Погуляй со мной в пределах могильной ограды

Ноги ведут его на автомате — лесную тропинку, ведущую к ней он давно выучил наизусть. Юноша уверен, что даже с повязкой на глазах ему не составит никакого труда повторить изученный вплоть до лежачего камня или ветки старого дерева маршрут к могильной ограде матери. Два раза поворачивает налево, идёт по прямой дороге минуты три-четыре, спускается вниз по склону — вот Артур и на месте. На месте памяти, укрытой осенними листьями большого клёна, могуче раскинувшегося вблизи забора, который местами обвит вьющимися растениями. Они не портят картину, — если могилу можно назвать таким словом, — но у Артура пальцы чешутся вырвать цветущие сорняки всякий раз, стоит на них украдкой взглянуть. Постоянно помечает действие в голове плановой галочкой и оставляет на завтра. А завтра оставит на последующие завтра, пока проклятая ипомея не обнимет ограду целиком. — Привет, мам. Он открывает кованую калитку, приветствующую его скрипучим звуком и как обычно усаживается у их клёна. Артур никогда не чувствует себя здесь одиноко, пусть физически находится и один. Ему казалось, что всё тут было пропитано присутствием ушедшей матери: умеренный ветер, шелест падающих листьев и касания кривых веток о могильную плиту. Многие классики любили писать в своих произведениях о так называемой гробовой тишине, но здесь же, в пределах ограды, всегда шумно. Шумно тишиной. Не гробовой, а наоборот: живой. «Живая тишина памяти», — так любил повторять про себя Артур. Наверное, он всё же романтик, пусть виду никогда не показывает. — Дерьмовый сегодня вышел денёк. Мама точно не похвалила бы его за столь красноречивое описание, но он всегда был с ней откровенно честен. Честность мама любила, ставила главным принципом, — отец рассказывал. И Артур волей случая представляет каким хмурым, неодобрительным взглядом лазурных глаз она бы его наградила, если бы осталась жива и услышала произнесённую фразу лично. Наверное, уже через минуту она бы снисходительно улыбнулась, от души взлохмачивая его темноволосую макушку, и насмешливо пригрозила бы пальцем, как делают многие родители, беря с сына обещание больше не повторять дурную брань в её присутствии. Лишь тут Артур позволяет себе воображать хрупкие мгновения, которые никогда не превратятся в реальность. Мама была добрым человеком. Очень открытым. Её погубило послеродовое кровотечение и халатность медицинского персонала. Из-за этого у Артура автоматически выработалась неприязнь ко всем врачам, которую он старательно пытается погубить в себе в дни медосмотра, — все семнадцать лет как не получается. Отец не упоминал, как справлялся с представленным фактом, но изобразить перед собой разбитое лицо мужчины вполне мог. Изобразить реальность не так уж сложно, если честно. — Бабушка Бекки вновь закатила папе скандал, — юноша ловит пролетающий кленовый лист и вертит в руках, проматывая в памяти гневной телефонный разговор, в котором отчётливо был слышен разъярённый голос Ребекки. — Она считает, что его роман с Элис — это предательство по отношению к тебе. И я сам не заметил как оказался на распутье, — Артур устало выдыхает, отрывая от листка маленькие части. — Здорово, если бы ты смогла дать совет. Люцифер получился отличным отцом, отдавшим семнадцать лет жизни на воспитание сына, пусть было крайне трудно, когда за спиной ждала работа со сверхурочными. И Артур его любит, правда. Хоть с каждым годом становилось всё труднее установить контакт, найти общий язык, избегая лишних, неуместных споров. Ребекка очень помогла им двоим. Сначала папе. Оставалась следить за внуком ночами, днями, пока Люцифер зарабатывал на жизнь, а следом и помогла самому Артуру — практически заменила родную мать, одаривая заботой, тёплой любовью. — Он не заслужил одиночества, мам. Элис хорошая, жизнерадостная женщина. И сама вдова, — потеряла мужа, служившего в армии. Возможно, что им судьбой было заготовлено получить второй шанс на обыкновенное человеческое счастье, и Артур не будет мешать. Зачем? Счастлив отец — счастлив и он, пускай чуть-чуть неприятно, слегка досадно, но юноша стерпит. Переболит. Время размывает болевые