Эллин О'Хара и ее материнство

В то утро миссис Фонтейн решила нанести визит семейству ОХара. Ее муж рассказывал ей о печальной участи маленького Джеральда, который последовал за братьями так недавно. Время для визита явно было неподходящим, если не сказать неприличным. Прошло всего три недели как схоронили малютку. Но вчера к доктору заезжал глава семейства, чтобы посоветоваться о состоянии жены. -- Доктор Фонтейн, меня тревожит миссис ОХара. Она бледная как привидение, почти ничего не ест, мало интересуется делами поместья и дочерьми. Ночью перевернусь с боку на бок, смотрю на нее, а она не спит. Лежит и смотрит в потолок. Я тоже переживаю, что ни говори, но миссис ОХара просто загоняет себя в могилу. -- Чем она сейчас занимается после похорон? – доктор почесал бородку. Случаи, когда женщины сходили в могилу после смерти детей, уже встречались в его практике. -- Как обычно, делами поместья. Но не так как раньше, а как-то… без интереса, - Джеральд не знал, как обосновать убедительнее свои опасения, но видел, что доктор его понимает. -- Женщины переносят такие утраты тяжелее нас, мистер ОХара. Я думаю, что представляю, как ей сейчас тяжело. Давайте, я завтра заеду и посмотрю ее. Став свидетельницей этого разговора, миссис Фонтейн засобиралась с визитом. Эллин была ее любимицей среди всех соседок и жителей округа. Она знала, к какому типу женщин принадлежала Эллин и что ее заставляло жить, дышать, делать над собой усилие и идти дальше. К этому же типу принадлежала она сама. Поэтому она лучше, чем ее муж доктор Фонтейн сможет вернуть Эллин к жизни, думала она, распахнув дверцы двух массивных ореховых шкафов с нарядами в своей спальне. -- Пэтси, принеси-ка мне фиолетовое платье, и те перчатки, жемчужно-серые, что дорогая Эллин вышивала для меня, - обратилась она к горничной, своей ровеснице. -- Миссис Фонтейн, вы конечно помните что у них в доме траур. Может быть, стоит приготовить вам ваше черное платье или?... – ни одна другая горничная, кроме Пэтси, служившая хозяйке уже больше двадцати лет, не позволила бы себе такую вольность, как задавать вопросы или высказывать свое мнение пожилой миссис. -- Я еще не выжила из ума и отлично понимаю, куда еду! Принеси мне фиолетовое! И перчатки. Я ограничусь черной шляпкой с вуалью. Сегодня мне необходимо выглядеть безупречно. Миссис Фонтейн оглядела себя в зеркале. Последний раз она была довольна своим отражением лет десять назад, и с каждым днем, как ей казалось, оно становилось старше и, следовательно, хуже. Особенно ее беспокоило, как выглядит шея и кисти рук. Темно-фиолетовое муаровое платье, расшитое узкой полоской тонкого черного кружева имело наиболее подходящий воротник, достаточно закрытый и высокий, чтобы максимально скрыть все недостатки, которые придирчивая миссис Фонтейн высматривала на своей шее. А атласные перчатки довершали дело, пряча немолодые уже руки, которые в юности много трудились, зато теперь ежедневно умащивались драгоценными маслами. Повторный взгляд в зеркало полностью удовлетворил пожилую даму, и про себя она подумала, что можно выглядеть безупречно благородно и достойно даже в ее возрасте. И не только можно, но и нужно. Миссис Фонтейн вплыла в гостиную дома ОХара. Если наводить внешний блеск было занятием достаточно легким, то труднее всего ей давалась эта неизбежная светская походка и изящная осанка. Легкость движений и гибкость были ей в ее возрасте недоступны. Ах, если бы Эллин не смотрела бы в гостиную иначе, - так, как ходит у себя в будуаре, когда ее никто не видит, - медленно, устало и грузно. Никому миссис Фонтейн не жаловалась, как сильно ноют колени и локтевые суставы, а от веера по вечерам ломит руки. Хотя, что этот веер – пушинка! От своего мужа доктора она знала, что поделать с этими признаками возраста ничего нельзя. А что толку от жалоб. Вот и Эллин такая же. Бедная девочка! Миссис Фонтейн не переставала жалеть свою юную соседку все те несколько лет, что Эллин ОХара жила в округе Клейтон, штат Джордия. Очевидно, что жизнь с ирландским выскочкой Джеральдом ОХара вдали от родных – не самая завидная доля для девушки из