***
Ему приходится отрастить волосы, чтобы было чем прикрывать лицо. Фамильные черты в определённых кругах узнать могли слишком легко, поэтому остаётся только скрывать подобную информацию — Коломбу ни к чему, чтобы о нём что-то знали, ему к чёрту не сдалось, чтобы кто-то связывал его с семейством Флерр. Всё это время, в голове крутится только одна вещь, одна мысль, одна месть. Эти догонялки, смешанные с прятками, изрядно его измотали, но самое главное, они сделали его совершенно другим человеком. Личность парня словно покромсали на кусочки, а потом сшили не самыми удачными частями, оставив его одного разбираться с последствиями неприятной метаморфозы. Он не помнит как улыбаться. Не помнит, как вообще с его языка так легко могли срываться шутки. Обманывать людей Флерр продолжает и по сей день, иначе попросту не смог бы выжить, но сейчас для этого он не использует даже напускного дружелюбия. Ни к чему. Если и до произошедшего, Коломб отличался некоторой колкостью, то сейчас она превратилась в откровенную групость, которую раньше он себе не мог позволить. Со временем он начинает много что ненавидеть: холодные ночи, ведь уснуть в них получатся хуже всего, хитрых людей, способных замечать его уловки, излишне любопытных, то и дело спрашивающих, каким образом слепой мальчишка может быть охотником на монстров, ядовитых чудищ, из-за которых приходится учиться разбираться в лекарствах, руны… …руны, коими Коломб и сам пользуется. Возможно его учителя и родители были правы — нет у него талантов. Только одна, проклятая одарённость в том деле, которое он нынче презирает. Расправиться со своей главной добычей и наверняка не пожалеет отрезать себе руки, чтобы больше никогда не связываться со всем этим кошмаром. На последующую жизнь уже было всё равно. У него и жизни-то по сути не осталось, так, одна дурацкая погоня, не позволяющая пока что сдаваться. А потом хоть с моста прыгай. С отрезанными руками, конечно же. Охота на чудовищ давала довольно много плюсов, несмотря на то, сколько при этом могла отнять. Кому-то она могла стоить глаза, кому-то огромного количества шрамов, а кто-то был Коломбом, в основном мучающий своё несчастное «зрение». Чтобы бороться с кем-то, для него не найдётся протоптанной дорожки. Есть только своя собственная, покрытая мраком и ослепляющая всполохами различных цветов. Никто не научит тебя, как замечать противника вовремя, как научиться определять опасность по одним только шорохам в лесу, как красть учебники, чтобы выучить руны других народов и при этом не попасться, как притворяться полностью слепым, никому не раскрывая, как дела обстоят на самом деле и злить своим мастерством зрячих конкурентов, как добывать себе еду (не питаться же ему мясом какой-нибудь там виверны, к примеру). Никто не научит тебя выживать с твоими особенностями и большинству на них откровенно плевать. Флерр успел хорошо запомнить это, при том всё ещё время от времени удивляясь такому безразличию людей. Вообще, он не считал свою семью достаточно стоящей, чтобы проходить через всё это, а тем более мстить за них. Слуг, учителей, охотник тем паче не жалел. Не заслужили. Но за одного единственного человека, он готов был свернуть хоть целую вселенную, если понадобиться. Его брат, Голден, стоил всех его мучений. Даже Коломб больше заслуживал умереть в тот день, чем он. Куда тогда подевалась вся нахваливаемая удача Голдена в тот день? Младший (и на данный момент единственный Флерр), до сей поры задаётся этим вопросом. Бегать за каким-то сумасшедшим чародеем — задача, скажем так, не из простых. Появляется он всегда неожиданно, предугадать его маршрут и появление приступов кровожадности невозможно, из-за чего Коломб сразу смекнул, что тратить деньги на информацию, которая с большей вероятностью ни к чему не приведёт, довольно глупая затея. Хотя, различные слухи и наводки он всё-таки собирал, всегда стараясь охотиться поблизости с тем самым местом, где предположительно мог бы появиться Маска. А этот вечер мог бы быть неплохим, если забыть о снующих поблизости пьяницах и о том факте, что третий год уже подходил к концу. Двадцать пятого августа данный ему срок подойдёт к концу и с огромнейшей вероятностью, после этого чародей вновь пропадёт на долгие тридцать лет. Флерр не переживал бы так сильно, если бы не понимал, что скорее всего не сможет со своим родом деятельности прожить столько. Каким бы искусным воином ты ни был, это никогда не обеспечит тебе победу. Охотник успел усвоить на своём опыте — ты всегда будешь слабее кого-то, всегда будешь являться потенциальной жертвой. Однажды его просто убьёт какой-нибудь свихнувшийся оборотень с чистой кровью или ещё проще, чуткий сон даст осечку и не видать Коломбу после этого своей головы. Все эти три года он спал плохо. Кошмары его не мучали, правда зелёные вспышки до сих пор могли доводить до чувства лёгкой паники и дрожи в коленках. Флерр постоянно ощущал опасность, ему мерещились в углах тени, он не мог успокоиться, опасаясь то демонов, то мелких бесов, то отскакивал куда подальше от воронов. Сам он точно не знал, но говорили, что не так давно у чародея появился питомец — ворон. Правда, совсем не похожий на своих сородичей, ведь среди них его отличали белые-былые перья. Словно Маска повернул время вспять, вернув птице её древний облик. Поэтому было слегка странно опасаться и обычных ворон, но Коломб не мог ничего с собой поделать. От этого не убежишь, как бы сильно не хотелось, это не спрячешь поглубже, оно всё равно продолжит упрямо всплывать на поверхность. И охотник смирился со своим страхом, со своей слабостью и не любовью к одной определённой птице. Парень так вымотался в последнее время, что сейчас, несмотря на явный голод, со скукой возился столовым прибором в своей тарелке и лениво думал о том, что завтра надо будет уезжать на новое место. Здешним охотничкам он особенно не пришёлся по душе, говорят, высокомерных молокососов тут не любят, а тем более таких, дефектных. Ему конечно было всё равно, кто и что думает, но Коломб предпочитал не привлекать к себе излишнее внимание, ибо оно почти всегда оборачивалось крайне неприятными последствиями. Зевнув, он осознал, что плана не было. Вообще ничего не было. Ни у него в голове, ни за душой, ни в самой душе. Ничего. Пусто. И вокруг тоже пусто, даже с этим раздражающим людским шумом. — И вам не скучно сидеть здесь одному, молодой человек? — голос слышится где-то рядом, отчего Коломб вздрагивает. Неужели настолько задумался, что не заметил, как к нему кто-то подошёл? Чёрт, следовало срочно приходить в себя. Флерр с радостью бы сейчас поднял взгляд, чтобы получше рассмотреть очертания нежелательного и наглого собеседника, но по привычке воздержался. Только слегка приподнял голову туда, откуда он услышал голос. Смутно знакомый, кстати. — Нет, не скучно, но спасибо что так беспокоитесь обо мне, — в интонации трудно не заметить язвительность, но незнакомец почему-то реагирует… Странно. Смеётся, при чём так звонко, что охотнику ещё сильнее захотелось посмотреть на него. — Я вас понял. Но всё же, если вам