Я, знаешь, люблю тебя

Обычный тибидохский вечер: часов пять, может быть, к шести; еще довольно светло, но за счет тяжелых серых облаков кажется темнее; со стадиона доносятся крики — там тренируется новая, молодая команда, — в основном кричит, вроде бы, Соловей, но иногда слышны и отклики особенно дерзких игроков. Начало мая. В целом атмосфера в замке достаточно мирная, разве что где-то в бесчисленных коридорах Поклеп поймал очередного первоклашку и теперь отчитывает его. А основная часть учеников и учителей сейчас преспокойно ужинает, за исключением упомянутого Поклепа, упомянутых не в меру любознательных исследователей древнего сооружения да членов команды, которых Соловей оставил еще на полчаса. Таня, студентка магспирантуры, могла бы, подобно большинству находящихся в школе людей, сидеть за одним из столов и обсуждать последние новости, но сегодня она получила такое долгожданное письмо от Ваньки, а потому находилась на одной из открытых галерей замка. Да только радость девушки была, как выяснилось, преждевременной — в письме оказалось совсем не то, чего так ждала Таня. И вот, прочитав строчки, написанные на обычном тетрадном листе, она уже несколько десятков минут сидела на каменном парапете, бессильно прислонившись к угловой стене и уставившись в одну точку. Изредка по щекам девушки скатывались слезинки, которые она, очнувшись, стирала рукавом, а затем снова погружалась в безмолвную неподвижность. Все это время в ее мозгу бился один только вопрос: «почему?», и все это время она придумывала тысячи ответов, ни один из которых нельзя было счесть верным. Неизвестно, сколько продолжалось бы это безнадежное занятие, если бы краем глаза студентка не заметила своего друга, Баб-Ягуна, который казался сейчас чуть менее жизнерадостным, чем обычно: он шел, опустив голову, невидящим взглядом рассматривая каменный пол, по-видимому, глубоко погруженный в свои мысли. Правда, заметив практически перед носом ногу в знакомого цвета джинсах, а чуть ниже знакомый серебристо-черный кроссовок, парень все-таки поднял взгляд на подругу и бесцветным голосом поприветствовал ее: — О, Танька, привет… — Здоровались уже, — машинально заметила Таня и хотела поинтересоваться, что это друг ходит глядя лишь под ноги, и не собирается ли он на свидание с одной из тибидохских стен, как этот самый друг поинтересовался: — А ты что тут сидишь? — он оглядел девушку еще раз. — Простудишься же, ветер вон какой холодный, а ты в легкой куртке. — Да так, ничего, — отозвалась Таня, немного удивленная неожиданной заботой Ягуна. Впрочем… он всегда отличался необычайной проницательностью, другой вопрос, что показывать эту проницательность не особенно любил. — Ничего? — задумчиво произнес Ягун — нет, все-таки на себя он сейчас не похож! — А чего глаза покраснели тогда? Плакала? Что случилось, обидел кто-то? Так скажи только, я с ним поговорю по-мужски! — с легким подобием улыбки закончил он. — Да это… Ни… Ничего не случилось, — запинаясь, отвечала девушка, чувствовавшая, что еще чуть-чуть, и она, вероятно, просто разревется. Черт, стыдно-то как из-за нескольких строк плакать, — просто от Ваньки письмо пришло. — Так радоваться же надо! — Ягун наконец-то искренне улыбнулся. — Ну, что пишет? Как он? К нам не собирается пока? — Нет… Не собирается, — с трудом выдавила Таня, — вот, почитай, — она протянула другу листок в клеточку. Ягун схватил письмо, развернул его, пробежался глазами по написанному и застыл, онемев от удивления. В письме было всего несколько строчек: Здравствуй, Таня. У меня все в порядке. Тань, я хочу тебе сказать… Мы не должны быть вместе. Я пришел к этому выводу уже давно, но не знал, как тебе написать. Я в дальнейшем буду только мешать тебе, да и сам, если честно, совсем не горю желанием завести семью. Ты отличный друг, но, наверное, не больше. Прости. Я понимаю, тебе сейчас будет плохо, но, поверь, так будет лучше. Не пиши мне больше, пожалуйста — я не отвечу. Прощай.

Ванька.