столь родовитой семьи и с таким благородным воспитанием. Миссис Фонтейн с присущей ей прямотой, которую, как она считала, заслужила возрастом и своим трудом, часто объявляла во всеуслышание, что Эллин ОХара – единственная настоящая аристократка графства, чем немало смущала Эллин и раздражала представительниц дамского общества, обладающих не столь блестящей родословной. Будучи женами плантаторов, многие из этих леди происходили из семей мелких фермеров, возделывающих землю самостоятельно, с помощью лишь нескольких рабов. А некоторые, как и сама миссис Фонтейн, происходили из семей, где рабов не было вовсе. Это дало ей, как не без основания считала пожилая дама, уверенность в своих силах и непритязательность к жизненным условиям, очень ей пригодившиеся в ее молодые годы. Леди Фонтейн знала по своему опыту, что черные руки и лица со всех сторон, услужливые, готовые выполнить любое приказание, развращают и портят характер, смягчают и лишают и душевных сил и воли. Но Эллин, с детства окруженная черными слугами в доме ее отца в Саванне и здесь, на плантации ее мужа, умудрялась сохранять завидную силу духа до этих пор. Встретившая ее Эллин была бледна и немного осунулась. Простое домашнее черное платье выдавало ее неготовность к визитам, а весь облик создавал резкий контраст безупречному внешнему виду посетительницы. Девочки в знак приветствия сделали реверанс старательно и немного неуклюже и, когда Мамушка увела их играть в детскую, пожилая и молодая леди остались одни. Опустившись на тахту, обитую креп-атласом с золотой нитью и приняв непринужденную позу, миссис Фонтейн позволила расслабиться своему телу, но острый ум продолжал работать. -- Эллин, дорогая моя, я соболезную тебе. Доктор Фонтейн рассказал мне о маленьком Джеральде ОХара младшем, - миссис Фонтейн произнесла это мягко, но твердо и пристально посмотрела на Эллин. -- Спасибо, миссис Фонтейн. И я благодарю вас, что нашли время приехать и лично выразить свое сочувствие, - голос Эллин звучал ровно, не нарушая приличий, но слезы предательски подступили к глазам и, чтобы скрыть их, Эллин отвернулась к каминной полке и взяла с нее несколько помятую вышивку. -- Позволь взглянуть, что ты вышиваешь, дорогая, - миссис Фонтейн властно протянула руку и критически осмотрела незаконченный рисунок, представлявший собой переплетение белых лилий с веточками лавра, - это, видно, для украшения одежды малютки Кэррин? Ей, видно, и правда нужны новые платьица, Эллин, я заметила у нее такое пятно на лифе, что вряд ли отстирается. Ох уж эти малыши, одежды на них не напасешься!... Эллин вспыхнула от такой бестактности. Обычно даже если какая-то пожилая леди замечала недостатки в ведении домашнего хозяйства у своей более молодой и неопытной соседки, она никогда не делала замечаний вслух, тем более так прямо. Скорее она бы деликатно мимоходом упомянула бы об этом в разговоре с третьей соседкой, в перерывах между более интересными сплетнями и они бы вместе великодушно посетовали, как трудно вести дом идеально и от души пожелали бы отсутствующей, в чьем глазу была замечена соринка, как можно скорее начать приближаться к труднодостижимому идеалу. А сейчас леди Фонтейн указала ей на грязную одежду ее ребенка. Боже, как стыдно! Тем временем пожилая миссис продолжала, избавив ее от необходимости отвечать: -- Кстати, о детках. Вы с Джеральдом уже думали о том, чтобы дать Скарлетт образование, приличествующее ее происхождению? Не сомневаюсь, что у вас хорошая няня, но домашнего воспитания для девушки из рода Робийяров недостаточно, вы со мной согласны, дорогая? Вы, конечно, предпочтете Фейетвиллский пансион? -- Мы, признаться, еще не думали об этом, она еще слишком мала для пансиона, -- Эллин едва успела прийти в себя от предыдущего замечания соседки, - а вы считаете, Фейетвиллский пансион хорош? -- Ну, в этом деле лучше все планировать заранее, с опережением. Я слышала только самые лестные отзывы об этом пансионе. Посмотрите на Бэтти Даксон, какие прекрасные манеры, как она приятна в обхождении, на диво благовоспитанная юная леди! Она обучалась там. Сейчас у нее от женихов отбоя