не сложно, составите мне ненадолго компанию? Думаю, я смогу развлечь вас рассказом и возможно помогу в одной занимательной игре, — собеседник растягивает слова не хуже самого Флерра, из-за чего отделаться от ощущения, словно его тут собираются профессионально дурить, сразу же забилось паникой где-то на краю сознания. Коломб очень выразительно приподнимает бровь (по крайней мере он хочет верить, что выглядит это именно так, ибо сам убедиться в этом, к сожалению, никогда не мог), с лёгкой насмешкой спрашивая: — И какова цена вашего рассказа? Сразу скажу, могу предложить вам только чай, но никак не свою душу. Она мне пока что нужна. — То есть, как только закончите со своим делом, сразу же согласитесь отдать её мне? — вопрос кажется нелепым. И странным. И вообще очень-очень подозрительным. А те эмоции, которые слышит охотник в чужом, приятном голосе, вызывают в нём что-то не менее глупое. — На подобного рода сделки я предпочитаю не соглашаться, — следуя старой привычке, старается прикрыть волосами часть лица, попутно хмурясь. — Тогда я не откажусь от чая, — Коломб не может знать этого наверняка, но ему чудится, что собеседник сейчас улыбается. От этого действа чувствуется какая-то необъяснимая грусть, вперемешку с сумасшедшей нежностью и наверное невозможным для такого жалкого существа, как человек, теплом. Он старается отбросить эту мысль. Наверное, Флерр правда слишком устал, отчего в голову и лезет всякая необоснованная чушь. Хотя, сомневаться в своём умении хорошо улавливать эмоции собеседника не сильно хочется. Коломб протягивает незнакомцу кружку с чаем (и некоторыми лекарственными травами, которые он успел туда добавить), и чувствует неловкость, когда их пальцы соприкасаются. Вместе с этим, появляется желание огрызнуться, ибо он что, всерьёз думает что охотник не способен без последствий кому-то что-то передать? Да, он не совсем зряч, но не беспомощен. — Не сердитесь на меня. Совершённое мной действие — простая прихоть, — тут Флерр окончательно теряется, совершенно не понимая, что именно собеседник имел ввиду, — Кстати, забыл представиться. Мирабель, а вы? — Хватит дурить мне голову, я слышу ваш голос и обращение к себе, какая ещё к чёртовой матери Мирабель? — дурной незнакомец смеётся, а в смехе проскальзывает хрипотца. — Ну, меня зовут не совсем Мирабель, но близко к этому. Надеюсь, вас устроит такой ответ? Просто не хочу светить своим именем, — объяснение, которое всё равно ничего не объясняет, прелестно. — Коломб, — сдаётся охотник, представляясь. Как обычно, без фамилии. Тут почти все предпочитали опускать этот момент своей жизни, — О чём же ты хотел рассказать мне? — сразу переходя к делу, спрашивает Флерр, чьё терпение понемногу заканчивалось. Поскорее бы оказаться в кровати хотя бы сегодняшней ночью. Хотя, она едва ли способна уберечь покой его сна. — Поговаривают, что вы постоянно появляетесь примерно в той же местности, где обитает Маска, — голос Мирабель становится каким-то чарующим, словно он собрался сейчас спеть колыбельную, а не рассказать нечто действительно важное и скорее всего влияющее на судьбу Коломба, — Полагаю, вы ведёте на него своеобразную охоту или же происходит взаимная игра в догонялки, — хмыкает, и почему-то косится на кружку с чаем, к которой за всё время так и не притронулся, — И что-то мне подсказывает, что вы открутите мне голову, если я продолжу дальше тянуть, — и Флерру кажется, что этот странный незнакомец не так далёк от правды, — Про плату за информацию мы уже договорились. Этот чай и впрямь меня бы порадовал, не добавь вы в него кое-что от себя. Знаете, если обычным людям от него хорошо, мне же стало бы дурно, — охотник уже порывался спросить, почему, но Мирабель почти сразу же продолжил говорить, — Завтра, рядом с самой высокой горой здесь, в одной небольшой пещерке, ты спокойно сможешь найти того, кого так упорно ищешь. Коломб резко вскидывает голову, пытаясь выловить в сидящем напротив человеке хоть что-то примечательное. Но кроме голубоватого отблеска ничего не отмечает. Ему однажды кто-то говорил, что на языке цветов, голубой означает некую божественность. И в случае его нынешнего собеседника, это… …опять смеётся, только на сей раз в голосе не слышится ни нотки той призрачной очаровательности или тепла. — Надеюсь, ты быстро меня отыщешь, моё проклятье. Иначе другого шанса уже не будет, — хмыкает и как будто бы… Исчезает. Коломб его совершенно не чувствует. Только-только переварив информацию, охотник вскакивает, протягивая руку вперёд, но так ничего и не находит на том месте, где раньше сидел… Чародей.***
Всю ночь он не может заставить себя уснуть, слишком нервничает и вновь с трудом убегает от своего страха. Маска по-прежнему пугает его. Будучи тем, кто здраво оценивает свои силы и возможности, Флерр всё ещё убеждён, что скорее всего смерть в этом бою встретит именно он. Не то чтобы охотник неожиданно заволновался о своей жизни. В ней и до этого смысла было мало, а после смерти брата и вовсе ничего не осталось. Страх он испытывал далеко не перед смертью, а именно перед самим чародеем, который одним оттенком своей магии способен вывести его из равновесия. Или одним своим голосом, пусть и изменённым, чтобы надурить Коломба. До этого он никогда не интересовался внешностью других, но сейчас ему неожиданно стало интересно, какой облик принял Маска? И отчего-то чувствует, что и это необдуманное любопытство его погубит, прямо как тогда, с рунами. Вообще, почти всё что касалось чародея, можно было считать частью его падения на самое дно. По какой-то причине он всегда называет Коломба своим проклятием, хотя самому охотнику кажется, что всё как раз-таки наоборот. Ко всему прочему, ночь и без его терзаний выдалась не спокойная. Буря за окном сильно нервировала, заставляла чувствовать, словно и она могла появиться сегодня не просто так, не потому что таково желание стихийных духов или управляющим ими богов. Как если бы за происходящим действительно стояло нечто большее. Коломб не любил бури и дождь сам по себе. По многим причинам. Дорога становилась хуже, затрудняя передвижение, просыпались некоторые неприятные личности и начинали свои неприглядные действия (для определённых ритуалов требовались разные условия, и касалось это не только цвета хвоста какой-нибудь ящерицы), становилось слишком шумно, из-за чего даже ему, с хорошей реакцией и слухом, бывало не по себе. Мало ли, кто решит воспользоваться такой небольшой слабостью. В общем и целом, выходило так, что плохую погоду Флерр откровенно недолюбливал. Единственный плюс, который он был способен в ней найти — некоторые заклинания усиливались, но он спокойно справлялся и без них. Утро после неспокойной ночи тоже не казалось особо приветливым. Охотник конечно не мог видеть то, что творится за окном в полном смысле данного слова, но всё-таки без труда догадался по некоторым оттенкам, что там до сих пор пасмурно. Почему-то чудилось, что и это неспроста. Собирался он с какой-то непривычной для него ленцой, словно пытался потянуть время (несмотря на тот факт, что его было и без того