Обнаженный

– У нас ночное задание, – осадил Куникида желающих уйти домой пораньше. – Поступила информация, что один из одаренных привлек к себе слишком много внимания. Он может пройти куда угодно и когда угодно – его не могут остановить. По словам выживших жертв, его дар обнажает их самые сокровенные страхи. И сейчас нам известно, куда он, возможно, совершит налёт сегодня ночью. – Каждый человек чего-нибудь боится, – хмурясь, заметила Йосано. – Все мы будем под ударом и можем попасть под воздействие его способности. – Ну, разве что почти все, – добродушно улыбаясь отозвался Кенджи, и посмотрел в сторону Дазая. Осаму, всё это время поглощённый занимательным перечитыванием своей любимой книги, оставался безучастным к разговору и, вполне вероятно, еще и продумывал нелепую причину, по которой он, внезапно, не может посвятить себя работе сегодня ночью. Положив лист с информацией на стол, Доппо скрестил руки на груди и посмотрел на Дазая. Однако их словесная перепалка не успела начаться, потому что Йосано, взяв листок со стола и пробежавшись по строкам взглядом, сообщила: – Кажется, этот одаренный обчистил склад Портовой мафии. Доппо сразу же переключился с Дазая на Акико. Сам Осаму внимательно прислушался к девушке, хотя виду не подал. – Судя по всему, да, – ответил Доппо. – Тогда, – продолжила свою мысль Акико, – уверена, раз мы знаем о нем и о том, где он появится, то и Портовой мафии так же все известно. А значит... – ...значит, она тоже будет там, – закончил Ацуши. – Именно, – подтвердила Йосано. – Скорее всего, наши интересы и интересы Мафии в этом деле совпадают: остановить преступника. Не думаю, что мафия будет нам мешать. – Вряд ли она пошлет много людей, – сказал Доппо. – Тем более, если пошлёт еще и эспера. – Интересно, кого? – спросил Ацуши. – Акутагаву, – хмыкнула Йосано и насладилась реакцией Ацуши: парень не столько испугался, сколько насторожился. А Акико, не сдержав удовлетворённой улыбки, продолжила: – Не факт. Против такого эспера, который властен над страхами человека, нужен тот, кто ничего не боится, или тот, чьи страхи уже давно воплотились в жизнь... – Дазай, ты работал в мафии, тебе проще понять, кого отправят ловить этого одаренного? – спросил Доппо, смотря на Осаму, точнее, на пустое место, где тот сидел несколько секунд назад. Сейчас же оставленный детективом стул одиноко крутился. А лист с информацией исчез со стола. – Я так понимаю, он взялся за это дело? – угрюмо спросил Доппо. – Очевидно, – отозвалась Йосано и, изящно подперев голову рукой, задумчиво протянула: – И почему он передумал? – Он понял кое-что, – загадочно сказал Рампо, не проронивший ни слова до этого момента, и по-лисьи хитро улыбнулся. – Он понял то, чего мы не поняли.