нет. Манеры и воспитание, вот что то немногое, что, в сущности, отличает нас, южанок от янки. Во время этих рассуждений Эллин успела немного прийти в себя, но пожилая леди снова завладела ее вниманием. -- Так что, Эллин, я вам очень рекомендую, подумайте о пансионе заранее. Кое-что, конечно, можно делать уже сейчас: учить девочек приветствовать взрослых как следует, изящно кланяться, учить пользоваться столовыми приборами. Вы, полагаю, уже позволяете Скарлетт сидеть за взрослым столом, а Сьюлин уже учится пользоваться ножом и вилкой? -- Да, Сьюлин учится, и Скарлетт пока тоже. С этим все было не так благополучно – Сьюлин очень старалась не разочаровать маму и Мамушку, но у нее получалось пока не очень хорошо. Приборы выскользали из пухлых ручек, падали на пол и Сьюлин, не дожидаясь пока ей подадут чистый прибор, один из заготовленных с этой целью заранее, сползала под стол в поисках потерянной вилки. Скарлетт же, которая была старше и отлично управлялась бы с приборами если бы ей нужно было показать это умение, предпочитала есть в детской обеденной комнате с сестрами, где не возбранялось немного пошалить, похихикать и поговорить за едой. Обедать со взрослыми в столовой с накрахмаленной скатерью ей явно было еще рано. Вспомнив это, Эллин сразу почувствовала себя никудышной матерью для своих девочек и поспешила перевести разговор на другое, пока миссис Фонтейн не припомнила как пару месяцев назад посещала Тарлтонов, старшие дочери которых уже справляюсь со столовыми приборами не хуже взрослых. -- Как здоровье Салли, миссис Фонтейн? Ее давно не видно. Давайте я предложу вам чаю, Лиззи испекла чудесное печенье с тертым шоколадом и пеканом. Мистер ОХара его очень любит. -- Нет, спасибо, дорогая. От чая в это время дня мне делается нехорошо, а со сладким в моей возрасте нужно обходиться очень осторожно, - сказала она, и это была правда. А вот дальшейшее являлось частью плана этой хитроумной дамы, - между прочим, мистер ОХара – она понизила голос, хотя в гостиной кроме них никого не было, - тоже должен относиться к сладкому более сдержанно. Как мне кажется, он слегка располнел. Может вы не обратили внимание, дорогая, но, возможно, даже пришла пора обновить ему гардероб. Впрочем, это ужасно бестактно с моей стороны заговаривать о таких вещах, вам не до этого, а ваша домашняя прислуга явно не справится с такой задачей, так что этому вопросу придется подождать, извините меня, Эллин. Старая леди Фонтейн нащупала больное место, сама того не подозревая. Гардероб Джеральда не обновлялся действительно давно, чтобы заказать вещи у портного, нужно было ехать в Джонсборо, а шить столько сложную одежду как брюки, сорочки и сюртуки для самого хозяина нельзя было доверить никому из домашней прислуги. Эллин задумалась, против воли отвлекаясь от своего горя и, слушая свою соседку, когда она рассказывала о делах и здоровье обитателей своего поместья и откланивалась, составляла список дела на ближайшее время. Пожилая леди со всей ее бестактностью и прямотой права, она, Эллин, запустила и дочерей, и мужа, и поместье и теперь нужно наверстывать упущенное. Ах, сколько дел нужно переделать!... Миссис Фонтейн прекрасно знала, что держит прямой спину Эллин ОХара и ее собственную, и многих других женщин-южанок, подобных им. Чувство долга. Теперь ее дорогая Эллин немного рассердится на нее за черствость, зато после этого жизненного потрясения она снова обретет стержень и станет способна выпрямиться и двигаться дальше. Часть 2. В гостиной Тары летом царила приятная прохлада и после обеда, когда девочки засыпали, дом погружался в тишину, а выходить на улицу было слишком жарко, Эллин занималась там рукоделием. Проснувшись раньше сестер одним июльским днем, босоногая Сьюлин миновала няню, прикорнувшую в кресле у кроватки Кэррин и прошлепала прямиком к матери. - Мама, я хочу куклу-мальчика. У нас все куклы девочки. Пусть будет малыш в зеленом или синем костюме, сошьешь мне такого? Эллин подняла голову от шитья и взглянула в голубые глазки дочери. - Нет, дорогая. У меня много другой работы. Видишь, нужно отпороть кружева от этой рубашки, потом