И нарисованный отпечаток собачьей лапы — фирменная подпись Ваньки. Честно говоря, читая письмо, Ягун надеялся, что все это шутка, что это, возможно, попытка кого-нибудь типа Бейбарсова (или, чем черт не шутит, Пуппера!) поссорить Таню с Валялкиным, но подпись добила парня окончательно. Так не подписывался больше никто — для Тани и Ягуна не составило бы труда отличить подделку по штриховке, форме лапы и еще некоторым признакам, — а значит, пять строк были выведены здесь именно Ванькиной рукой. Баб-Ягун был в замешательстве; он, как и многие другие был уверен во взаимной любви двух своих друзей. — Таньк, — он решил высказать предположение, безусловно, далекое от реальности, — а может, это шутка? Или там кто-то решил вас поссорить, а? Таня лишь покачала головой. Она просто чувствовала Ваньку в этих словах, словно видела, как он бродит по комнате, мучается, не зная, что писать, потом решительно садится за стол и начинает письмо. Тускло горят свечи, освещая деревянные стены избушки, миниатюрный дракончик, о котором друг так много писал, носится молнией под потолком… Это представилось ей так ярко, что девушка не удержалась и заплакала, стараясь, чтобы Ягун не заметил. Только попробуй от него что-нибудь скрыть! — Тань, — он быстренько залез на парапет и приобнял подругу, — послушай. Так бывает. Просто он понял, что ему так будет лучше. Это печально, но, — Ягун тихо вздохнул, — но иногда тем, кого любим мы, лучше без нас. И ты… Тебе, к сожалению, не остается ничего другого, только принять это. Поверь, я тебя понимаю. — Да ну? — не совсем уверенно спросила Таня. — Да, кстати, почему ты пришел такой… Хмурый, как тучи сегодняшние? У тебя-то что случилось? — А что у меня, — пробурчал Ягун. — А мы, представляешь, с Катькой расстались. — Как?! — на Таню словно ведро ледяной воды вылили; она дернулась, подняла голову с плеча Ягуна и резко отстранилась от него. — Вы с Катей расстались? — Эй-эй, ты поосторожней, — друг мягко придержал ее, — свалишься еще. Да, расстались, — он отвернулся. — Разошлись как в море корабли. Ягун умолк. Таня тоже молчала. Так, в полном безмолвии, они и сидели на холодном каменном парапете; постепенно крики на стадионе затихли — игроки, наверняка грязные и мокрые, наконец-то отправились в замок; начинало темнеть. Таня разглядывала парня, попутно отмечая, как он похорошел за два последних года — эх, вот она бы на месте Катьки ни за что такого не отпустила… Однако, в конце концов девушка отвела взгляд, уставившись в противоположную стену. — Тань, — начал вдруг Ягун, по-прежнему не глядя на подругу, — а я, знаешь, люблю тебя… — И я тебя, — в тон ему ответила Таня, — ты отличный друг. — Нет, ты не поняла, — парень залился краской, словно первые, уже созревающие помидоры в тибидохской теплице — какой-то овощефан организовал, не иначе, — я тебя не как друга люблю, а… Как девушку, — перед двумя последними словами он сделал ощутимую паузу, а затем замолк, ожидая реакции подруги. А подруга тем временем непонимающе смотрела на Ягуна, явно отказываясь верить его словам. — Это… Это шутка, да? У тебя же есть Лоткова… Была… — Вот именно, что была. Тань, я, — ему сложно было говорить, это Таня отлично видела, — я правда тебя люблю. Давно уже. Но потом вы с Ванькой влюбились друг в друга, и… Помнишь, что я тебе говорил сегодня? Я решил, что вам будет лучше без меня, начал встречаться с Катей… — А теперь, значит, решил признаться, когда Ванька меня бросил? — спросила Таня с нервным смешком. — Прости, но это как-то странно звучит. Ты вполне мог и раньше сказать. — Раньше? Да не мог я сказать тебе раньше, понимаешь? — он очень нервничал, так что почти кричал. — Не мог… Тебе нужны доказательства? Какие? Таня опешила. «Да какие, к черту, доказательства?!» — пронеслась в голове раздраженная мысль. — Не нужны мне никакие доказательства... Даже если поцелуешь меня — это же у нас вроде считается признаком большой любви? — не поверю, — сердито сказала она; разумеется, девушка не собиралась с ним целоваться — что за глупость? Не собиралась… До тех пор, пока губы Ягуна не коснулись ее, а сердце не забилось в груди раненой птицей. Она никогда ни с кем не целовалась, даже не думала об этом, о том, что это может быть настолько… приятно. Девушка собиралась оттолкнуть друга, но все ее тело словно парализовало, она замерла, а потом, поддавшись новому странному, теплому ощущению, приоткрыла рот и ответила на поцелуй. Она никогда ни с кем не целовалась, тем более не целовалась так. Ягун же прежде никогда никого так не целовал, даже Катьку. Он вложил в этот поцелуй всю свою любовь, всю нежность, все чувства, испытываемые к Тане, стараясь передать их без остатка. Когда они наконец оторвались друг от друга, девушка вновь положила голову ему на плечо, а Ягун обнял ее, крепче прижимая к себе. — Ну что, веришь? — поинтересовался он шепотом. — Верю, — прошептала Таня и закрыла глаза.