***

– Лучше страшный конец, чем бесконечный страх. Не веришь? Тебе придется в это поверить. Бойся, - тихо, шипяще говорит человек и, дрожа губами, пытается вытянуть их в кривую усмешку, пока глаза его выцветали и выедались смертью. – Мрачной тенью возникну на фоне луны, Параличом сонным войду в твои сны. Бойся-бойся и немо кричи! Как страшную недетскую считалочку напевает человек не переставая, пока смерть не пожелает остановить его. – Бойся-бойся! Кричи-кричи! Пуля, ведомая гравитацией исполнителя Портовой Мафии, задела важные органы, но не подарила мгновенную смертью, как это бывает, когда свинец проедает, будто червь, дорожку в черепной коробке. Этот человек затронул интересы мафии, и этот человек умирает. В планах Мафии изначально было завербовать этого эспера, его дар силен и непременно ему бы нашлось применение в такой организации. Но когда подчиненные сначала замирают, будто скульптуры, а после материальное воплощение их собственного страха с особой жестокостью убивает, Чуя не видит другого варианта, как устранить. Кто-то обгорал заживо, на другом появлялись черные, расползающиеся по телу дыры от укуса змей, другие падали замертво от инфаркта. Умирали все те, кто не смог побороть личный ужас. Мори, исходя из личностных качеств исполнителя, мог предвидеть такой исход: Чуя не станет рисковать жизнью тех, кто служит мафии, только чтобы завербовать лишь одного единственного. Кроме того, не было как такового точного приказа. Огай лишь высказал мнение о том, что было бы неплохо иметь такого одаренного при себе. Однако, если Накахара сочтет нужным устранить, это не станет помехой, хотя бы потому, что этот дар не принесет им дальнейших проблем в будущем и не заберет лучших бойцов. – Ты как? – спрашивает Чуя, подкуривая сигарету, а Акутагава лишь молча кивает – нормально, его не задело. Взгляд цепляет на редкость большая луна. – Сегодня необычная луна. Красная. – О чем вы? Кажется обычной, - Рюноске не видел ничего странного, или ему просто не хотелось замечать, все что от него требовалось - выполнено, он собирается уйти домой. Ночь на дворе, как-никак. На периферии сознания Чуя думает о том, что луна не просто красная – она кровоточит. Алый цвет расползался, подобно стремительно цветущим цветам ликориса, проступал так же, как кровь просачивается через ткань свежих белых бинтов. Как рваный алый надорванной полосой рассекает кожу, лезет наружу, просачивается изнутри, являя завораживающую и разрушительную красоту Порчи. Мафиози рефлекторно оборачивается на звук битого стекла, и наблюдает, как один за другим фонари на улице трескаются, разрываются так, словно по ним поочередно стреляли. И так, пока темнота не стала давить своей концентрированной густотой. Сигарета гаснет, и ничего больше нет, кроме огромной дыры вместо луны, разъедающей даже тьму. Она напоминает Чуе всепоглощающие черные дыры собственной способности. А из нее просачивается густая вязкая кровь, стекает вниз, создавая трещины в темноте и заполняя поверхность под ногами алым. Трещины ползут отовсюду словно мерзкие змеи, сначала копошатся под ногами, а затем уверенно скользят по телу. Поздно приходит осознание — это не змеи, это дарители темной немилости потревожили эспера вновь, в этот раз без его собственного желания. Это не страх перед смертью от собственного дара, это страх того, что будет после нее. Это танец с дьяволом. Сначала кажется, что ведешь ты, а на деле ведут в танце именно тебя, растворяя в чистом желании разрушать и всецело растворятся в этой агонии. Так танцуй же танец с дьяволом до конца, но не смей смотреть ему в глаза. Ведь именно тогда он поглотит и изопьет твой разум без остатка. Чуе кажется, что кричит, а на деле смеется как умалишенный. Исчезает все, будто мгновенно погребенное под пеплом Помпеи. Остается пустота, тоска и червоточина бесконечного одиночества.

***

Накахара боится предательства. Но предательство – это лишь то, что он позволяет видеть другим. А под затхлой коркой болотной тины, сплетенной из личного ужаса, в омуте разума незаметно притаилось куда более опасное чудовище. Они были напарниками и хорошо изучили друг друга; о потаенных страхах Чуи Дазай знал лучше его самого. Накахара боялся смерти, именно того, что она бережно хранит в себе до его забытья. Та, подобна ящику Пандоры, и, если вскрыть ее, чума разъест его оболочку, покроет тело гнойными дырами, будто сотами, из которых протухшей слизью просочится проказа и коснется всех тех, кого Чуя подпустил к себе ближе, чем стоило. И не спрятаться, проказа поглотит с аппетитом, как саранча опустошает земли. Каким быстрым ни был, она все равно дышит прямо в шею, раскрывая свою голодную пасть. Она заставит утопать в этой гнили и ей же захлебываться. А в попытках вдохнуть или прокричать, только ощутишь, как та зловонным потоком прольется из твоего рта. Вышедшее наружу постепенно обретет иную форму. Содержимое ящика Пандоры оказалось богом разрушения. Чуя, каким бы сильным эспером он ни был, какую бы страшную силу не таил в себе, оставался человеком, осознавал себя личностью. И страх у него был такой же, человеческий. Дазай находит Чую, смотрящим вверх и смеющимся, его поглощала собственная способность наяву. Рваные линии Порчи змеями въелись в его кожу, проедая углубления, как кислота точит стекло. Останутся напоминанием. Дазай явился вовремя, впрочем, ничто не мешает пару минут подождать, хотелось лично убедиться, надолго ли хватит Накахары, да и такое завораживающее зрелище... Не часто случается. А чем дольше Порча изъедает чужое тело, тем меньше вероятность того, что ее обладатель проедется по лицу кулаком, не потому что Дазай стал меньше раздражать, а из-за ослабленности. Видя, что предел близок, Осаму касается пальцами шеи сзади, как в их первую встречу, и обнуляет. Затем обхватывает мафиози за талию и прижимает к себе, заведомо зная: тело Накахары обмякнет и держать на ногах будет не способно. Дар эспера усыплен. – Нет, Чуя, ты боишься не этого, – Дазай намеком ведет пальцем по следам на коже, ощутимо давит на нее. – Ты боишься отношений. Любых отношений. Кроме самого Дазая, бесит еще и то, что бинтованный придурок зачастую оказывается прав. Желание уберечь от того, что может оказаться внутри, принуждает не думать о том, чтобы быть кому-то ближе. Однако, если говорить о страхе... Чуя находит в себе силы признаться ему сквозь раздражение: – Самоуверенный придурок! Больше всего я боюсь, что ты вернешься в Мафию и мне снова придется видеть твою тупую рожу каждый день.