не слишком много) и тем самым хотя бы немного поберечь свои расшатанные нервы. Внешне его волнение конечно же ничем не выражалось, даже пальцы нисколько не подрагивали, но вот внутри… Вновь начался дождь, но задерживаться тут ещё больше Коломб точно не намеревался, посему в последний раз проверив своё оружие, он вышел из комнаты. Оставалось расспросить у кого-нибудь из работников на первом этаже касаемо того, на ту ли гору он подумал при рассказе Маски, а после уже выдвигаться. К счастью, заговорить зубы и не вызвать при этом подозрений у него получилось достаточно быстро и хорошо. Имей более приглядную судьбу, наверняка пошёл бы в торговцы. Чтобы не мокнуть под дождём, он на скорую руку соорудил простенькое защитное заклинание, так что можно было считать, что от одной из проблем Флерр избавился. Вот только, с испорченными дорогами он уже не был в силах что-либо сделать. И как будто назло, именно самый короткий путь пострадал больше всего. У охотника не было особого желания растрачиваться на такого рода мелочи, но иного выбора у него по всей видимости не было. Оставалось только портить внешний вид деревьев и использовать короткие перемещения за счёт начерченных знаков (рисковать с большими расстоянии Коломб не решился, ибо территория была для него не очень знакомый, в силу того, что пробыл он здесь всего пару дней. А промахнуться и очутиться слишком далеко являлось такой себе перспективой). Ему повезло в одном — это не заняло слишком много времени, поэтому получалось, что пока что Флерр ничего не потерял. Но через несколько минут наверняка что-нибудь окажется утерянным навсегда. Например его жизнь. Но откинув эту мысль подальше от себя, Коломб предпочёл взяться за поиски той самой пещеры, которую упоминал чародей. Опираться на слова ублюдочного безумца скорее всего являлось не самым разумным и взвешенным действием, но в этом случае, Флерр, опять же, почти ничего не терял. Охотник резко останавливается, прислушиваясь к своим ощущениям внимательнее. По сути, в данной местности не было особенно ярких цветов или хотя бы их оттенков, что немного сбило его с толку. И только сейчас до Коломба дошло, что всё это время дело заключалось в том, что кто-то своим присутствием делал всё вокруг себя таким. Не сложно догадаться, кто именно. Но по какой-то необъяснимой причине, его след ощущался как-то слишком… Слабо. Это настораживало и заставляло кричать интуицию, что что-то не так. Сильно не так. По коже невольно пробежали мурашки. Здесь было чего опасаться. Нащупать нужный ему след являлось не самой простой задачей, к сожалению. Нужный, красный цвет со всполохами зелёного, постоянно ускользал, терялся на фоне остальных, но стоило ему появиться хотя бы на секунду — сразу же заглушал всё остальное. Из-за этого Коломб даже слегка терялся, ведь опираться на что-то помимо цветов он сейчас не мог. Местность действительно была ему совершенно незнакома. Наверное глупо было рисковать, забираясь сюда до того, как он всё исследовал бы здесь и установил бы парочку ловушек, но время не было к нему столь благосклонно. Казалось, оно и вовсе его никогда не любило. Вечно пролетало где-то мимо него, выкинув из общей картины мира. А может сам Флерр в своих мыслях решил прикинуться ещё большим мучеником, чем является на самом деле. На данной мысли охотник не сдерживает тихий, горький смешок. На большее он уже навряд ли когда-нибудь будет способен. Продвигался Коломб слишком медленно, ибо чувствовал… Давление. Лёгкий страх. Волнение. Какую-то богомерзкую мешанину, которая делала каждый шаг гораздо тяжелее, чем он есть на самом деле. Он ощущал себя близким к самому ужасному падению. Ещё немного такого напряжения и нервы точно откажут. Но пути назад нет. По сути, его никогда и не было. Кто вообще сказал, что таковой в принципе существует? Наверняка какой-нибудь маг умеющий перемещаться во времени. Флерр таким магом не был. Всё что от него осталось — маленький запуганный тринадцатилетний мальчик и три года жалкого существования, с не самыми удачными попытками поймать какого-то чародея. Иногда он даже думал, что если выживет в этой схватке, то смысла от жизни уже точно не останется. Это тоже пугало. Один поверженный враг по сути влиял на него слишком сильно, влиял на его чувства, силу, мотивацию… Вообще практически на всё, до чего смогли добраться его красно-зелёные цвета. Кстати, говоря о них. Очертания пещеры просматривались очень легко, особенно с учётом того, как сильно Маска наследил здесь. Как будто специально, дразнясь и показывая своё бесстрашие. Или очередной признак сумасшествия. Сначала охотник аккуратно натянул на руки перчатки, после чего уже провёл рукой по стене пещеры. И он ещё некоторое время продолжил бы прощупывать неровный камень, если бы не услышал смешок. Тихий. Слабый. И почему-то беспомощно-обречённый. Коломб до сих пор не очень понимал, как чародей умудрялся в самые простейшие звуки вкладывать так много. Пусть он и без этого наловчился улавливать многие интонации и эмоции людских голосов, всё-таки именно этот всегда выделялся на фоне остальных. И как только Флерр смог пропустить такое в тот раз, в гостинице? Оставалось сетовать либо на недосып, либо уже на отсутствие у себя сообразительности. Развивать мысль про последний вариант не сильно хотелось. Коломб медленно, настороженно прошёл дальше, попутно ухватившись за рукоять кинжала, готовый к внезапной атаке. На спине ощущался холодный пот. А взгляд то и дело метался по зелёным вспышкам. Очевидно сам чародей находился почти в самой глубине пещеры. — Так ты всё-таки нашёл меня, милое проклятье. Я даже почти рад тебе. Не откажусь встретить эту смерть с кем-нибудь, помимо треклятого одиночества, — охотник резко останавливается, не до конца понимая смысл чужих слов. Какая ещё, левиафан вас разорви, смерть? О чём ведёт речь этот умалишённый чародей? — Что ты имеешь ввиду? — чуть ли не рявкает. Голос ослабел и как-то слишком охрип, сильно отличаясь от присущей ему мягкости. Когда-то Флерру даже говорили, что колыбельные его ребёнку будет петь не мать или нянечки, а он сам. Подходить ближе парень опасается, но и стоять на месте так долго не слишком полезно для расшатанных нервных клеток. Поэтому он делает ещё парочку маленьких шагов вперёд, на секунду зажмурившись, когда из того угла, где по всей видимости находился Маска, потянуло ещё одной резкой вспышкой. — А я разве выразился как-то непонятно? Мой срок подошёл к концу, мне осталось недолго. От силы полчаса. Знаешь, так весело уже в который раз умирать на своём тридцать третьем году жизни. У меня сегодня день рождения, кстати. От этого становится ещё веселее, — а Коломб слышит в чужих словах только очевидную фальшь, — Если тебе сильно хочется, можешь убить меня прямо сейчас. И тебе хорошо, и мне. Оба наконец прекратим мучится. По крайней мере ты точно. У меня такой привилегии уже какой век нет. Но может быть совсем скоро… И тут Коломб задумался. Выходило так, что всё эти года, чародей не просто исчезал, а умирал! И не просто умирал, а практически сразу воскресал, если судить по