еще вышивка с орхидеями не закончена, и ночную рубашку для тебя нужно подшить, - ответила Эллин. Ей не составило бы труда сшить Сьюлин куклу, которую та просит. Но память о маленьком Джеральде ОХара, которого она потеряла еще так недавно, слишком саднила. После трех дочерей и радости, которую они принесли в дом, Эллин родила Джеральду трех наследников-погодок, одного за другим, и каждый умер, не дожив до года. Третий умер совсем крохой и каждый раз слова «мальчик», «малыш» и «сын» отзывались в Эллин то ноющей, то пульсирующей болью где-то под ребрами и в горле. Это невыплаканные слезы давали о себе знать. Найдя непроснувшимся первого маленького Джеральда, она была беременна вторым и не давала волю горю, чтобы не навредить ребенку в утробе. Когда второй сын, тоже нареченный Джеральдом, сгорел за двое суток от лихорадки и доктор Фонтейн, поддерживая ее за плечо, уговаривал мужаться, она носила третьего. Сколько надежд возлагалось на третьего сына! Он был лелеем, оберегаем от любого сквозняка, носим на руках всей домашней прислугой женского пола. Сестричек не подпускали к брату, чтобы шалуньи ненароком не обидели, не уронили и не ударили мальчика. Эллин не признавалась в этом даже себе, но она и сама боялась подходить к нему. Прикипеть третий раз сердцем, и снова потерять казалось ей невыносимым. Но и не подходить и не видеть его розового личика, маленьких пальчиков на руках и ногах тоже было выше ее сил. Все звали мальчика Джерри, но Эллин ни разу вслух не назвала его Джеральдом. Она говорила «Как он поел?», «Хорошо ли спал малыш», «Как поживает мой сын», спрашивая Мамушку о нем. Зато каждый раз, беря его на руки, она мысленно или шепотом называла его «мой Мафусаил». Это было ее секретом. Ей казалось, если никто не будет знать, что она называет сына именем персонажа из Писания, жившего дольше всех, то это ему поможет, придаст энергии и здоровья, защитит от напастей, так часто постигавщих детей в те времена. И ежедневные ее молитвы были о нем, о его здоровье и долголетии. Маленькому Джерри было 4 месяца, когда Мамушка в слезах постучала в дверь спальни Эллин. Эллин открыла дверь и все поняла без слов. Она не была удивлена, но она будто окаменела. Когда родилась Скарлетт, Эллин отдала ей, своему первенцу, без остатка всю себя, все свое сердце и время. И, казалось, что больше она не может ничего дать последующим детям, ведь все уже отдано. Но вторая дочь будто дала Эллин второе сердце. С рождением Кэррин она поняла, что мать не делит свое сердце между детьми, а для каждого имеет свое отдельное сердце и в этом сердце любит ребенка всецело, без остатка принадлежа ему. Трое ее дочерей делали ее наполовину живой и наполовину счастливой. Трое ее мертвых сыновей делали ее наполовину мертвой, и время неспособно было ничего с этим поделать. - Но почему нет, мама, ты же обещала Кэррин сшить куклу в шляпке с цветочками, почему ты не хочешь сшить куклу для меня? – обиженно сопела Сьюлин. И Эллин сказала: - Если уж тебе так не терпится ее иметь, мы попросим папу и он тебе ее купит, дорогая. И через пару недель Джеральд действительно привез из Джонсборо требуемую игрушку, в красивой картонной коробке, чуть меньше шляпной. Когда кукла-малыш в голубом одеянии появился в доме, счастью Сьюлин не было предела. Она не хотела делиться с сестрами, полагая что появление новой куклы - целиком ее заслуга, а значит, игрушка безраздельно должна принадлежать ей. «Я назову его Малыш», сообщала она всем, желавшим ее выслушать. Девочка обежала с игрушкой весь дом, показывая ее горничным, няне, кухарке Лиззи и ее подручным, старому седому негру и его помощнику, призванным следить за цветами, газоном и фруктовым садом и даже слугам на конюшне. Негритятам, которые с интересом рассматривали Малыша, Сьюлин показала его на расстоянии вытянутой руки, не дав даже прикоснуться, чтобы не запачкали ее сокровище. Сьюлин взглянула на Малыша. Спустя несколько лет он и сейчас сидел в ее девичьей спальне, храня все-таки на себе незначительные следы времени. Вот это пятно на лице, к примеру, Сьюлин помнит как оно появилось. Однажды Джеральд