты вечно тленная гниющая мерзость, не нужная никому! Иди сюда, и я растопчу тебя, как плевок, и да не будет твоё имя упоминаться нигде, кроме списков рабов для лупанариев! И брат бросал брату в лицо оскорбление за оскорблением, цепко наблюдая за ним, сжав в руке оружие — в ожидании гнева и безумия, которые так легко обратить против несдержанного. Но Филий стоял, глядя брату в глаза и выдыхал некий звук: «Му… му… му». Наконец, Финий сорвал горло и сдался — теперь лишь бесконечная грусть и усталость звучала в его голосе. — Как? — спросил он, — Я пять лет сидел перед учителем, который осыпал меня чернейшей бранью, мерзейшими проклятиями, и лишь страх перед ним удерживал меня, чтобы бросился бы на оскорбителя, забыв обо всём… Как терпишь ты такое? Или совсем потерял ты достоинство за котлами и стиркой? — Дети… они, бывает, кричат на родителя, и даже бьют его, — ответил Филий, безмятежно улыбаясь, — но не обижаться же на несмышлёнышей… И почему, скажи, я в таком случае должен обижаться на тебя? — Намекаешь, что я тоже несмышлёныш? — Финия аж перекосило, Филий же недовольно поднял руки: — Я этого не говорил. Не сомневаюсь, что ты провёл эти годы с пользой для тела и разума. — Да ты издеваешься! — Финий покраснел лицом, вспылив, — ладно, если ты думаешь, что неведомая сила, спасшая тебя дважды, будет делать это вечно, то мастерство в оружии и колдовстве — не единственное, что делает мужчину сильным. За мной стоят люди! Свирепые воины, псы, которых я сам натаскал и взял с них клятву верности. И хотя бы ты был сильней каждого из них в отдельности — ты обычный человек, которому нужно есть и спать. Им не придётся даже сражаться с тобой! Тебя возьмут тёпленьким, когда тебя сморит усталость! Филий ничего не сказал, он просто сел посреди кольца напряжённых, ощетинившихся оружием стражей. Финий же удалился. К вечеру следующего дня владыка послал гонца. — Как там гость? — спросил он. — Положил плащ под голову и лёг спать, — ответил гонец. — Его схватили? Гонец покачал головой. — Стоит кому-то шевельнуться — просыпается и даёт молниеносный отпор. — Потери?! — Ни одного человека. Он их… — гонец приблизился к владыке и прошептал на ухо некое слово. — Что? — выкрикнул тот. — Я не понял, повтори! Пеле… что? — Пеленает, — повторил гонец. Финий прижал ладонь к лицу. — Неучи. Бездари. Лодыри! — выкрикнул он. — Вы заслуживаете децимации! Но я повременю с ней, если к утру этот наглец не будет в моих покоях, связанный. Однако и наутро, когда Финий вернулся в зал, Филий сидел на плаще. Он был угрюм и утомлён, но не сломлен, и чувствовалось, что сил в нём ещё много. Наблюдая за непокорным визитёром, Финий возлёг на ложе и велел подать себе завтрак, в то время как служанки гладили его по волосам и разминали плечи. — Не желаешь присоединиться? — бросил он Филию с вернувшейся самоуверенностью, и, поскольку тот не возражал, продолжил: — Давай договоримся, как культурные люди — ты проходишь сюда, садишься, рассказываешь, в чём секрет твоих приёмов. Кто тебя учил, почему ты пришёл сюда — уже одно то, что ты борешься на стороне Амфионовской швали, наводит на догадки. А я в обмен за честный ответ даю тебе поесть, попить, отдохнуть… Справедливый обмен, а? — Мой ответ будет прежним: дети, — отозвался Филий мрачно, не поднимая головы. Его явно клонило в сон. — Ты рехнулся на детях, — вскинул руки Финий с раздражённым смехом. — К сожалению, этот бред не выдерживает критики. Да если бы всё было, как ты говоришь — почему женщины ещё не захватили мир?! — Возможно, у них не было такого брата? — ответил Филий с неожиданной резкостью и страданием. — Слушай, — вдруг Финий повернулся к «пленнику» всем телом и подался вперёд, — я понял! Может, это просто не твои дети? Если бы у меня был хотя бы один достойный потомок — он был бы тут прежде меня, и встал на мою защиту. Где твой первенец? Где?! Почему я ещё не вижу его с мечом у собственного горла, ха, ха? Неожиданно он понял, что к его горлу прижат край бронзового блюда — судя по ощущениям, остро заточенный. — Не забывай, — промурлыкал ему в ухо голос служанки, — иногда первыми рождаются дочери… На лицо Финия было страшно смотреть, но он ничего не мог сделать и опасался говорить. Впрочем, властитель быстро пришёл к решению и с кажущимся легкомыслием воздел длани, обращаясь к брату. — Хорошо, хорошо. Ты победил. Что будешь делать дальше? Народ — за меня, войско — за меня. Один ты с правлением не справишься. Да что там, ты же немедленно отдашь дворец обратно захватчикам! Не