числам. Выходило так, что все три года, проведённые в грёзах о мести, были пусты и бессмысленны. Прямо как сам Флерр в данный момент. Парень не замечает, когда ноги перестают держать его. Кинжал выпадает из рук и с громким звоном оказывается на земле, поблизости с охотником. Краем глаза Коломб замечает копошение, но не может до конца понять, что происходит. Ему сейчас не до этого. Он пытается до конца осознать. Выходило откровенно хреново. Флерр даже не вздрагивает, когда слабая рука опускается ему на плечо. Как чародею только хватило сил доползти до него? Загадка. Но дрожь всё равно проходит по его телу, ибо такую надломленность в голосе не заметить сложно: — Извини. Должен был сразу сказать. Но твоя душа так похожа на его, дорогого мне человека, что мне эгоистично хотелось держать тебя где-то поблизости. Можешь мне врезать. Мне кажется, извинений мало, поэтому и разрешаю. Но не уверен, что это поможет, — грустно хмыкает, после чего надрывно закашливаясь. Убирает руку с плеча Коломба, слышится какой-то шорох. И ещё одна зелёная вспышка. Что-то падает на пол. — Как тебя зовут? — хрипло спрашивает Флерр, пальцами сжимая края одежды. В голове крутиться нелепая мысль. Возможно сумасшествие заразно и не стоит так близко сидеть рядом с этим существом. Но и ничего лучше в его жизни скорее всего не будет. А прямо сейчас, он просто готов поддаться своему любопытству. И отпустить то, что называли болью. То, что поселилось в грудной клетке на несколько лет и отказывалось оттуда уходить. Возможно, тишина длилась всего несколько секунд, но по ощущениям Коломба, она тянулась чуть ли не вечность. От неё бы поскорее избавиться, но сейчас это зависело далеко не от него. — Мирай. Будешь смеяться, но фамилии не помню. Прошло слишком много времени, чтобы я держал в своей памяти настолько ненавистную мне вещь. А быть может память о ней убита проклятием. Но я даже рад такому исходу… Не хочу иметь ничего общего с этими бесчувственными мразями, которым людская жизнь была всё равно, что игрушка, — голос теперь слышался лучше, хотя по-прежнему звонким не казался. Неужто снял маску? Хотя, теперь были так же заметны нотки раздражение и какого-то старого, далёкого презрения. Флерр даже опешил от чужих слов. И вот это существо сейчас пытается говорить что-то о ценности жизни? После стольких совершённым им грехов? — Знаю, о чём ты думаешь, — смешок, после которого Коломб чувствует, как ему положили голову на плечо. Ему многого стоило не дёрнуться, — Ох, позволь мне перевести дух, — опять закашливается. А Флерр замечает, как цвета становятся всё более тусклыми, — «Не тебе, практически бессмертному чудовищу, судить о жизни». И ты более чем прав, я не имею права ни о чём судить, а тем более не имею права отбирать у человека единственную его ценность. Но в том и заключается и моё наказание. Мог бы себя контролировать, никогда бы, даже со всеми воспоминаниями из прошлых жизней, не пошёл на такое. Но, увы, — опять смеётся, с уже привычной для Коломба надрывностью, — Они знали, как заставить меня помучиться. Знали, что сам по себе я до такого не опущусь. И вот, я здесь. Обокрал многих и на сей раз, а в итоге умираю рядом со своим единственным утешением за многие столетия, — речь становилась всё более бессвязной, а Флерр всё меньше и меньше понимал суть их разговора. — В этот раз ты тоже переродишься? — вопрос срывается с губ сам собой. Мирай мычит что-то в ответ, — Кроме твоего влияния во мне почти ничего не осталось. Была только глупая погоня и месть, а по сути, я уже давно смирился с произошедшим. Просто другого смысла не находил, как бы нелепо это не звучало, уж извини, — на секунду он прерывается, стараясь уложить в голове то, что собирается сказать, — Я могу попытаться разгадать тебя? Понять, что за проклятие на тебя? Кого моя душа тебе напоминает? Дыхание Мирая теперь ощущалось каким-то слишком громким, нервным. — Ты обрекаешь себя. Лучше бы просто убил и отвёл душу. Это было последним, что Мирай сказал в этой жизни.***
Первое, что Мирай умудрился произнести в новой жизни, было простое и крайне глупое, можно сказать детское, сокращение его имени. «Ко». Называть Флерра отцом или хотя бы братом ребёнок категорически отказывался, тем самым разрушая к чёрту всю липовую легенду придуманную (уже бывшим) охотником. Но благо, здешние пусть и были крайне жадными до слухов и всяческих небылиц, всё-таки особо не трогали бедного и слепого отца-одиночку. Или брата-одиночку. Никто так до конца не определился, а извечное «Ко» делу не помогало. Вообще, Коломб решил разместиться в какой-нибудь дыре, исключительно из-за того, что дурить людей здесь было гораздо проще, чем кого-то в больших городах. А здесь ещё и крайне заботливые женщины обитали, которые с огромной вероятностью были бы не прочь усыновить что Мирая, что самого Коломба. Который, к слову, без всякого стыда этим пользовался. Ибо за три года очень хорошо понял, чего стоит воспитание ребёнка. Было сложно, особенно первый год, когда он в основном скитался и никак не мог решить, что же лучше делать, куда направиться, чем зарабатывать на жизнь, как вообще надо растить ребёнка (из Флерра определённо выходил не лучший воспитатель, его моральные ориентиры слишком расшатаны, а из колыбельных он знает… Ничего он не знает, но заклинания могут сгодиться?)… Проблем было выше, — явно слетевшей, — крыши. Разбираться с ними приходилось постепенно. И он почти справлялся. Втёрся людям в доверие, вспомнил, как лучше всего притворяться полностью не зрячим, обзавёлся землёй, учился у милых женщин в возрасте, как ухаживать за хозяйством, много работал… Но вот это горькое «почти» никак не давало покоя. Этим «почти» был Мирай, который в системе координат Коломба, ну никак не должен был занимать место того, за кем Флерр будет ухаживать как ненормальный при каждой болезни. Ребёнком тот на удивление часто болел. И это заставило Коломба перестать делать что-то по привычным схемам. Чтобы успокоить хныкающего мальчика, не достаточно просто говорить спокойным тоном. Для этого в твоём голосе должна быть ласка. Ласка, какой сам Коломб никогда в своей жизни не знавал. И к его ужасу, такой простой вещи его учил маленький ребёнок, являющийся его бывшим врагом. К его огромнейшему удивлению, маленький Мирай был мил и ласков. Что никак не сочеталось с обычным поведением трёхлетних детей, которые ещё не в курсе, что у эгоизма существуют определённые рамки. А ещё мальчик постоянно лип к Коломбу. Буквально не хотел слезать у него с рук. У Мирая был один-единственный каприз — Коломб. И его внимание, забота и какая-никакая попытка… Любить. Кривая, в шрамах, с не до конца зажившими ранами, но всё-таки попытка, являющаяся для Флерра огромнейшим достижением и шагом вперёд. Или назад. Тут уже как посмотреть. Год за годом, Мирай не сильно менялся. Только становился всё умнее и сообразительнее, да научился произносить больше слов, чем от него требовалось. Или просто сам Коломб ещё не до конца отбросил свои прежние метания, отчего чужие интонации иногда бросают в холодный, отвратительный пот. Флерр