задерживался на судебном заседании, а может, по своему обыкновению, решил пропустить после него пару стаканчиков со своими приятелями. Эллин сидела в гостиной за вышивкой позже обычного, не начиная вечернюю молитву без мужа. Скарлетт зевнула в кресле подле нее и Эллин уже собралась было приступать к молитве и отправлять девочек в постель. -- Маленькие мисс совсем расшалились нынче вечером, мисс Эллин. Уж и не знаю, как их в постель уложить, - войдя в гостиную, пожаловалась Мамушка. Обычно она справлялась с детскими шалостями сама, но сегодня Сьюлин и Кэррин пропустили время, когда пора было ложиться спать и теперь ими владело нездоровое возбуждение, рождая неповиновение и дерзость. Сьюлин и Кэррин вбежали за ней. Эллин с ноющим чувством заметила, как небрежно Сьюлин держала Малыша за ногу, заявив: -- Мы сначала дождемся, когда приедем папа. Я спать совсем не хочу! -- Сьюлин, уже и правда очень поздно. Ты сейчас перестанешь препираться с Мамушкой и пойдешь немедленно в спальню, - Эллин строго поглядела на дочь. -- Я не хочу ложиться спать, не хочу! – повторила она, топнула ногой и ударила Малыша головой о соусницу, стоявшую после ужина на старинном буфете красного дерева. Стекло буфета зазвенело, что-то стеклянное внутри упало с полки и разбилось вдребезги, соусница с остатками соуса перевернулась прямо на искусно вышитое личико малыша, испачкав его густым тягучим острым соусом, так любимым Джеральдом. Резкий звук удара и бьющегося стекла как будто приоткрыли вуаль над лицом Эллин. Невидимое стекло, которым она отгородила себя от мира тоже треснуло и осыпалось. Ее лицо изменилось, подбородок задрожал, а глаза наполнились слезами. Сьюлин впервые видела маму такой. Что же она натворила, она серьезно набедокурила и неминуемо наказание. Она так расстроила маму! Мама сейчас заплачет, а ее прекрасный Малыш теперь безвозвратно испорчен, и в этом виновата сама Сьюлин! Девочка горько зарыдала. Эллин обняла ее, все еще сердясь на дочь. Кэррин, наблюдая эту сцену, нахмурила бровки, собираясь последовать примеру сестры. -- Пойдемте, мисс Кэррин. Ох и не по возрасту мне уже носить таких тяжелых девочек!... – Мамушка легко подхватила худенькую Кэррин на руки и унесла в спальню девочек. До оставшихся в гостиной донеслось ее негромкое успокаивающее пение. А Сьюлин плакала в объятиях мамы, не замечая, что и у Эллин по щеке течет слезинка. Эллин не позволяла себе плакать почти никогда. Настоящая леди должна нести свое горе одна, не тревожа мужа, не показывая слабость прислуге, не пугая детей. Только наедине с собой она могла оплакивать своих сыновей, но наедине с собой хозяйка большого дома бывала очень редко. -- Мама, ты на меня сердишься? За то, что я испортила куклу? Прости меня, пожалуйста, я больше так никогда не буду, никогда! – Сьюлин, заикаясь и с трудом выговаривая слова, подняла на маму мокрое от слез лицо. Эллин уже успела вытереть свое: -- Пойдем, я уложу тебя сама. Ты должна пообещать мне, дорогая, что ты будешь обращаться с Малышом бережно. Он ведь Малыш и ни в чем не виноват. Я починю его, обещаю тебе. В тот вечер Эллин чинила куклу допоздна, распарывая, отстирывая и отглаживая ткань. Она, наконец, позволила себе плакать, снова зашивая Малышу вымытое личико, расчесывая его волнистые кудряшки, приглаживая одежду. Сыновей не вернешь. А Малыша отлично удалось поправить. И у нее есть дочери, ее маленькие шалуньи, лучики света, ее надежда и радость. Интересно, какая судьба их ждет - в этом подчас жестоком и неласковом к женщинам мире, где правят только мужчины? Если бы можно было выбирать, она бы хотела, чтобы все ее дети были мальчиками. Несокрушимо сильными, решительными, смелыми. Они жили бы полной и интересной жизнью, имели бы Дело, которому можно отдавать все силы, могли бы выбирать где и с кем жить и, принимая решения, отстаивать их. А девочки… Эллин вздохнула. Все будет решено за них, им останется только выбирать блюда и соус к ужину, ткань для обивки кресел и, если повезет, имена детям. Эллин не могла догадываться, какие трудные, неоднозначные и значимые решения придется принимать в жизни ее трем дочерям.