оставить ли всё, как есть? Родич во власти — лучше постороннего… — Давай спросим у народа, — перебил Филий, без помех выходя из круга воинов. Финий в ответ ухмыльнулся, а потом бешено расхохотался, соглашаясь. И они пошли на балкон над площадью — Филий, перед ним — дочь, перед дочерью — Финий. И собрались потомки Тенера, уже по доброй воле, дивясь тому, что видят. И говорил перед ним Финий — пламенно, страстно, витиевато, обещая быть добрым и мудрым правителем, гарантируя свободу и справедливость честным людям и скорое правосудие преступникам. Суровость мер, принятых в первые дни, он объяснил одним лишь желанием испытать своего брата — который с честью выдержал проверку и, конечно, займёт должное место среди советников. Казалось, что никто не в силах устоять перед убедительностью сказанных слов. Филий же держался скромно и молчал в стороне. Наконец, Финий спросил: — Так кого же желаете видеть вы на троне, о мудрые старейшины? Меня, двадцать пять лет странствовавшего по землям чужедальним, видевшим невиданные дива и вернувшегося со знанием великим, способным принести нашему роду славу — или Филия? Который… так похож на Тенера. — Финий не произнёс ни одного обидного слова, но дал понять тоном, какие качества Тенера он имеет в виду. Безмолвствовали сородичи, лишь старейшины шептались. Посовещавшись же, они вышли и самый древний из них объявил, с некоторой опаской косясь на взятого в заложники короля: — Да не сочтёт великий герой Финий сие за непочтительность, таланты его, должно быть, и впрямь несравненны. Но мы совсем ничего про него не знаем, кроме того, что за время странствий он не нашёл времени выстроить дом, обрести семью, воспитать детей. А у Филия и семейство, и детки, очень достойные, всё на виду, так что надежда есть, что и страной править он станет рассудительно, и искать наследников не придётся. Долго молчал Финий, а потом безумно расхохотался. — Это просто возмутительно. Невозможно! — крикнул он, воздев руки в небеса, — Ну хоть тут-то детей можно было не приплетать, а? Требую голосования. Однако, когда на восковых табличках написали имена «Филий» и «Финий» и пустили по рядам, чтобы каждый поставил знак, результат не слишком отличался от решения старейшин. Нехорошим сделался взгляд Финия. — Безусловно, я покорен воле народа, хотя, воля эта дышит рабской любовью к врагам его, — зловеще молвил он, — Мне придётся уйти. Видите, я снимаю венец власти и кладу его на стол… — Финий действительно очень медленно воспроизвёл то, что сказал, и скосил тяжёлый взгляд на вооружённую блюдом племянницу, — Пусть эта злыдня уберёт от моей шеи свою железку, довольно, или вам мало глумления над своим спасителем? — диктатор уже обращался к толпе, воздевая руки, — Я уйду, но попомните моё слово, мой брат, — Финий оскалился в ухмылке мёртвого волка, явно вкладывая в слово «брат» издевательский, а не истинный смысл, — Ему недолго править, нет-нет, и недолго жить. Амфиониды ему не простят, он оступится, и всё будет ещё хуже… И тогда я вернусь. И покажу, что я не… Я покажу! — вице-король вдруг сделал странную отмашку, как показалось всем, пустой рукой. Но Филий, выхватив у дочери блюдо, принял на него удар кинжалом. Несколько мгновений Финий смотрел на брата пустым взглядом. — Ты не мог угадать… Это Предвиденье, да?.. Ты украл у богов даже дар Предвиденья… Нет?! Филий, о нет, Филий, ты не можешь сказать на этот раз, что это всё тоже — дети! — чужим голосом произнём неудачливый убийца, его язык, вначале едва вороающийся, стремительно обретал прежнюю ловкость. Филий поднял ладони и пресекая излияния. — Когда ребёнок наклоняется под столом — ты уже знаешь, что, распрямившись, он причинит себе вред. Когда бежит к двери — то понимаешь, что он ударится. А ты… — Филий посмотрел на брата, склонив голову, — выглядел как человек, собирающийся причинить себе вред. Смолк Финий. Оглядел свои войска. Поднял руку, готовясь отдать приказание — но затрудняясь лишь в том, какое именно. Наконец, он сник. Сощурился с тёмной хитринкой. — Ну, что ж, похоже, дети действительно — какая-то особенная панацея. Только хитрое ли это дело — потомством обзавестись? Хорошо же, я отправлюсь в дальние края и вернусь с детьми. Засим — не прощаюсь, — он помахал рукой, отдавая команду гвардии следовать за собой. Так они и расстались. Говорят, что через какое-то время у Финия появился сын. Но, учитывая, что сыну сразу оказалось двадцать лет, сомнительно, что дело обошлось естественным путём… А что будет дальше — время покажет.