не знал, как именно выглядит мальчик. Никогда не пытался прощупать, какой у него нос, губы, веки, брови. Ему это просто ничего не давало. Даже цвета показывали только приятные голубые оттенки, порою работающие лучше любого снотворного. Но зато он всегда замечал изменения в весе. И ещё бы он такого не замечал, ведь даже к семи годам Мирай не собирался отказываться от того, чтобы его носили на руках прямо как маленького. Остальные мальчишки не редко пытались задеть его этим, но тот никогда не показывал и капли смущения по данному поводу. Отчего-то он гордился тем, что Коломб носит его на руках. И быть может правильно делал, думает про себя Флерр, ведь он никогда и ни для кого не шёл даже на такие мелочи. Несмотря на то, что вообще-то Мирай уже давным-давно умел выговаривать полное имя Флерра, он почему-то всё равно продолжал упрямо произносить своё «Ко». С этим пришлось смириться. Мальчик был на удивление упрямым, хотя большую часть времени был самим воплощением солнечного лучика и доброжелательности. Первое время все эти характеристики очень плохо поддавались ассоциации с тем самым Мираем, которого знал Коломб, но всё-таки… Поддавались. Пусть и с боем. И разрушением чего-то в себе самом, что являло собой ужаснейшее действо. Будь его добрая воля, никогда бы не прыгал в этот котёл. Но если верить одной странной сказке (случайно услышанной на одном из вечеров у костра), там для него вроде как могли подменить воду. И сделать лучше, чем он есть сейчас. В девять лет Мирай чуть не довёл Коломба до инфаркта. Как оказалось, рунами чародей тогда занимался не просто так. Определённая предрасположенность имелась, и именно она не давала покоя ни маленькому мальчику, ни бедному слепцу. Дар выходил из-под контроля, и если Коломб не желал возникновения несчастных случаев, то выход здесь был только один — начинать учить Мирая, чтобы не наделал бед. Хотя бы сейчас и ближайшие пару лет так точно. И благо, обучение проходило почти спокойно. Почти — потому что Флерр наконец осознал своё влияние на мальчика и впервые на себе ощутил, каким же язвительным на язык оказался Мирай. Воспитатель из него и впрямь... Никудышный. Оставалось верить, что никаких других вредных привычек этот спокойный ребёнок не подцепит. Коломб не выдержит, если кто-то ещё в их доме научиться нагло врать и манипулировать. Его одного хватает, и даже не на дом, а на целую маленькую деревушку. Мирай был довольно способным учеником, а самое главное серьёзным и старательным. Становилось ясно, что все свои таланты он приобрёл не просто по праву рождения — он старался их развивать. Но что-то подсказывало Коломбу, что некоторые вещи у мальчика получались чисто… Интуитивно. Словно он просто понимал. В те моменты, когда Мирай колдовал, Флерру становилось не по себе. Потому что в его магии была видна та самая зелень, с крошечными красными искрами. Она напоминала о довольно неприятных моментах его жизни. Какие-то кошмары перестали его преследовать только с той поры, когда совсем маленький Мирай спал рядом и как будто бы одним своим присутствием отгонял все страшные сновидения, даруя взамен них приятную темноту и отдых. После этого Коломб наконец начал высыпаться. Вся их жизнь состояла из спокойствия. Какого-то странного, как раньше считал Флерр, недосягаемого. В какой-то степени он был прав. Во всём этом маленьком мире, где не наблюдалось вопросов мести и чувства неискупляемой даже смертью вины, карающим мечом висел совершенно другой, но не менее важный вопрос. Когда именно Мирай всё вспоминает? И что именно в его воспоминаниях сводит чародея с ума? Что за наказание он несёт? За что, в конце концов, был наказан? Ладно, если не сильно вникать в неукротимое любопытство Коломба, то вопросов в любом случае выходило достаточно. И получить ответы на них, он по понятным причинам, пока не мог. Оставалось только продолжать растить и учить мальчика, заменять ему семью (и возможно самому обретать новую) и со страхом ожидать, что будет дальше. С другой стороны, ему было грех жаловаться, ведь Флерр по своего воле пошёл на всё это. В десять лет Мирай начал время от времени… «зависать». Смотреть в одну точку, не видя перед собой ничего. Как будто бы смотрел сквозь мир, впираясь взглядом в ужасающее «ничто». Наверное, Коломбу следовало быть готовым к подобного рода ситуациям, но он напротив, совершенно не был к этому готов. Его нервы были готовы сброситься с обрыва каждый раз, когда Мирай, после очередного приступа, начинал захлёбываться в слезах, причину которых никогда не мог объяснить. Но присутствие Флерра рядом лучше не делало. Мирай начинал плакать ещё сильнее и надрывнее, при этом совершенно не желая отпускать от себя Коломба. Цеплялся за одежду, вис на шее. Рыдал сильнее, но ни за что не отпускал. Успокаивать его было, мягко говоря, сложно. И давать какие-то успокоительные травы Флерр не решался. Всё ещё помнил, как чародей тогда отказался пить чай с ними. Что одному полезно — другому смертельный яд. Их общие мучения прекратились после того, как Мирай принёс в дом воронёнка. Как он сам сказал, необычного, беленького. Коломб ощутил лёгкий холодок, но постарался этого не показывать, кое-как выдавив из себя поддержку. Если мальчик хотел вырастить себе фамильяра, то полный вперёд, только следует быть готовым к тому, что это далеко не такая простая задача, как кажется на первый взгляд. У птенца Коломб подмечал тот самый белый цвет. Со вспышками зелёного. Каждый раз, замечая их, он почему-то не мог сдержать горького смешка. Его радовало только одно — с появлением воронёнка состояние Мирая более-менее стабилизировалось. В одиннадцать лет Мирай изъявил желание начать отращивать волосы и Коломбу не оставалось ничего, кроме как поддержать мальчика в его желании, пообещав научиться заплетать. Да, на ощупь, но он справиться. Монстров же как-то убивал, значит и здесь у него на пути не возникнет серьёзным препятствий. Или ему просто хотелось в это верить. По итогу вышло так, что он сам даже с большим желанием возился с волосами Мирая каждое утро, пока тот сонно пытался пересказать какой-то свой сон. Сны ему, кстати, снились часто и на таковые едва ли походили. Но Коломб старался не думать о таком лишний раз. Кроме него, волосы так же сильно полюбились и Бланко, который к тому времени уже превратился в красивого и статного ворона. Так его по крайней мере описывал Мирай, а Флерр не находил причин ему не верить, пусть и считал, что в его глазах ворон наверняка такой прекрасный, только из-за того, что мальчик испытывает к нему сильнейшую привязанность. А без неё, птица была бы для него самой обычной, пусть и со странным оперением. С годами Коломб всё больше убеждался, что восприятие окружающего мира зависело лишь от тебя самого и от твоего умения любить этот самый мир. Он сам не мог подобным отличиться, ведь чаще видел плохие стороны людских душ, — себя бы он тоже не назвал милейшим праведником, скорее даже наоборот, — но почему-то желал, чтобы Мирай учился тому, что самому Коломбу уже никогда не будет подвластно. Растеряв веру во что-то, вернуть её