границы. — Твои фотографии по-прежнему развешаны в его комнате, — слабая усмешка загибается на губах. — И он до сих пор прыскает твой парфюм, когда слишком тяжело. Папа не разбирал женский гардероб, он ничего не выбрасывал из твоих вещей, всё осталось на местах. Даже не думал переезжать в другой дом. Разве он предаёт твою память? В мире взрослых всегда очень сложно. — Отец скучает по тебе. Сильно, — свежие гиацинты, ласкающие касанием могильную плиту тому доказательство. Артур собирал образ матери по каждой детали, по любому упоминанию о ней, и знает сущую мелочь. Сущую важную мелочь. Знает, что она познакомилась с Люцифером в четырнадцать лет; знает, что в шестнадцать он год с половиной добивался её расположения; знает, как сильно мама любила делать фотографии, и в итоге стала фотографом; знает, как мечтала переехать в Калифорнию — поближе к солнцу и пляжному песку. Знает, что она с двенадцати лет имела безудержную страсть коллекционировать почтовые марки с крышками из под лимонада, и также знает, что несмотря на сложившиеся обстоятельства, Вики никогда бы не пожелала отцу одинокой жизни. Артур знает, как рьяно она желала стать матерью. — Мне осталось отучиться год в старшей школе. Уже выбрал себе колледж, — горделивые нотки отца звучат в тембре юношеского голоса. — Если смогу поступить, то буду жить в Нью-Джерси. При заведении предоставляют общежитие, но отец всё равно переживает по этому поводу. Далековато, — он опрокидывает голову на обвитый ипомеей забор и поднимает глаза к небу, — такие же голубые, как у Вики. — Хочу пойти твоей дорогой, мам. Память телефона уже давно забита фотографиями в галерее, несмотря на то, что прошлым летом папа отдал ему фотоаппарат матери с дорогим объективом, который он хранит как зеницу ока. Артур фотографирует всё, абсолютно. Красивые или обычные улицы, бродячих собак, мурлыкающих под ногами кошек, и людей с их настоящими эмоциями. Больше всего юноша предпочитает вечернее время — было в этом что-то неуловимое и магнетическое, а оттого, что в ладонях он держит устройство мамы, когда наводил фокус на приглянувшийся объект, то момент становился более притягательным. Более родным, что ли. Ему сложно было это описать. Он просто чувствовал и наслаждался. Ненароком ощущал её присутствие рядом с собой и со всех ног бежал редактировать фото. — Я ненавижу, что тебя нет. Это была секундная слабость. Артур редко позволял себе её проявлять. Отец с ранних лет учил его быть сильным: как и физически, так и духовно. Только он сам неосознанно избегал взглядов сына, потому что не в силах был смотреть на него, сам того не замечая. И Артур не может обижаться или же винить, корить мужчину за это, ведь больно видеть перед собой точную копию ушедшей навсегда любви. Больно заглядывать в оттенки голубого и каждый раз видеть в них образ женщины, которой отдал себя целиком и полностью. Умершей женщины. — Но я люблю тебя за то, что ты всегда есть здесь, — Артур касается ладонью своего сердца и встаёт с прохладного места. Неряшливо отряхивается от прилипшего к осеннему пальто грунта и чувствует, как ветерок ласково проводит по вороновым волосам, слегка завивающимся от влажности воздуха. — Спасибо, мне полегчало. Возможно, она бы посмеялась, как часто смеялась в подростковых роликах с папой. Артур запечатлел её приятный, нежный тембр в своей сущности. — До завтра, мам. Широкий ствол их клёна слабо трещит, а кованая калитка на прощание издаёт прежний скрипучий звук, когда юноша её закрывает за собой. Напоследок оборачивается на женский портрет, уже потёртый, местами вообще стёртый, и поправляет воротник, улыбаясь точно также, как улыбалась она. Уходит под пение завывающего ветра, музыку падающих листьев дерева и стук кривых веток о могильную плиту. Совсем не замечает, как из кармана коричневого пальто выпадает записка, написанная рукой сломленного отца, и идёт дальше, пока мятая бумажка тем временем подлетает к ограде, со словами:

«Если в один из бесконечных дней ты почувствуешь грусть, то ни в коем случае не забывай и о моей половине сердца. Несправедливо встречать радость вдвоём, а проживать боль только в мёртвом одиночестве».