назад конечно можно, но будет ли она радовать тебя как прежде, уже с иным вихрем мыслей в голове? Порой Мирай задавал странные вопросы. Чаще всего это случалось, когда он уже высказал все свои мысли по поводу очередного сна, а Коломб попутно плёл ему косы (первое время они получались просто ужасными, но после он всё-таки набил руку в этом непростом деле). — Почему ты никогда не улыбаешься? — невинный вопрос со стороны двенадцатилетнего ребёнка и крайне сложный на взгляд двадцативосьмилетнего мужчины. Иногда Флерру сильно хотелось вновь вернуться в свои двенадцать и точно так же заваливать вопросами своего старшего брата, которого он теперь даже слишком хорошо понимал. А вообще, действительно, почему не улыбается? — Потому что не умею. Разучился, — коротко бросает Коломб, не сильно желая отвлекаться на разговоры. Сейчас было важнее не запутаться в чужих волосах, ибо здесь оттенки были ему не помощниками. Он не видит этого, но чувствует, как Мирай нахмурился. — Каким образом можно разучитсья улыбаться, Ко? — привычка так называть его никуда не делась, так что Флерру оставалось только смириться. И ещё пытаться понять, как лучше увильнуть от вопроса мальчика, или всё-таки ответить так, чтобы это не повлекло за собой следующие опасный вопросы. Вздохнув, Коломб сказал: — Пообещай мне, что после того, как я расскажу тебе кое-что, ты не будешь больше ничего спрашивать и тем более поднимать тему вновь. Если попробуешь, я всё равно ничего говорить не стану, — он редко ставил такие условия, да и в целом редко разговаривал с мальчиком подобным, — неприятным и ему самому, — тоном. Но ничего поделать с собой не мог, ибо несмотря ни на что, некоторые раны навсегда останутся на его душе ужасными шрамами. За его просьбой последовало подозрительное молчание, которое на самом деле ни капли не удивляло Флерра. Мирай отличался упрямством, в его жизни не имелось полутонов. Если расспрашивать — значит до победного конца, если любить Коломба — значит всей душой, никого больше не одаривая подобными чувствами, если презирать кого-то — значит осуждать каждый шаг неприятного человека. — Обещаю, — нехотя проговорил мальчик. Эти слова дались ему с явным трудом, но тем не менее, они давали гарантию, что Мирай никогда не выйдет за рамки обещанного. Он вообще всегда странно, с каким-то трепетом относился даже к самым обычным обещаниям, взвешивал всё, что касалось их и если считал, что не сможет действовать как предписывал уговор, всегда прямо об этом говорил. Черта, коей сам Коломб никогда бы не смог отличиться. В любом случае, когда обещание было полочено, Флерр мог быть уверен в том, что всё будет именно так, как он просил, Мирай после этого никогда больше не вернётся к данной теме. — Раз так… Значит я могу тебе доверить причину, по который нынче не умею растягивать губы в улыбке. Да и честно говоря, сейчас я не наблюдаю в ней особого смысла, ко мне и без неё все нормально относятся. Пусть кто-то в меньшей степени, но это так, не значительная погрешность, сам понимаешь, — с недавних пор, Мирай всё-таки заметил различие в его отношении к другим людям и к самому мальчику. Если с первыми он всегда прибегал к какому-то притворству, то с Мираем же наоборот, никогда себе подобного не позволял, всегда стараясь быть настолько искренним и честным, насколько мог такой прожжённый лукавством человек как он. Посему и смысла как-то умалчивать о своём настоящем отношении к другим теперь не находилось, — Я никогда тебе об этом не говорил и после никогда такого в разговоре не упомяну, но сейчас хочу, чтобы ты просто знал один факт из моей биографии. Знал, и в идеале принял, но ничего требовать я от тебя конечно же не могу. Тут решай сам. Думаю, ты иногда мог подмечать по некоторым моим манерам, что я несколько отличаюсь от людей проживающих здесь. И тебя обучаю далеко не так, как остальные, пусть в нашей маленькой школе ты совершенно такой же ребёнок, как и остальные. Вам там наверняка уже успели рассказать о благородных семьях, живущих в самых больших городах. Надеюсь ты понимаешь, к чему я клоню. Семья Флерр. Полагаю, в ваших учебниках о них тоже кое-что написано, — стой, да не дёргайся ты! Мирай! Теперь мне придётся начинать с начала, ну что за ребёнок, — и если не продолжать бессмысленно разглагольствовать, то… Я как раз тот самый пропавший без вести пятнадцать лет назад Коломб Флерр. Рад наконец нормально представиться, — Мирай выдавливает из себя какой-то задушенный смешок, но тем не менее не прерывает, продолжая терпеливо слушать дальше, — Уже представляю, как ты называешь себя в мыслях глупцом и думаешь, как мог раньше не замечать столь очевидных фамильных черт! — слышится тихое «эй», красноречивее любых других слов. Тихое, потому что Мираю приятно, что близкий ему человек так хорошо его знает, что даже способен предугадать ход мыслей, — Не думаю, что следует пересказывать тот день, когда вся семья погибла. Ну, почти вся. Мне не сильно нравится вспоминать то время, пусть и прошло уже много лет. Некоторые чувства к сожалению не умирают так же просто, как люди, их невозможно проткнуть мечом и сказать, что дело сделано. Разве что, можно попытаться убиться самостоятельно, но даже со смертью человека его чувства до конца не исчезают. Они остаются у дорогих его людей и живут уже с ними. Правда, это невозможно в случае, если ты вдруг решишь стать отшельником и оградишься от всего мира. Но не переживай, я и в этом случае тебя поддержу. К тому же, на мне ты уже оставил весьма заметный след, — наконец разобравшись с чужими волосами, он произнёс короткое «готово» и передал расчёску всё ещё молчавшему Мираю. — Значит, ты перестал улыбаться из-за того случая… — пробормотал мальчик себе под нос, явно с трудом переваривая полученную информацию. Несмотря на жадность в плане информации, чего-то нового и рушащего старые представления Мирай не сильно любил, — Но ты мог бы улыбнуться для меня? Мне эгоистично хочется увидеть твою улыбку хотя бы раз в нормальном состоянии, а не додумывать её себе во время болезненного бреда, вместе со всей твоей заботой. Быть может… Мирай имел право на подобную прихоть. С учётом того, как много он умудрялся отдавать Флерру, сам того не понимая, наверное он и впрямь сильно ему задолжал. И расплатиться одной жалкой улыбкой, которую Коломб когда-то хорошо умел подделывать (далеко не все люди были ему приятны, но при этом положение обязывало гримасничать для них), слишком… Мало. Но что делать, если он и впрямь натягивал на лицо подобие ласковой улыбки только тогда, когда тихонько, с опаской напевал одну и ту же колыбельную о монстрах, в дни чужих болезней. — Я бы и рад сделать это для тебя, — видит Дьявол, только для тебя я бы на такое и решился, — но, увы, я не могу. Просто так чего-то искреннего не получается, а позволять тебе видеть мою фальшь я не намерен, Мирай. Давай обсудим это позже, когда я… Мирай редко не дослушивал его. И этот раз оказался той самой редкостью, коию Коломб не рассчитывал встретить в ту минуту. Резко поднявшись, мальчик развернулся и взяв чужое лицо в чашу ладоней, заставил смотреть прямо на себя. Флерр не мог точно знать, какое выражение лица сейчас было у Мирая, но при этом легко догадывался о чужом раздражении. Даже Бланко где-то на фоне недовольно прокаркал что-то. Наверняка какое-нибудь птичье ругательство. — Почему… Почему ты не можешь искренне улыбнуться, просто думая обо мне? Почему? Я не настолько важен тебе? Я не способен помочь заживить старые раны? Столь бесполезен, что не занимаю никакого места в твоей душе? В чём дело, Ко? — голос Мирая почему-то надрывался. Флерр до этого никогда не слышал его таким. И если до чужой речи его удивляло просто поведение мальчика, то теперь он был поражён ещё и его словами. Какими-то странными и не очень правильными. Словно тот хотел видеть Коломба зависимым от себя, желал привязать к себе, обладать им всем. Но раньше Флерр никогда не подозревал воспитанника в чём-то таком. Нет, серьёзно, что происходит? Разве для детей в порядке вещей так себя вести? Если он правильно помнит, то подобное поведение себе позволяли совсем уж малыши, не желающие отходить от маминой юбки или слезать с отцовской шеи. Дети, возраста Мирая, как раз наоборот, предпочитали отдаляться от своих родителей и у них уже появлялись зачатки нелепой фразы про «я уже взрослый». Коломбу сейчас двадцать восемь, а он до сих пор себя взрослым не считает, как если бы на долго время застрял мыслями в Неверленде. — Не знаю, что ты успел себе надумать, но ты очень дорог мне, Мирай. Просто пойми, что таком отъявленному лжецу как я, очень сложно поддаваться настоящим эмоциям. Я знаю, какие они, могу их подделывать, но тебе ведь нужно совершенно не это. Поэтому, будь добр, успокойся. Ты важный человек в моей жизни и у тебя нет причин думать, что ты не оставил на мне своих следов. Пожалуй, ты успел их сделать даже больше, чем мой брат, — горькая усмешка, которую при всём желании не вышло бы подавить. Мирай всё ещё не отпускал его лицо, отчего складывалось впечатление, как будто бы он и вовсе забыл о такой мелочи. И впрямь, мелочи. В отношении себя Коломб как-то слишком много позволял мальчику. — Ты улыбаешься! О пресвятая дева Мария, скажи, что думал обо мне. Ко? Ты же думал обо мне? И Флерру не остаётся ничего, кроме как сознаться в своём маленьком грехе, который Мирай таковым считать никогда не будет. Разница в восприятии, что с ней сделаешь? Всё-таки по своей натуре они совершенно разные люди.***
После появления Бланко, большинство проблем касаемо состояния Мирая просто ушли из их жизни, оставив после себя только тишину. Которая всё равно не могла успокоить паранойю Коломба, который с каждым прожитым годом чувствовал себя всё более поехавшим на безопасности своего воспитанника, хотя тот к шестнадцати годам отличался удивительным здравомыслием и кротостью нрава (опустим тот факт, что он всё же подхватил манеру Флерра постоянно язвить, но делал он это куда более изящно и незаметно для всех. По сути его подколы в полной мере распознавал только Коломб, являющийся виновником всего происходящего). Однако единственное, в чём Мирай оставался неизменным — он отчего-то очень сильно дорожил Флерром. В какой-то момент Коломб даже не смог понять, каким образом большая часть его обязанностей по дому теперь выполнял другой человек. А когда он наконец обратил на это внимание, то получил на это только один простой ответ: «Я хочу о тебе заботиться». Но таким простым он казался только на первый взгляд, потому что… На душе Коломба он определённо оставил какие-то странные следы, чьи оттенки он сам бы никогда не смог понять. Да и в целом, Мирай часто начал говорить такие вещи, которые не могли не ввести в ступор. И которые невозможно было как-то точно понять. При чём касалось это не только самого Коломба. Но однажды он и вовсе умудрился сказать то, что и сам потом не запомнил, весь день потом аккуратно допытываясь, что так сильно могло выбить другого из колеи. Всё это сильно беспокоило Флерра. Выходило так, что фамильяр больше не мог вытягивать своего человека из… Из чего-то странного. И несомненно страшного. А как-либо экспериментировать с лечением он не планировал. На подкорке до сей поры были выжжены слова о том, что для Мирая могут быть не совсем полезны некоторые травы, а скорее даже наоборот. Пусть это и было сказано не прямым текстом, было достаточно легко понять, что в этом человеке находилось нечто… Особенное. Не позволяющее относиться к нему как ко всем прочим, даже в такой мелочи, как лекарства. Ещё какое-то время они жили спокойно, но таковой обстановку скорее всего считал только Мирай, от которого с огромным трудом удавалось прятать беспокойство. Отчего-то Коломбу становилось всё сложнее и сложнее врать. И нет, остальные люди всё ещё легко велись на его лживые слова, в связи с чем он не испытывал совершенно никаких угрызений совести. Но если ложь касалась Мирая, то и дело проскальзывали мысли отрезать себе язык. Чтобы ещё и лишний раз не испытывать искушение прошептать какие-нибудь вредительные заклинания, чтобы внутренне посмеяться над сквернословием очередного мальчишки, который в пылу спора мог выразиться не самым лестным образом о Мирае. Возможно Флерру не следовало так опекать уже практически взрослого парня. Возможно. Но до той поры, пока тот сам за этим тянулся, он не знал, следует ли прекращать?.. Пусть и осознавал, насколько всё-таки странные чувства испытывает. Иногда это вводило его в состоянии потерянности, но Коломб за многие непростые годы своей жизни научился отвлекаться от мыслей с помощью других дел. Когда ты устал, тебе уже плевать на большую часть своих переживаний. Когда ты устал, тебе не хочется себя ни в чём обвинять или осуждать. Когда ты устал… Вот только жаль, что физическая усталость ни в какое сравнение не шла с тем, насколько было пусто на душе. Коломб не мог чувствовать себя хорошо, потому что всегда держал в голове один простой факт — рано или поздно Мирай станет другим. И с каждым днём эта черта сумасшествия становилась всё ближе и ближе, каждый оттенок окружающего его мира словно кричал об этом. Тем более, он начал замечать среди спокойной и родной голубизны, противные всполохи красного и зелёного, служащим очередным ужасающим напоминанием. Коломб не знал, когда это случиться. И сколько бы рун он не раскидывал, всё давало лишь один результат. Из раза в раз. Только один и тот же результат. Кто бы знал, сколь сильно он устал замечать среди прочих рун это проклятое «нюф». Словно печаль была не отделима от их судеб и упорно преследовала даже на краю света. Флерр не желал об этом думать, не желал вникать, только тщетно цеплялся за те спокойные дни, что им были отведены до… До чего-то страшного. Неотвратимого. И не зависящего от простого смертного человека, пусть и с особенным взглядом на мир. Он осознал, что Рубикон пройден, когда пропал фамильяр Мирая. Белый ворон просто исчез, не оставив после себя ни крупицы своего присутствия. И это невероятно пугало Коломба (хотя его извечное любопытство умудрялось каким-то образом ликовать). За время не зацепишься. Не остановишь его. Ты никогда не будешь способен остаться жить в моменте. В той самой секунде, где тебе хорошо и тепло, а на душе царят умиротворение и покой. И в ту самую ночь Флерр, возможно лучше кого бы то ни было, понял эту ужасную истину. Понял, насколько беспомощен перед течением времени, которое рано или поздно забирает принадлежащее ей.***
— Честно говоря, не ожидал, что ты всё же… Решишься на подобный шаг. Думал, просто убьёшь меня сам. Возможно тогда бы для нас обоих было немного меньше мучений. По крайней мере я бы сейчас не умирал со стыда, вглядываясь в воспоминания этой версии себя, — его разбудил голос. Такой родной и хорошо знакомый голос, но в данный момент имеющий не самые характерные для него интонации. Коломб приподнимается на руках, не спеша открывать глаза. Наверное, он до сих пор не до конца готов вновь увидеть ту самую кровавую зелень. Но и другого выбора нет. Тем более, сегодня Флерр наконец будет должен получить все свои ответы. Правда теперь он не думает, что они стояли потери чего-то поистине… Важного. Он с опаской приоткрывает глаза. И к своему удивлению видит только привычную голубизну, без отблесков того, чего он так боялся. Скорее всего его удивление без проблем замечают и Коломб каждой клеточкой своего тела чувствует замешательство. Замешательство на пару со всё тем же неверием, что порой мелькало в… Чародее. Да, именно в чародее. Пора начинать привыкать вновь называть его так. — Как я могу понять, ты сейчас навряд ли способен сам задавать вопросы. Поэтому прошу не осуждать за то, что сейчас сам расскажу некоторые моменты. Да, именно некоторые, ибо крайне сомневаюсь, что тебе нужна вся история моей первой жизни. Надеюсь, ты готов слушать? — Флерр просто кивает, всё же с небольшой опаской наблюдая, как Мирай зачем-то пересаживается на край его кровати, — С чего бы начать… Должно быть я зря отказался рассказывать про всю жизнь, так было бы гораздо проще. Ты так не считаешь, Коломб? — что-то в произношении его имени теперь было не так. Очень огромное «не так». Казалось, словно в него вернулась та самая убивающая тоска, с которой не способно справится обычное живое существо, пусть и прожившее не один век. — Прекрати тянуть время, думаешь я не заметил? — фыркает, поудобнее перехватывая одеяло. Ему в любом случае сейчас ничего не остаётся, кроме как ждать чужого рассказа (едва ли тянущего на шедевр комедии), и нервно сжимать край всё того же чёртового одеяла. Он ощущает себя беспомощным, прям как когда-то в далёком детстве, когда нянечки не позволяли сделать и лишнего шага в сторону. Лишнего, но такого желанного и ощущающегося самим воплощением свободы. Мирай отчего-то усмехается. — Подловил, — слишком легко сознаётся, после чего нервно выдыхает (наверняка рассчитывал на то, что Флерр не заметит, но у того определённо уже образовалось чутьё на любые чужие эмоции), — Должно быть не трудно догадаться, что меня прокляли. Но кто и при каких обстоятельствах… Ты не знаешь. Или не помнишь. Я, честно говоря, теперь совершенно ни в чём не уверен. И ничего не понимаю. Как минимум, потому что это первый раз, когда случается подобное. Обычно память моей души пробуждается гораздо, гораздо позже. К тому моменту у меня уже есть шрамы, да и в целом жизнь практически подходит к концу. А ещё я… Коломб понимает и без всякого стеснения решается перебить: — Можешь не объяснять. Про то, что у тебя явно срывает крышу, я уже понял. Но этот раз очевидно отличается от остальных? — чародей кивает. При чём он делает это специально, чтобы проверить Коломба и то, насколько же он всё-таки обманщик касаемо своего зрения, — Прекрати так делать. Я уже осознал, что ты догадался. Но всё же не думай, что я полностью зрячий. На это Мирай ничего не отвечает. — Меня проклял мой клан. Я нарушил один из наших запретов, чтобы спасти дорогую мне душу, нарушил порядок нитей. Наверное, в какой-то степени я правда заслуживал наказания, однако я тогда не ожидал, что со мной обойдутся подобным образом. И уж тем более я не мог и подумать, что со спасённой мною душой что-то сделают. Казалось, что никто не решится вмешиваться… На этом моменте Коломб резко подскочил, закрывая ладонью чужой рот. Возможно он догадывается. Пусть догадки и крайне нелепы, всё-таки они могли объяснить некоторые моменты. — Ты постоянно называл меня своим проклятием. Зачем-то вышел со мной на контакт. Буквально только что сказал что-то про мою память. Я не настолько туп, чтобы не сложить два и два. Вот только у меня есть один вопрос — как ты можешь быть уверен что то, что ты тогда спас, ради чего всем пожертвовал, и есть нынешний я? Мирай. Ты должен понимать, что даже если душа одна, — и насколько я могу судить, очень побитая судьбой, — люди выходят разными, с разными личностями, на это влияют очень многие факторы, ты должен осознавать, что рано или поздно всё поддаётся изменениям. Я даже ничего не помню из того времени, которым ты наверняка можешь до сей поры дорожить. Извини, если сказал слишком прямо. Но я не имею привычки умалчивать о таких моментах, я хочу чтобы ты понял это, Мирай. И мне хочется этого не просто так, ведь… Ох, ужасно, я с детства не произносил столь нелепых слов. За те несколько лет, что я жил с тобой, ты стал мне дорог. Поэтому мне не безразлично, что именно ты почувствуешь от правды. От жестокой, но правды. Того, за чем ты гнался, скорее всего больше не существует. С этим надо смириться и чёрт возьми, жить да… Его прерывают. На самом деле Коломб не до конца понимает, что произошло в ту секунду. Флерра просто самым наглым образом обняли и прижали к себе так сильно, словно желали лишить столь ценного кислорода. Но подобный жест со стороны чародея всё-таки вызвал спокойствие. Значит, слова Коломба не прошли мимо и тот скорее всего готов к ним прислушаться. — Ничего не помнишь, хах. Могу тебе только посоветовать начать грешить на свою память. — У меня всё в порядке с памятью в отличии от некоторых. — То есть, ты хочешь оставить всё как есть? Не попытаешься вернуть утерянное? — Я уже однажды попытался так сделать и вот к чему меня привёл подобный порыв. Так что нет. Поверь, меня и так всё устраивает. И нет, — он затыкает Мирая прежде, чем тот успевает набрать достаточное количество воздуха, чтобы начать возражать, — Догадываюсь, что ты собирался что-то сказать про более полноценное зрение. Оно у меня было, ведь так? А сейчас я всё-таки поломанный, судя по твоего рассказу. Но мне это не мешает. И запомни, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Твой опыт является прекрасным подтверждением. Мирай только усмехается и шепчет тихое: «Я конечно не благое намерение, но до ада тебя доведу». Коломбу ничего не остаётся, кроме как тем же шёпотом ответить: «Ни на секунду не сомневался в тебе». А напомнить чародею о том, что им скорее всего придётся срочно переехать, чтобы не вызывать у местных жителей ненужных вопросов, он может и позже. К тому же, он не против вновь отправиться в путешествие, тем более на этот раз у Флерра найдётся прекрасная цель — наконец избавить Мирая от оков его прошлого. И ему кажется, что уже первые шаги к этому были сделаны.